– …он решил покончить с этим, сказав, что он не продастся ни ей, ни братцу.
– Он просил его подождать?
– Не то чтобы просил, но думал, что это не займет много времени. Вам крылышко или ножку? Возьмите еще грибов. Густав сам их собирает на пригорке и солит в банках.
Мегрэ чувствовал себя как нельзя лучше, и божоле после сухого белого вина, возможно, было тому причиной.
– Вы, наверное, гадаете, зачем я вам все это рассказываю?
– Нет.
– Знаете?
– Да.
По крайней мере он это чувствовал. У Дэдэ было слишком тяжело на душе, и он не мог молчать. Здесь он ничем не рисковал. К тому же он вновь получил свободу в обмен на молчание.
Но вот это как раз его и угнетало. Этот обед был способом облегчить свою совесть. А также, показав подлость других, самому выглядеть чище.
Обед в Буживале надолго запомнился Мегрэ, и воспоминание о нем позволило ему в будущем избежать некоторых скоропалительных решений.
– Не знаю, что там случилось, наверху.
Мегрэ тоже не знал, но теперь восстановить ход событий не составляло особого труда. Оставалось только выяснить, должен ли был Ришар Жандро в тот вечер находиться дома. Возможно, в это время он обычно бывал в своем клубе или где-нибудь еще.
Или же – что было бы вполне в его характере – Боб сам позвал его наверх? Почему бы и нет?
Просто для того, чтобы сказать и сестре, и брату сразу все, что он думает об их махинациях.
"Во-первых, я не собираюсь жениться".
Мегрэ, никогда не видевший Боба, уже начал представлять себе его характер и даже внешность.
"У меня нет ни малейшего желания продавать имя, которое я даже не утруждаюсь носить".
Ведь если в окрестностях площади Терн и на ипподроме некоторые называли его графом, большинство его знакомых было уверено, что это прозвище, и не знали его настоящего имени.
Может быть, Лиз Жандро устроила истерику и заговорила о своей чести? А ее брат разозлился?
"А вы лучше заткнитесь! Не то быстро расскажу вашей сестричке, что вы задумали на ее счет".
Успел ли он это сделать? Или Ришар Жандро сразу набросился на него?
Сотни тысяч людей, покупающих кофе "Бальтазар" и наклеивающих, подобно мадам Мегрэ, в альбомы этикетки со всеми видами цветов, даже не догадывались, что их утренний кофе был ставкой в битве, разыгравшейся в комнате на улице Шапталь.
В безнравственной битве, отголоски которой дворецкий, возможно, подслушивал под дверью.
Должно быть, мужчины сцепились в драке, повалились на пол.
Был ли вооружен Ришар Жандро? Он определенно принадлежал к тому типу людей, которые любят наносить удары исподтишка.
– Я считаю, его убила эта дрянь. Не со злости, конечно. Она действительно перепугалась. Не зря же она сначала бросилась к окну, открыла его и позвала на помощь, о чем тут же пожалела. А может, окно уже было открыто? Не помню, я туда не смотрел.
Знаете, я даже думаю, что она в конце концов по-настоящему влюбилась в Боба. Такие вещи обычно заметны. Начала она все это ради выгоды, а потом увлеклась. Не в чувственном плане. Я вам уже говорил, что она как бревно. Но он настолько отличался от всех этих замороженных молодцев из ее круга…
Думаю, когда она увидела, что Боб терпит поражение, а братец пытается нанести ему подлый удар, она потеряла голову и выстрелила. Но, к сожалению, не прицелилась, поскольку не умеет. И попала Бобу прямо в сердце. Может, закажем еще бутылочку? Очень даже неплохое вино. Вот такие дела, дружище Жюль!
Когда я увидел, как какой-то тип ломится в дверь особняка, то решил свалить. Потом вернулся, но никого не было видно. Я предпочел убраться подобру-поздорову.
