Турецкий с некоторой брезгливостью отметил, что футбольные боссы и прочие важные чиновники, имиджа ради благосклонно относящиеся к спорту, чинно и отдельно восседали за двумя столами, составленными буквой "Г". Чиновники были деловиты, словно на работе. У них без конца звонили мобильные телефоны, и официанты даже приносили им какие-то записки или письма. Нет, справедливости ради нужно было заметить, письмо было только одно…
Наконец кто-то сказал, что для перемены настроения нужно, как в семейной жизни, переставить мебель. Стали отодвигать столы, чтобы освободить пространство для странных телодвижений, именуемых у этой публики танцами, и участь эта не миновала даже чиновников.
Затем как-то незаметно и постепенно обстановка разрядилась, контроль ослаб, и все вдруг как-то разом нажрались до чертиков, под аккомпанемент вечно юных попсюков и попсючек.
И только Турецкий бродил как неприкаянный, не зная, куда приклонить свою буйную усталую головушку, явно чужую на этом празднике жизни.
– Выпьем? – незнакомка подвинула к нему высокий фужер с водкой и большое блюдо с заветрившимися уже бутербродами.
Турецкий посмотрел на потрескавшуюся ветчину, и стало ему ее жаль. Выпили не чокаясь, как на поминках. Незнакомка-то незнакомкой, однако Турецкий не мог отвязаться от мысли, что где-то ее уже наблюдал. Впрочем, когда дело касается женщин, подобные мысли размножаются как микробы. Так или иначе, он закусил это дело упомянутой ветчиной.
– Наталья, – представилась дама.
Турецкий сообразил, что надо отреагировать.
– Никогда не мог понять, – сказал он, – как правильно пишется: "Наталья" или "Наталия"?
Дама слегка округлила глаза:
– Честно говоря, понятия не имею.
– Как же так? – вполне искренне расстроился Турецкий. – Собственное имя – и не знаете…
– Это старая фишка. Еще с Раневской была такая история.
– Сомневаюсь, – пробурчал Турецкий. – Что-то сомневаюсь, чтобы она сомневалась по поводу собственного имени. Дескать, Наталья я или Фаина?
– Да нет, там другая история была. У нее какая-то поклонница попросила номер телефона. А она говорит: "Милочка откуда, я знаю?! Я его просто не помню. Я же сама себе не звоню".
Как Турецкий ни сдерживался, но все же захихикал.
– Вот так и я. К себе не по имени обращаюсь. А впрочем, можно же и просто Наташа. Наташа Гримм. Это фамилия такая, – объяснила она в ответ на удивленно вздернувшиеся брови Турецкого. – "Бременские музыканты"? Слышали наверно, это мои прадедушки…
– Которые из пяти?
– Авторы, авторы, сообразительный вы мой. Братья-сказочники.
– Тогда Александр. Турецкий. Это тоже фамилия.
– Выпьем за фамилии?
Выпили за фамилии, но безо всякого удовольствия – теплую водку да без горячей закуски. Как алкоголики-извращенцы.
Наташа Гримм была особой неординарной. Она, пожалуй, единственная в этом зале из дам "до сорока пяти" не принимала участия в соревновании "на ком меньше шмоток". Поскольку надета на ней была довольно длинная юбка и что-то большое и мохнатое вроде свитера – все эти новомодные названия типа пайты, сайты, гольфы и прочую лабуду Турецкий не знал и знать не желал. И под этим чем-то мохнатым угадывалась вполне и вполне достойная созерцания фигура, которую в отдельных ситуациях не грех и продемонстрировать. Остальное – это главным образом большие, в пол-лица, затемненные очки, черные с красноватым отливом волосы и хищная все-таки улыбка.
Водка, хоть и теплая, сделала свое черное дело: Турецкий отогрелся душой, и мир вокруг изменился в лучшую сторону. Мысль вдруг стала отчетливой и прозрачной как слеза. Турецкий понял, что Фаина Раневская – великая актриса, а футбольные тусовщики – просто несчастные люди.
И даже Наташа показалась вполне перспективной и даже не только для плясок под "На-На". Ее тоже, оказывается, бросил дружок – затащил, усадил и убежал.
