Русский постепенно сползал с сиденья и в итоге скрючился на нем, уронив голову на грудь: рот на мертвенно-бледном лице приоткрылся, и по купе пополз зловонный запах алкоголя.
Глава 6
"У Сицилийского короля"
Русский проснулся в Ла-Бреоте и больше не спал. Экспресс Гавр – Париж был заполнен до отказа. Мегрэ и его спутник остались стоять в коридоре у входа в купе, глядя на проплывающий за окнами туманный пейзаж, постепенно исчезающий в темноте.
Мужчину в тренчкоте, казалось, совершенно не беспокоило присутствие полицейского. На вокзале Сен-Лазар он даже не воспользовался сутолокой, чтобы сбежать.
Наоборот, он медленно, никуда не торопясь, спустился по большой лестнице; заметив, что его пачка сигарет вымокла, купил другую в табачном киоске вокзала и собрался уже было войти в буфет. Передумав, он пошел вдоль тротуара, еле волоча ноги. На него тяжело было смотреть, настолько весь его вид выражал полную отрешенность, одну из тех стадий уныния, когда уже не хочется ни на что реагировать.
От Сен-Лазара до Отеля-де-Виль путь неблизкий. Нужно пересечь весь центр города, а в районе шести-семи часов вечера тротуары заполняются толпами прохожих и по улицам, словно кровь по артериям, бежит непрерывный поток машин.
Сутуля худые плечи, туго подпоясав плащ, забрызганный грязью и жиром, в ботинках со стоптанными каблуками, он брел в толпе по освещенным улицам, шатаясь и натыкаясь на прохожих, не останавливаясь и не оглядываясь.
Он выбрал самую короткую дорогу, свернув на улицу 4-го Сентября через Центральный рынок; судя по всему, он бывал здесь не раз.
Так он дошел до парижского "гетто", центром которого была улице Розье, прошел вдоль магазинчиков с вывесками на идише, мимо кошерных мясных лавок, лотков с мацой.
На повороте возле длинного темного прохода, похожего на туннель, какая-то женщина попыталась было взять его за руку, но тут же отпустила, видимо испугавшись его вида. Он, казалось, ее даже не заметил.
Наконец он вынырнул на улицу Сицилийского короля, асимметричную, с множеством тупиков, улочек и кишащих людьми дворов. Половину улицы заселяла еврейская община, половину – польская. Пройдя еще двести метров, мужчина вошел в узкий холл какого-то отеля.
Над входом висела фаянсовая вывеска "У Сицилийского короля".
Ниже можно было увидеть надписи на иврите, польском и еще каких-то других непонятных языках, возможно на русском тоже.
Рядом располагалась стройка, где виднелись развалины дома, которые пришлось подпереть балками.
По-прежнему лил дождь. Но ветер в эти переулки не проникал.
На четвертом этаже отеля кто-то резко захлопнул окно. Мегрэ, не колеблясь, вошел вслед за русским.
В холле не было дверей, только лестница. Между этажами находилось нечто вроде застекленной комнатушки, где за обеденным столом сидела еврейская семья.
Комиссар постучал, но вместо двери открылось только окошко в ней. Запахло прогорклым маслом. Еврей был в черной ермолке. Его тучная жена продолжала есть.
– Что вам нужно?
– Полиция! К вам только что вошел мужчина, как его имя?
Еврей проворчал что-то на своем языке, подошел к письменному столу, вынул из ящика засаленный журнал регистрации и молча просунул в окошко.
В этот момент Мегрэ почувствовал, что за ним кто-то наблюдает с неосвещенной лестничной площадки. Он быстро обернулся и увидел, как в десяти ступеньках от него блеснул чей-то глаз.
– Какой номер?
– Тридцать второй.
Он полистал журнал, прочел:
"Федор Юрович, 28 лет, уроженец Вильно, разнорабочий, и Анна Горскина, 25 лет, уроженка Одессы, безработная".
Еврей вернулся на свое место и снова принялся за еду с видом человека, совесть которого чиста. Мегрэ постучал по стеклу. Мужчина нехотя встал.