Мы с Люсиль раздумывали, что делать дальше. Все надеялись, что Боб вернется или хотя бы окажется в больнице.
В итоге я отправился к Жандро в контору. Там я и увидел портрет старика.
Разве было бы лучше, если бы это никому не принесло пользы?
Он так быстро выложил пятьдесят штук! Я тут же пожалел, что не попросил вдвое больше.
Вот ведь семейка!
Вы появились как раз в тот момент, когда мы собирались сваливать. Согласитесь, было глупо позволить себя поймать.
Ваше здоровье, старина!
Они все сделали по-своему. Я уже начинаю к этому привыкать. Но у меня сердце переворачивается, когда я вижу на улице один из их фургонов с лошадьми в богатой упряжи и расфуфыренным кучером.
Хозяин, принеси кофе. Только не "Бальтазар".
Однако пришлось пить именно его, так как другого в ресторане не оказалось.
– Как все это неприятно! – проворчал он сквозь зубы. – К счастью, мы будем жить за городом.
– С Люсиль?
– Она не возражает. У нас пятьдесят тысяч франков, ну, или около того. Я всегда мечтал о небольшом бистро на берегу реки, что-нибудь в этом стиле, где клиентами будут только знакомые. Такое место сложно найти, потому что оно должно находиться не очень далеко от ипподрома. Завтра проедусь по окрестностям Мезон-Лаффит. Туда я как раз отвез Люсиль.
Немного пристыженный, он поспешно добавил:
– Только не подумайте, что мы собираемся стать добропорядочной парой!
Это продлилось неделю. Каждое утро звонок вызывал Мегрэ в кабинет комиссара, которому он представлял ежедневные рапорты. Каждое утро Ле Брет открывал рот, словно собираясь что-то сказать, но в итоге просто отворачивался.
Они общались только на служебные темы. Мегрэ казался более степенным, чем раньше, более тяжеловесным, хотя к тому времени еще не располнел. Он не утруждал себя улыбкой и прекрасно осознавал, что был для Ле Брета живым упреком.
– Скажите-ка мне, голубчик…
Это было в начале мая.
– Когда вы сдаете свой экзамен?
Тот самый курс, который он изучал злополучной ночью, когда флейтист ворвался в его кабинет и в его жизнь.
– На следующей неделе.
– Думаете, сдадите успешно?
– Думаю, да.
Его голос по-прежнему звучал холодно, почти сухо.
– Гишар сказал мне, что вы мечтали попасть на набережную Орфевр.
– Мечтал.
– А что же теперь?
– Не знаю.
– Я считаю, что там вы будете на своем месте, и хотя вы мне нужны здесь, я намерен предпринять некоторые действия в этом направлении.
Мегрэ, у которого к горлу подступил комок, не говорил ни слова. Он был сердит. В глубине души он до сих пор не мог простить их всех: своего комиссара, семейство Жандро, сотрудников сыскной полиции и, возможно, даже Гишара, которого боготворил, как когда-то своего отца.
Однако, если Гишар…
Он смутно сознавал, что правы, к сожалению, были они. Скандал ничего бы не дал. В любом случае Лиз Жандро оправдали бы.
В чем же тогда дело?
Получается, он сердился на жизнь, и его ошибка состояла в том, что он ее не понимал?
Как бы то ни было, он не собирался продаваться. И в долгу у комиссара Ле Брета быть не хотел.
– Я подожду своей очереди, – выдавил он из себя.
На следующий же день его вызвали на набережную Орфевр.
– Все еще сердитесь, дружок? – спросил его главный, положив руку ему на плечо.
Мегрэ не смог сдержаться и, как мальчишка, запальчиво выпалил:
– Это Лиз Жандро убила Боба!
– Возможно.
– Вы об этом знали?
– Догадывался. Если бы это сделал ее брат, Луи бы собой не пожертвовал.