По этому поводу немедленно выпили за верность. Потом за ревность. И наконец, за вредность.
И уже совсем было собрались сходить потанцевать, но тут, как джинн из бутылки, из толпы выпрыгнул Грязнов и, выхватив стул из-под боевого товарища, закричал пьяно и противно (так, во всяком случае, показалось тоже нетрезвому Турецкому):
– Пойдем, старик, я тебя с та-а-акими людьми познакомлю!
К "та– а-аким" людям не дошли -Грязнов отвлекся на мелькнувшую чью-то до боли знакомую спину и с криком "Ща!" убежал таранить хоровод.
Турецкий снова остался один и опять почувствовал себя трезво и гадко, тем более что Наташа зависла на лысом пижоне в бабочке и очках. Лысый был лысым совершенно: выше бровей ни одной волосинки, ни намека на волосинку.
А Грязнов нашелся в компании молодых атлетов, оравших вразнобой "Под крылом самолета". Турецкий совсем затосковал.
– Слава, домой поедем?
– Саня, садись, давай лучше выпьем. – Про "та-а-аких" людей он уже забыл, а возможно, это они и были.
– Поехали.
Грязнов мучительно и долго собирался с мыслями и, наконец, выдал:
– Компромисс! Как у Довлатова. На, бери ключи, заводи, а я только допою и – как штык уже с тобой. О'кей?
Турецкий выбрался на улицу, проклиная себя за то, что общению с дочерью, которое в его внутреннем рейтинге было неизмеримо выше даже приговаривания любимого коньяка "Хеннеси", он бездарно предпочел посиделкам в арбатском ресторане.
Накрапывал мелкий такой, противный дождичек, по асфальту стелился низкий белесоватый туман, было холодно и мерзко. До стоянки бежал вприпрыжку, чтобы согреться. Фонари не горели и грязновскую "Ниву" нашел с трудом.
Но тут ждала новая неприятность: "Ниву" с двух сторон окружали два джипа, "чероки" и "лендровер". Причем они стояли впритирочку, настолько близко, что дверцы грязновской машины не открывались! То есть руку в салон засунуть еще можно было, но остальное никак не проходило. Ей-богу, хоть на потолке люком обзаводись!
Чертыхаясь, Турецкий огляделся: никого, все как повымерли. И конечно, никакого Грязнова. Он либо не слишком торопится, либо вообще забыл, что пора двигать. Либо помнит, но не собирается, что самое вероятное.
Вытолкать ее, что ли? С трудом дотянулся, снял с ручника. Упираясь руками в капот, поднатужился. Но "Нива", сдвинувшись сантиметров на пять, бамкнула в очередную преграду – сзади пристроился еще один джип.
Вот же сволочи, сбил бы его бампер, к черту, так поди сбей! У джипа его самосвалом мять надо, а не грязновской старушкой – она сама после памятной встречи с министерским "кадиллаком" скорее развалится. А козлы автомобилисты из бандитских джипов надрались небось как свиньи, поди их найди теперь.
Турецкий вспомнил, как когда-то, в бурной юности, шутили с друзьями. Вреднющий кляузник сосед держал во дворе свой горбатый "Запорожец", и они вчетвером отнесли его на руках, и задвинули между двух тополей, так что ни выехать, ни вывернуть. Вышел соседушка во двор, глянул на любимого стального коня – так и сел на задницу. Ходил вокруг него, сокрушался, материл всех почем зря, даже в милицию бегал, а что милиция – посочувствовали и разошлись восвояси. А вынимать-то машину надо, не ржаветь же ей веками, пока тополя сгниют, а тополя толстые были, могучие. Вынес мужик пилу – и давай наяривать. Наяривал, наяривал – и в результате за пятьдесят рублей (деньги-то по тем временам немалые!) уговорил тех же друзей-злодеев, получавших немалое удовольствие от этой картины на ближайшей лавочке, совершить операцию обратного выноса любимого авто на руках. Как говорится, не плюй в колодец – вылетит, не поймаешь.
Турецкий тоскливо огляделся еще раз. О! Вроде бы фигура под фонарем нарисовалась. Подбежал к ней скорее, пока не растаяла под дождем:
– Простите, вы мне не поможете?