– Сколько времени он здесь живет?
– Около трех лет.
– А Анна Горскина?
– Она была здесь еще до него. Года четыре с половиной…
– На что они живут?
– Там написано: он рабочий.
– Да что вы говорите! – бросил Мегрэ таким тоном, что поведение его собеседника тут же изменилось.
– Остальное меня не касается, разве не так? – почти заискивающе произнес он. – Платит он регулярно. Уходит, возвращается, но я ведь не обязан за ним следить…
– К нему кто-нибудь приходит?
– Иногда. У меня более шестидесяти постояльцев, за всеми не уследишь… До тех пор, пока они ведут себя прилично. Впрочем, вы ведь из полиции, должны знать этот отель. Мои регистрационные книги всегда в порядке. Бригадир Вермуйе может вам подтвердить, он приходит сюда каждую неделю…
Вдруг Мегрэ резко обернулся и бросил:
– Спускайтесь, Анна Горскина!
На лестнице раздался легкий шум, затем послышались шаги. Наконец, в полоске света появилась женщина.
Она выглядела старше двадцати пяти лет, указанных в журнале. Вероятно, причиной была ее национальность. Подобно большинству евреек ее возраста, она располнела, однако при этом не утратила былой красоты. Ее темные глаза с невероятно белыми блестящими белками были восхитительны.
Но в остальном облике ощущалась небрежность, которая портила все впечатление. Ее темные нечесаные волосы сальными прядями спадали на шею. Одета она была в поношенный пеньюар, который при ходьбе распахивался так, что выглядывало белье.
Чулки были завернуты над крупными коленями.
– Что вы делали на лестнице?
– Я здесь у себя дома.
Мегрэ сразу понял, с каким типом женщин имеет дело. Вспыльчивая, дерзкая, конфликтная. При первой же возможности она спровоцирует скандал, переполошит весь дом своим пронзительным визгом, бросая ему в лицо самые немыслимые обвинения.
А может, она чувствовала себя неуязвимой? В любом случае Анна Горскина смотрела на врага с вызывающим видом.
– Отправились бы лучше к своему любовнику, ему сейчас нужна ваша помощь.
– Это мое дело.
Хозяин отеля выглядывал из своего окошка, покачивая головой с неодобрительно-удрученным видом, но глаза его при этом смеялись.
– Когда вы в последний раз видели Федора?
– Вчера вечером. Часов в одиннадцать…
Она лгала! Это не вызывало никаких сомнений! Но давить на нее было бессмысленно. Или тогда нужно крепко взять ее за плечи и отвести в камеру предварительного заключения.
– Где он работает?
– Где считает нужным.
Грудь ее вздымалась под небрежно завязанным пеньюаром. На губах застыла презрительная гримаса.
– Что полиции понадобилось от Федора?
На это Мегрэ тихо сказал:
– Поднимайтесь к себе.
– Пойду, когда захочу! Вы мне не указ!
Зачем отвечать, создавая гротескную ситуацию, которая лишь повредит расследованию?
Мегрэ захлопнул журнал регистрации и протянул его хозяину.
– Ну что, все в порядке? – спросил тот, знаком приказав молодой женщине молчать.
Но она осталась стоять до самого конца, подбоченившись с вызывающим видом, и одна часть ее тела находилась в полумраке, а на другую падал свет из комнатушки еврея.
Комиссар снова посмотрел на нее. Она выдержала его взгляд и пробормотала:
– Вы меня не запугаете.
Он пожал плечами и спустился по узкой лестнице, едва помещаясь между побеленными стенами.
На выходе он столкнулся с двумя поляками в рубашках без пристежных воротничков, которые при его появлении отвернулись. На улице было сыро, мостовая блестела в свете фонарей.
Во всех уголках, в каждом темном переулке, в тупиках и узких проходах угадывалась людская жизнь, скрытая и постыдная. Вдоль стен домов мелькали чьи-то тени. В лавках продавались товары неизвестного назначения с диковинными названиями.