Окна, выходившие на Сену, были раскрыты. Буксиры, тащившие за собой вереницу барж, включали сирену и опускали трубу, перед тем как пройти под мостом. Трамваи, автобусы, фиакры и такси беспрерывно сновали по мосту Сен-Мишель, а тротуары выглядели наряднее благодаря светлым женским платьям.
– Присаживайтесь, мой дорогой.
Урок, преподанный ему в тот день отеческим тоном, не фигурировал ни в одном из учебников о научных методах расследования преступлений.
– Понимаете? Причинять как можно меньше вреда. К чему бы привел скандал?
– К правде.
– Какой правде?
И большой босс подвел итог:
– Можете закурить свою трубку. В понедельник вы приступаете к работе в качестве инспектора в бригаде комиссара Бародэ.
Мегрэ еще не знал, что в один прекрасный день, двадцать два года спустя, ему вновь доведется встретиться с Лиз, у которой к тому времени будет фамилия мужа, итальянского аристократа.
Он также не знал, что она примет его все в той же конторе предприятия Бальтазаров, которую он представлял себе лишь со слов Дэдэ, где он наконец лично увидит портрет старика, по-прежнему висящий на своем месте.
– Месье комиссар, – обратится она к Мегрэ. – Думаю, излишне напоминать вам о необходимости соблюдать секретность…
Сыскная полиция к тому времени будет переименована в криминальную полицию.
И речь пойдет о том, что на канцелярском языке называют: "Расследование в интересах семьи".
– Моя дочь, к сожалению, унаследовала характер своего отца…
Сама она будет спокойной и холодной, как старик Бальтазар, во весь рост красующийся на портрете за ее креслом.
– Она позволила себе увлечься одним безнравственным субъектом, который увез ее в Англию, где добился разрешения на брак. Необходимо любой ценой …
Нет, он тогда не знал, что придется еще раз держать в своих руках честь семьи Бальтазаров.
Ему было двадцать шесть лет. Он хотел немедленно сообщить новость своей жене:
– Меня взяли в "бригаду шефа".
Но это пришлось отложить на потом. На улице его ждал Жюстен Минар.
– Плохие новости?
– Хорошие. Меня повысили.
Флейтист выглядел более взволнованным, чем он сам.
– Вы уходите из комиссариата?
– С завтрашнего дня.
– Это надо отметить!
Они отправились в ресторан "Дофин", в двух шагах от набережной. Инспекторам, сидевшим за кружкой пива, были незнакомы эти мужчины, которые с сияющими лицами пили шипучее вино.
Пройдет несколько дней, и они познакомятся с одним из них. Мегрэ будет с ними на равных. Он станет приходить сюда, как к себе домой, официант будет называть его по имени и хорошо изучит его вкусы.
Домой он вернулся только вечером и сильно навеселе. Они с флейтистом раз десять провожали друг друга от одного угла улицы до другого.
– Твоя жена… – настаивал Мегрэ.
– Это не имеет значения.
– Ты разве не должен быть на своем балу?
– На каком балу?
Он шумно поднялся по лестнице. Когда открылась дверь, он важно сообщил:
– Можешь поприветствовать нового инспектора "бригады шефа".
– А где твоя шляпа?
Он провел рукой по волосам и убедился, что где-то оставил шляпу.
– Вот они, женщины! И запомни, запомни обязательно, потому что это очень важно! Очень важно, слышишь?.. Комиссар тут ни при чем. За мной уже давно наблюдали, а я не знал… Знаешь, что он мне сказал? Большой босс… Он сказал мне… Я не могу тебе повторить всего, что он сказал, но он настоящий отец… Понимаешь, отец…
И тогда она принесла ему домашние туфли и приготовила крепкий кофе.
Тумакакори (Аризона), 30 сентября 1948 года
Петерс Латыш
Глава 1
На вид 32 года, рост 169 сантиметров…
"М. К. К. П. – Парижской криминальной полиции:
Xvzust Cracovie vimontra m ghks triv psot uv Pietr le Letton Breme vs tyz btolem".