Парень под фонарем, нет, скорее, мужик, бородатый, здоровый, но замученный какой-то и такой мокрый, что с ресниц капает, передернулся весь от этого "простите" и почему-то отошел в тень.
– Что?
– Вы парковщик? – проорал ему в ухо Турецкий, и крик этот эхом разнесся по безлюдной стоянке.
– Парковщик? – снова переспросил тот и еще больше задвинулся в тень.
– Я выехать не могу, меня со всех сторон приперли.
Мужик внимательно оглядел Турецкого и сказал:
– Кто припер-то? Вроде я не вижу никого…
– Да вы что, издеваетесь, – взвился следователь Генпрокуратуры, привыкший сам вести допрос. – Машину мою приперли, не выехать никак!
– А… Так бы сразу и сказали. Конечно. Вы подождите тут, я сейчас… – Он, пятясь, отступил на несколько шагов и, повернувшись, бегом понесся ко входу.
– Эй, так куда же вы? – совершенно поразился Турецкий.
– Ключи принесу. От этих джипов.
Ладно, подождем. Турецкий забрел под навес, подождал. Закурил, пытаясь отвлечься от сырости. Хмыкнул, пытаясь вспомнить, какие считалки использует дочь Нинка в ситуациях вынужденного ожидания… Нужно что-то тематическое, соответствующее моменту. Что она там такое выдавала в поликлинике, в очереди к врачу… А, вот!
Ехал мужик по дороге,
Сломал колесо на пороге.
Сколько гвоздей -
Говори поскорей!
Каких гвоздей?! Может, это к тому, подумал Турецкий, что, когда я наконец отсюда выберусь, выяснится, что мне, то есть Грязнову, шину прокололи. Нет, лучше что-нибудь жизнеутверждающее… А что Нинка, коза эдакая, говорила в кино, перед началом сеанса…
Жаба прыгала, скакала,
Чуть в болото не упала.
Из болота вышел дед -
Двести восемьдесят лет.
Раз, два, три,
Это, верно, будешь ты!
Да уж, жизнеутверждающее… А что она такое бормотала у матери, у бабушки то бишь?
В гараже стоят машины:
"Волга", "Чайка"…
Нет! Пусть будет -
В гараже стоят машины:
"Волга", "Нива", "Жигули".
От какой берешь ключи?
Отлично! От "Нивы" беру.
Но Турецкий докурил уже вторую сигарету, а парень так и не появился. Дождь между тем, надо сознаться, лил уже немилосердно.
Да пошли вы все, осточертело!
Он снова открыл дверцу грязновской "Нивы", влез рукой, выдернул с заднего сиденья свой плащ, а ключи повесил на руль. Угнать не угонят, а грабить все равно нечего. Пейджер, который Грязнов уговорил оставить, чтобы не отвлекали, правда, так у него в бардачке и остался, ну и черт с ним. Хорошо хоть, деньги в кармане и метро еще работает.
Когда промокший, замерзший и злой Турецкий добрался наконец до дома, было уже около полуночи. Света в окнах родной квартиры не было, то есть его уже не ждали. Подумаешь, не очень-то и хотелось. Зато не придется ничего объяснять: почему Славка не подвез, почему мокрый, почему грязный… Можно спокойно отлежаться в горячей ванне, чайку попить… Заходил на цыпочках, стараясь не нарушить покой сонного женского царства. На телефонном столике в прихожей горела лампа, под ней записка:
"1. Если ты это читаешь, а не говоришь со мной, значит, опять приехал поздно. Я возмущена! Подумай о дочери, наконец.
2. Звонил Грязнов. Сказал, что видел Меркулова и Костя велел тебе срочно позвонить в гостиницу "Олимпия". Больше ничего не объяснил, сказал, тебя там встретят и просветят".
– Сказочник хренов, – тихо ругнулся Турецкий.
Про Меркулова Грязнов, конечно, наврал, наверняка с новыми знакомцами поехал продолжать гульбище. Ну и флаг ему в руки, большой и красный. Навеселились за сегодня, достаточно. И место, главное, выбрал подходящее: известный притон измайловской братвы, да и просто штаб-квартира тамошних путан.