А менее чем в сотне метров отсюда – широкие и светлые улицы Риволи и Сент-Антуан с грохочущими трамваями, яркими витринами, постовыми…
Мегрэ схватил за плечо пробегающего мимо парнишку с большими оттопыренными ушами.
– Позови сюда полицейского с площади Сен-Поль.
Но парень лишь испуганно взглянул на него и ответил что-то невразумительное. Судя по всему, он не знал ни слова по-французски!
Комиссар заметил какого-то оборванца и обратился к нему:
– Вот тебе сто су, отнеси эту записку полицейскому с площади Сен-Поль.
Тот все понял. Через десять минут прибыл постовой в форме.
– Позвоните в криминальную полицию и попросите, чтобы мне как можно быстрее прислали инспектора. Желательно Дюфура.
Ему пришлось ждать еще добрых полчаса. Одни люди входили в отель, другие выходили. Но на четвертом этаже во втором окне слева по-прежнему горел свет.
На пороге появилась Анна Горскина. Поверх своего пеньюара она надела зеленоватое пальто и, несмотря на дождь, была в красных сатиновых сандалиях и без шляпы.
Шлепая по лужам, она пересекла улицу. Мегрэ отошел в тень.
Она зашла в лавку, откуда появилась несколько минут спустя, держа в руках бесконечное количество белых пакетиков и две бутылки, и исчезла в глубине отеля.
Наконец прибыл инспектор Дюфур. Ему было тридцать пять лет; он свободно разговаривал на трех языках, что делало его ценным сотрудником, несмотря на его особенность усложнять самые простые ситуации.
Обычное ограбление или карманную кражу он умудрялся превратить в таинственную драму, в которой в итоге запутывался сам.
Но для выполнения конкретных заданий вроде ведения наблюдения или слежки он подходил прекрасно, потому что обладал недюжинным упорством.
Мегрэ сообщил ему приметы Федора Юровича и его любовницы.
– Я пришлю тебе еще полицейского. Если один из них выйдет, ты последуешь за ним, но здесь обязательно должен кто-то остаться. Понятно?
– Это по делу "Северной звезды"? Здесь ведь замешана мафия, правда?
Комиссар предпочел молча уйти. Четверть часа спустя он уже был на набережной Орфевр. Отправив Дюфуру напарника, он склонился над своей печкой, ругая последними словами Жана, которому не удалось растопить ее как следует.
Его влажное пальто висело на вешалке и словно затвердело, сохраняя форму его плеч.
– Моя жена не звонила?
– Звонила утром. Ей сказали, что вы на задании.
Она к этому уже привыкла. Он знал, что может вернуться домой в любое время, а жена лишь поцелует его и пойдет греметь кастрюлями на плите, после чего накормит каким-нибудь ароматным рагу. И только когда он сядет за стол, самое большее, на что она отважится – это спросить его, подперев подбородок ладонями: "Все в порядке?"
Будь то полдень или пять часов утра, его всегда ждала вкусная еда.
– Что Торранс? – спросил он у Жана.
– Он звонил в семь утра.
– Из "Маджестика"?
– Не знаю. Он спросил, уехали вы или нет.
– А потом?
– Перезвонил вечером, в начале шестого. Просил передать, что ждет вас.
Мегрэ за весь день съел всего одну селедку. Он постоял несколько секунд у своей печки, которая уже начала сыто гудеть, потому что он умел разжечь даже самый плохой уголь.
Наконец, тяжело ступая, он направился к шкафу с рукомойником, где также хранились полотенце, зеркало и чемодан. Он вытащил чемодан на середину комнаты, переоделся в чистое белье и сухую одежду, затем нерешительно провел рукой по небритому подбородку.
– Бог с ним!
Он бросил удрученный взгляд на разгоревшийся огонь, поставил рядом с печкой два стула и аккуратно разложил на них мокрую одежду. На столе с предыдущей ночи остался один сэндвич, и он съел его на ходу. В горле пересохло, но пива, к сожалению, не было.
– Если меня будут искать, я в "Маджестике", – сказал он Жану. – Пусть звонят туда.
И он со вздохом облегчения опустился на сиденье подъехавшего такси.