Комиссар Мегрэ из оперативной бригады полиции поднял голову, и ему показалось, что гул чугунной печки, стоящей в центре его кабинета и соединенной с потолком большой черной трубой, стал тише. Он отодвинул телеграмму, грузно встал со стула, отрегулировал тягу и бросил три лопаты угля в топку.
Потом, стоя спиной к огню, он набил трубку табаком и попытался ослабить свой пристежной воротничок, который, хоть и был очень низким, все равно давил на шею.
Он бросил взгляд на свои часы: было уже четыре. Его пиджак висел на крючке за дверью.
Медленно подойдя к столу, он перечитал телеграмму и вполголоса перевел:
"Международная комиссия криминальной полиции – Парижской криминальной полиции:
Краковская полиция сообщает о проезде и отбытии в Бремен Петерса Латыша".
Международная комиссия криминальной полиции (М. К. К. П.), резиденция которой находилась в Вене, руководила борьбой с европейским бандитизмом, главным образом обеспечивая взаимосвязь между правоохранительными органами разных стран.
Мегрэ подвинул к себе вторую телеграмму, также составленную на "полкоде" – секретном международном языке, используемом в донесениях между всеми полицейскими центрами мира.
Он перевел прямо с листа:
"Полицейское управление Бремена – Парижской криминальной полиции:
Сообщаем, что Петерс Латыш движется в направлении Амстердама и Брюсселя".
В третьей телеграмме, отправленной из криминальной полиции Нидерландов, сообщалось:
"Петерс Латыш в 11 часов утра сел в "Северную звезду" до Парижа, купе G.263, вагон 5".
Последняя депеша на полкоде, прибывшая из Брюсселя, информировала:
"Подтверждаем проезд Петерса Латыша через Брюссель в 2 часа "Северной звездой" в купе, указанном амстердамской полицией".
На стене за письменным столом висела огромная карта. Мегрэ встал перед ней, грузный и широкий, засунув руки в карманы и держа трубку в углу рта.
Его взгляд скользнул от точки с надписью "Краков" к следующей точке, обозначающей порт Бремен, оттуда – к Амстердаму и Брюсселю.
Он снова взглянул на часы. Двадцать минут пятого. "Северная звезда" сейчас должна мчаться со скоростью сто десять километров в час между Сен-Кантеном и Компьенем.
На границе остановок не будет. Так что скорости поезд не сбавит.
В купе G.263 вагона 5 Петерс Латыш, вероятно, смотрел в окно на пробегающий мимо пейзаж.
Мегрэ подошел к стенному шкафу, открыл дверцу, за которой стоял рукомойник, вымыл руки, причесал свои жесткие темно-русые волосы с чуть заметной сединой на висках, затем кое-как поправил галстук, который ему никогда не удавалось завязать правильно.
На дворе стоял ноябрь. Смеркалось. За окном было видно Сену, площадь Сен-Мишель, плавучую прачечную – и все это в голубом сумраке, который создавали включавшиеся друг за другом газовые фонари.
Он открыл ящик стола, пробежал глазами депешу из Международного бюро криминальной идентификации, расположенного в Копенгагене:
"Парижской криминальной полиции.
Петерс Латыш 32 169 015112 0224 0255 02732 03116 03233 03243 03325 03415 03522 04115 04144 04147 05221… и т. д."
На этот раз он решил перевести сообщение вслух и даже повторил несколько раз, как школьник, заучивающий урок:
– Приметы Петерса Латыша: на вид 32 года, рост 169 сантиметров, спинка носа прямая, основание горизонтальное, выступание большое, глубина переносицы средняя, ушная раковина малая, положение скошенное, мочка большая, противокозелок выступающий, завиток хорошо выражен, противозавиток прямой, прикус нормальный, лицо овальное, худощавое, брови редкие, светлые, выступание нижней губы, контур нижней губы выпуклый, шея длинная, ореол вокруг зрачка желтый, радужная оболочка зеленая, волосы светлые.