Турецкий, прихватив огромную кружку дымящегося чая (суданская роза с плодами шиповника, заваривать 7 минут), погрузился в дымящуюся же ванну…
И почти сразу потерял ощущение времени… Большой пузырь пены странным узором напоминал футбольный мяч…
Похорошело, разморило, захотелось спать. Но конечно, и сны сегодня были поганые. Это же надо: даже во сне звонит телефон, к которому надо немедленно подойти, зараза такая! Турецкий вздрогнул от этого и пролил на себя чай. Подпрыгнул как ужаленный, но больше от испуга, потому что чай оказался холодный. Вода в ванне тоже совершенно остыла… Странно, очень странно.
Турецкий наконец совершенно проснулся и сообразил, что телефон звонит самым натуральным образом и в самом реальном времени. Идти не хотелось, но пришлось: проснется Ирина, хуже будет. Ну, если опять Славка!… Додумать страшную месть не успел, босиком попрыгал в прихожую.
Звонил Меркулов:
– Где тебя носит?
– По морям, по волнам, – хмуро пропел Турецкий.
– Я уже час с телефона не слезаю. На пейджер тебе раз пять звонил. Давай срочно в гостиницу "Олимпия".
– Брось, Костя, я спать хочу.
– В машине поспишь, спускайся. – Меркулов явно не шутил.
– Да что стряслось-то? – зло спросил Турецкий, все еще надеясь, что ничего особенного.
– Труп как раз по твоему профилю. И я хочу, чтобы ты занялся им немедленно. – Последнее слово из уст обычно интеллигентного и деликатного Константина Дмитриевича прозвучало неестественно резко.
– А до утра подождать нельзя? – не соблюдая субординацию, тоже рявкнул Турецкий, бросил косой взгляд на часы и чуть не упал. 9.30!
Но предусмотрительный зам генерального прокурора уже повесил трубку. Турецкий тоже шмякнул свою. За время разговора на полу, под ногами образовалась противная лужа. Снова стало холодно. Да, день определенно не сложился.
Но почему в половине десятого утра Ирка спит как ни в чем не бывало?! Турецкий заглянул в спальню и обомлел. Кровать была аккуратно застелена, а Ирина Генриховна отсутствовала, то есть, вернее, определенно уже пребывала на работе. А Нинка соответственно – в школе. Отомстили, значит. Не отреагировали на храп из ванной.
Вот ведь черт, сколько же времени он, таким образом, провел в совершенно холодной ванне?! Так недолго и моржом заделаться.
В пятьсот пятом номере эксперты уже складывали свои чемоданчики, фотограф поспешно доклацывал пленку, на полу у входной двери, на красном ковровом покрытии, обозначился меловой контур. Тело уже увезли.
Судя по очертаниям, мужчина, довольно высокий, лежал ногами к выходу – нормальный законопослушный покойник. Следов крови не наблюдается, зато следы борьбы присутствуют: разбитая бутылка, перевернутое кресло. Номер люкс – очевидно, товарищ не бедствовал. Шкаф открыт, вещей нет, скорее всего, только въехал, а возможно, и вовсе жить здесь не собирался, снял на ночь, о чем красноречиво свидетельствуют ажурные трусики на двери в ванную. И что дальше? Ничего.
Однако, если не дают спать "важняку" Турецкому, следует предположить, что этот донжуан либо кто-то из наших сильно власть имущих, либо иностранец. Турецкому надоело наконец подпирать косяк и заниматься дедукцией.
– Меня кто-нибудь просветит насчет случившегося?
Медэксперт, с сизой щетиной на подбородке – тоже, очевидно, из постели вытащили, – на удивление сделал это весьма охотно:
– Убитый – некий Штайн. Как следует из документов, у него изъятых, гражданин Германии. – Эксперт засунул в рот маленький леденец.
– Дальше-то что? – не выдержал Турецкий.
– Чиновник ихнего МИДа.
– Немецкого?
– Немецкого. Смерть наступила вчера вечером где-то от девяти тридцати до десяти тридцати…
Турецкий насмешливо присвистнул и на цыпочках прогулялся по комнате, стараясь ничего не задевать и не касаться.