Глава 7
Третий антракт
Мегрэ обнаружил своего коллегу не в холле отеля, а в номере на втором этаже, где был накрыт отменный стол. Бригадир подмигнул ему.
– Это все управляющий! – воскликнул он. – Он предпочел поселить меня здесь, чтобы я не мозолил глаза внизу. Он почти умолял меня принять его предложение и распорядился подать сюда изысканный ужин.
Кивнув в сторону двери, Торранс тихо произнес:
– Мортимеры находятся рядом.
– Мортимер вернулся?
– Около шести утра. Промокший, грязный, злой, в испачканной то ли известью, то ли побелкой одежде.
– Что он сказал?
– Ничего. Он попытался пройти в номер незамеченным. Но ему сообщили, что в баре его ждет жена. И это было правдой! В конце концов она пригласила чету каких-то бразильцев, и бар не закрывали только из-за них. Она была очень пьяна.
– Что дальше?
– Он побледнел. Скривился. Сухо поприветствовав бразильцев, взял жену под руку и молча отвел в номер. Думаю, она спала до четырех дня. В их номере все это время стояла гробовая тишина. Потом я услышал перешептывания. Мортимер позвонил и велел принести газеты.
– Надеюсь, они не пишут об этом деле?
– Нет! Следуют полученной инструкции. Лишь небольшое сообщение, что в "Северной звезде" обнаружен труп и что полиция предполагает самоубийство.
– А потом?
– Официант принес им свежевыжатый лимонный сок. В шесть часов Мортимер спустился в холл, два-три раза прошел мимо меня с озабоченным видом. Он направил зашифрованные телеграммы в свой банк в Нью-Йорке и личному секретарю, который уже несколько дней находится в Лондоне.
– Это все?
– Сейчас они заканчивают обедать. Устрицы, жареная курица, салат. Мне доносят обо всем. Управляющий очень рад, что запер меня здесь, и готов сделать все, лишь бы я был доволен. Только что он сообщил, что у Мортимеров заказаны места в "Жимназ" на "Эпопею". Четыре действия, автора не помню.
– Что с номером Петерса?
– Ничего! Туда никто не входил. Я закрыл дверь на ключ и засунул в замочную скважину комочек воска, поэтому в номер невозможно попасть без моего ведома.
Мегрэ схватил куриную ножку и начал жадно ее обгладывать, по привычке выискивая взглядом отсутствующую печку. В итоге он уселся на радиатор и спросил:
– Выпить что-нибудь есть?
Торранс налил ему бокал превосходного белого вина, который тот залпом осушил. В ту же секунду в дверь тихонько постучали. На пороге стоял лакей, и вид у него был заговорщический.
– Управляющий просил передать, что мистер и миссис Мортимер приказали подать к входу свою машину.
Мегрэ посмотрел на стол с разносолами точно таким же взглядом, каким в своем кабинете совсем недавно смотрел на печку.
– Я поеду, – скрепя сердце сказал он. – Оставайтесь здесь.
Он слегка привел себя в порядок перед зеркалом, вытер лоснящиеся губы и подбородок. Минуту спустя он уже сидел в такси, ожидая, пока Мортимер-Левингстоны займут место в своем лимузине.
Они не замедлили появиться: он – в черном пальто поверх вечернего наряда, она – укутанная в меха, как накануне.
Должно быть, миссис Левингстон чувствовала себя не очень хорошо, поскольку муж незаметно поддерживал ее под руку. Автомобиль бесшумно тронулся с места.
Мегрэ, не знавший, что в "Жимназе" дают премьеру, с трудом прорвался внутрь. У входа дежурила парижская жандармерия. Несмотря на дождь, зеваки наблюдали, как гости высаживаются из машин.
Комиссару пришлось обращаться к директору, плестись по длинным коридорам, где он выделялся из толпы, потому что единственный из всех был в пиджаке, а не во фраке.
Директор лихорадочно жестикулировал.
– Да я бы с превеликим удовольствием! Но вы уже двадцатый, кто спрашивает, не найдется ли для него "местечко"! Но мест больше нет! К тому же вы не в вечернем туалете!