Это был словесный портрет Петерса Латыша, такой же красноречивый для комиссара, как фотография. Из него вырисовывались основные черты: невысокий мужчина, молодой, худой, светловолосый, со светлыми редкими бровями, зеленоватыми глазами, длинной шеей.
К тому же Мегрэ были известны малейшие детали строения его уха, что позволяло безошибочно узнать его в толпе, даже если Петерс Латыш вздумал бы загримироваться.
Он снял с крючка пиджак и натянул его на себя, затем облачился в тяжелое черное пальто и надел на голову котелок.
Мегрэ бросил последний взгляд на печку, которая гудела так, что, казалось, вот-вот взорвется.
В конце длинного коридора, на лестничной площадке, служащей приемной, он велел Жану:
– Не забывай поддерживать огонь!
На лестнице его чуть не сбил с ног ворвавшийся порыв ветра, и ему пришлось спрятаться в проеме, чтобы зажечь трубку.
Несмотря на огромную стеклянную крышу, платформы Северного вокзала продувались ветром насквозь. Несколько стекол были выбиты, и их осколки лежали прямо на рельсах. Электричество работало с перебоями. Люди кутались в пальто.
Около кассы висело не слишком обнадеживающее объявление: "Над Ла-Маншем буря".
Очень взволнованная женщина с покрасневшими глазами провожала сына в Фолькстон. До самой последней минуты она давала ему наставления. Чувствуя себя неловко и смущаясь, он дал обещание ни на секунду не выходить на палубу.
Мегрэ стоял возле платформы 11, где толпа ждала "Северную звезду". Здесь были представители всех крупных отелей, включая туристическое агентство Кука .
Мегрэ не шевелился. Остальные нервничали. Молодая женщина в теплом норковом манто, но тонких шелковых чулках ходила взад-вперед по перрону, стуча каблучками.
Комиссар стоял на месте, огромный, внушительный, и от его широких плеч падала большая тень. Его толкали со всех сторон, но он был тверд как скала и даже ни разу не покачнулся.
Вдали показался желтый свет поезда. Сразу же поднялся шум и гам, раздались крики носильщиков, пассажиры начали с трудом пробираться к выходу.
Мимо Мегрэ прошло человек двести, пока его взгляд не выхватил в толпе невысокого мужчину в зеленом дорожном пальто в крупную клетку, тип и покрой которого выдавал в пассажире жителя Северной Европы.
Мужчина шел не спеша. За ним следовали трое носильщиков. Представитель роскошного отеля на Елисейских Полях заискивающе расчищал ему путь.
"На вид 32 года, рост 169 сантиметров… спинка носа…"
Мегрэ по-прежнему не двигался с места. Он пригляделся к уху. Этого ему хватило.
Мужчина в зеленом прошел совсем рядом с ним. Один из носильщиков задел комиссара чемоданом.
В ту же секунду служащий поезда кинулся бежать, бросив на ходу несколько слов своему коллеге, стоявшему на краю платформы, возле заградительной цепи, позволяющей перекрывать проход.
Цепь тут же была натянута. Раздались возгласы протеста.
Мужчина в дорожном пальто был уже у выхода.
Комиссар пыхтел трубкой, делая мелкие торопливые затяжки. Он подошел к дежурному, натянувшему цепь.
– Полиция! Что случилось?
– Преступление. Только что обнаружили.
– В пятом вагоне?
– Кажется, да…
Вокзал жил своей привычной жизнью. Лишь платформа 11 выглядела необычно. На ней оставалось еще пятьдесят пассажиров. И им преградили проход. Они нервничали.
– Пропустите, – сказал Мегрэ.
– Но…
– Пропустите!