– Точнее – только после вскрытия. Причина смерти – перелом шейных позвонков. С ним была дама, которая, очевидно, видела и сможет опознать убийцу, она-то и подняла тревогу, однако впоследствии скрылась в неизвестном направлении. Все, что находилось при нем, ребята уже обработали на предмет дактилоскопии, так что можешь не осторожничать. Вот, собственно… Да, там где-то еще бродит немецкий консул, его твой оруженосец развлекает.
– Какой оруженосец? – немедленно отреагировал Турецкий, уже догадываясь, что день грядущий подложил ему новую свинью. И не одну.
– Смышленый парень, да вон он, легок на помине.
В номер решительно шагнул круглолицый серьезный молодой человек. Турецкий вспомнил, что видел его мельком в коридорах родной конторы, но ни имени, ни должности не знал и уж тем более в собственные оруженосцы не записывал.
– Александр Борисович, я Артур Сикорский. Константин Дмитриевич откомандировал меня в ваше распоряжение, – представился "оруженосец", ненавязчиво так упирая на собственную фамилию, как будто она сразу все объясняла.
И Турецкий действительно кое-что вспомнил: Сикорский – это, кажется, авиаконструктор такой, вроде американский, хотя на самом деле русский. А еще генерал Сикорский, большая шишка в МВД, а это, стало быть, отпрыск знаменитого рода. Да, удружил Костя, делать больше нечего, как носы подтирать мажорам-недорослям.
– Соберите всех свидетелей, добудьте мне пленку от камеры наблюдения в холле и успокойте пока консула, – распорядился Турецкий, мысленно репетируя взбучку, которую он устроит Сикорскому, когда тот все вышеперечисленное перепутает и напортачит. А иначе ведь и не бывает.
– Уже сделано, – невозмутимо ответствовал Сикорский.
– Что сделано?
– Все. Непосредственно убийства никто не видел, но всех потенциальных свидетелей я собрал внизу и предварительно уже опросил.
– Гм. А…
– Пленку тоже изъял, даже две, поскольку в двадцать часов ее меняли, а убийца мог появиться раньше этого времени.
– Так. Ну а…
– Консул в номере для особо почетных гостей угощается коктейлем за счет заведения.
– Ладно, – наконец членораздельно буркнул Турецкий, перебирая предметы, изъятые у покойника. Хотя, если честно, парень для новичка проявил себя совсем недурственно.
Среди вещей не оказалось ни наркотиков, ни оружия. Обычный джентльменский набор: носовые платки – три, зажигалки – две, сигары "Маканудо" – три, фляжка карманная с коньяком – одна, ключ от номера, презервативы – упаковка, пузырек с таблетками ношпы, полотняный мешочек на цепочке – ладанка с надписью по-русски: "Трава с Вальпургиевой горы", паспорт, визитки, пластиковые кредитные карточки, фотография убитого с девушкой в белом и огромной собакой на фоне домика в горах, бумажки с какими-то пометками, денег нет – что странно.
В ванной оказались отдельные детали и предметы женского туалета, которые в совокупности составляли весь наряд от трусиков до пальто. Только обувь отсутствовала.
– А в чем же она ушла? – озадаченно поинтересовался Турецкий, еще раз в уме последовательно надевая покинутые вещи на воображаемую женскую фигуру.
– В костюме Евы, – гоготнул кто-то.
– Да уж не Адама.
– Я отчаливаю. А на прощанье – подарок от фирмы, – медэксперт засунул в рот очередной микроледенец, сделал Турецкому ручкой, покидая номер, – даю бесплатный совет. Ты этого консула сюда-то не впускай, а если впустишь, то хоть дверь оставь открытой.
Турецкий огляделся в поисках чего-то жутко для немца оскорбительного и осмыслил совет, только прикрыв дверь. Вся она со стороны номера была изрисована разнокалиберными свастиками, причем рисовали не мелом, не краской, а натуральной кровищей.
У Турецкого пересохло в горле. А Сикорский пристроился в уголке и сидел себе тихонько, то ли наблюдая за работой великого гения сыска "важняка" Турецкого, то ли в ожидании дальнейших распоряжений. Но независимо от причины Турецкого это нервировало. Сопляка необходимо было срочно наказать.