Его звали со всех сторон.
– Вы видите, что творится! Поставьте себя на мое место!
В итоге Мегрэ пришлось стоять возле двери вместе с билетершами и продавцами программок.
Мортимер-Левингстоны сидели в ложе. Там было шесть человек, среди них – одна принцесса и один министр. К ним постоянно заходили люди. Обменивались улыбками, целовали руки.
Поднялся занавес, и перед взором зрителей предстал залитый солнцем сад. Раздалось шиканье, шепот, торопливые шаги. Наконец, послышался голос актера, сначала неуверенный, затем все более твердый, как того требовал образ.
Но опоздавшие продолжали прибывать. И шиканье возобновлялось. Где-то засмеялась женщина.
Мортимер выглядел еще торжественнее, чем обычно. Держался он с достоинством. Белая манишка выгодно оттеняла желтовато-смуглый цвет его кожи.
Видел он Мегрэ? Или не видел? Билетерша принесла комиссару табурет, который ему пришлось делить с крупной дамой в черном шелковом платье, матерью одной из актрис.
Наступил первый антракт, затем второй. В ложах царило оживление. На лицах читалась наигранная восторженность. Партер и бельэтаж обменивались приветствиями.
В коридорах, в фойе и вплоть до колоннады театр гудел, как разворошенный улей. Шепотом произносились имена махараджей, финансистов, государственных деятелей, артистов.
Мортимер три раза выходил из ложи, мелькнул на авансцене, затем в партере, перекинулся парой слов с бывшим премьер-министром, звучный смех которого разносился на двадцать рядов.
Закончился третий акт. На сцену полетели цветы. Зрители устроили овацию какой-то худенькой актрисе. Раздался грохот откидных сидений, дружное шарканье ног по паркету.
Когда Мегрэ обернулся к ложе американцев, Мортимер-Левингстона там не было.
Четвертый и последний акт. В этот момент те, кто имел возможность, проходил за кулисы и в ложи актеров и актрис. Остальные осаждали гардероб, хлопотали насчет машин и такси.
Мегрэ потерял целых десять минут, безуспешно разыскивая Мортимера по всему театру. Затем, не надев ни шляпу, ни пальто, он вышел на улицу и принялся расспрашивать полицейских, посыльного и жандармов.
Наконец он выяснил, что оливковый автомобиль Мортимера только что уехал. Ему показали место, где он был припаркован: напротив бистро, куда обычно ходили торговцы контрамарками.
Автомобиль направился к воротам Сен-Мартен. Американец не забрал из гардероба свою одежду.
Зрители вышли подышать свежим воздухом, столпившись там, где можно было спрятаться от дождя.
Комиссар с хмурым видом курил трубку, засунув руки в карманы. Раздался звонок. Люди хлынули внутрь. Даже жандармы ушли со своего поста, чтобы посмотреть последний акт.
Большие бульвары выглядели неопрятно, как обычно в одиннадцать вечера. Полосы дождя в свете фонарей стали менее плотными. Из ближайшего кинотеатра вышли последние зрители, внутри погасили свет, убрали рекламные щиты и закрыли двери.
Под фонарем с зеленой полосой толпились люди, ожидая автобуса. Когда он приехал, начались споры, поскольку свободных мест в нем не оказалось. Пришлось вмешаться полицейскому, и он еще долго препирался с особенно негодующим толстяком, даже когда автобус уже ушел.
Вскоре бесшумно подъехал лимузин. Не успел он затормозить, как распахнулась дверца. Мортимер-Левингстон во фраке, с непокрытой головой буквально взлетел по ступенькам и растворился в теплом свете холла.
Мэгре бросил взгляд на шофера: стопроцентный американец, с жестким лицом, выступающей челюстью, неподвижный, словно закованный в свой костюм.
Комиссар приоткрыл одну из обитых дверей. Мортимер стоял в своей ложе. Актер саркастическим тоном бросал отрывистые фразы. Упал занавес. Полетели цветы. Затрещали аплодисменты.