- Добрый день, - поздоровался главный город Еврейской автономии.
- День добрый, Федор Саввич, - ответил я Рубахину, тамошнему премьер-министру. - У вас как дела?
- Процентов шестьдесят завтра дадим, - осторожно произнес Федор Саввич. - И процентика три в резерве, сейчас над ними работаем. Пенсии получены, но есть кой-какие сложности...
- Ваши тоже хотят суверенитета? - предположил я.
- Что вы, спаси Иисусе! - с испугом открестился Рубахин. - Нам бы, наоборот, сменить прежнее название. Титульной нации почти уж совсем не осталось. Кто выехал на родину, а кто и помер...
Рубахин и раньше вылезал с этой скользкой идеей. И всякий раз - ужасно не вовремя.
- Это не аргумент, - возразил я. - Название - всего лишь дань исторической традиции. В Соликамске давно нет никакой соли, в Минводах основные минеральные источники пересохли лет сто назад. Почему же в вашей Еврейской автономии непременно должны быть евреи? Чем вы лучше других?
Моя железные доводы возымели действие: озадаченно крякнув, Рубахин смолк. Я же перешел к букве "В" и вызвал Волгоград. Моргнул огонек на карте.
- Здравствуйте, Борис!
- Пламенный привет, Болеслав Янович! - бодро отозвался из селектора Боря Завгородний, молодой и прыткий губернатор Волгоградской области. - Накануне выборов мы провели сто сорок семь агитационных мероприятий, включая раздачу бесплатного пива инвалидам и благотворительные сеансы для неимущих детей. Показывали новое кино, про Деда-Мороза. Кроме того, мы выпустили и расклеили...
- Сколько дадите процентов? - сухо прервал я борино красноречие. В губернаторской бодрости я ощутил наигрыш.
- Тридцать пять чистых, - погрустнел Завгородний. - И казаки в запасе.
- А если вместе с казаками?
- Тогда до сорока дотянем... - подумав, надбавил губернатор. - Но вряд ли больше, Болеслав Янович. Зубатовцы, гады, так и прут напролом. Сулят райскую жизнь, большие пенсии, показательные процессы. Короче, охмуряют электорат почем зря. У них тут под Мамаевым курганом что-то вроде подпольного обкома...
- Борис Александрович! - сурово перебил я. - Вы не в детсаде, и я вам не нянька. Впереди у вас день, ищите резервы. Обком обкомом, но рядовой избиратель всегда предпочтет лысому столичному журавлю местную синицу в руке. Найдите до завтра эту синицу. Задействуйте всех, кого можно и нельзя. Ветеранов, дачевладельцев, филателистов, собаководов, рыболовов, любителей кактусов... Встречайтесь лично. Намекайте на целевые выплаты из губернаторского фонда... В общем, если желаете с нами дружить, - обеспечьте хотя бы пятьдесят один процент по области. Полсотни и еще один. Уяснили?
- Уяснил... - после паузы вздохнул Завгородний. - Трудно, понятно. Но раз надо, то будем бороться и искать.
Очевидно, мои слова о дружбе губернатор понял правильно. Дотационным регионам сейчас надлежит не рыпаться, а собирать голоса электората в общую копилку. Иначе при выдаче материальной помощи буква "В" может вдруг оказаться в конце списка. По ошибке. Министр финансов Лелик Гурвич, знаете ли, не филолог. Путаница с алфавитом ему простительна.
Теперь замигала лампочка к западу от Волгограда. Губернатор Воронежской области Олег Якушкин был уже на связи. Покончив с приветствиями, я сразу взял быка за рога.
- Сколько соберете?
Я был готов к худшему: родной край поэта Никитина традиционно голосовал за левых. Своего губернатора мы подсадили сюда чудом. Едва-едва слепили ему имидж независимого кандидата и борца с коррупцией.
- От шестидесяти пяти до семидесяти, - гордо проговорил Якушкин. - А то и больше возьмем. Смотря по погоде.
Для Воронежа это было слишком, учитывая их бюджетные дыры. Неправдоподобно, подозрительно много.
- Что-то больно жирно, Олег Валерьянович, - вслух усомнился я. - Перебираете. Откуда такая роскошь в центре России? Неужто Минфин полюбил вас в обход других?
- Пока справляемся своими силами, - довольно хмыкнул воронежский губернатор. - Нашлись ресурсы. Хватило и бюджетникам, и ветеранам, и студентам. Даже культпросвету подкинули чуток, на реставрацию памятника Никитину...
На карте быстро перемигнулись десятка три огоньков сразу. Из селектора послышались досадливые междометия. Начальники прочих региональных штабов ревниво обсуждали будущий успех своего коллеги. Ради таких сюрпризов и стоит проводить наши переклички.
- Может, поделитесь секретом? - предложил я Олегу. - Или у вас "ноу-хау"?
- Для своих - никаких секретов, Болеслав Янович, - счастливым тоном произнес Якушкин. - Фактически деньги упали с неба. Мы у себя в области немножко скорректировали государственную символику. На три месяца, по контракту с "Пепси".
- Как это "немножко скорректировали"? - не понял я. - Нашего гербового орла поменяли на двуглавую бутылку?
- До герба дело не дошло, - объяснил воронежский губернатор. - Хватило флага. Мы заметили, что в основе российского триколора и товарного знака "Пепси" одни и те же цвета. Белый, красный, синий - только в разном порядке. Вот мы у себя и привели порядок в соответствие. А местное отделение фирмы сделало солидное вливание в бюджет...
Я прикинул все плюсы и минусы рискованной затеи Якушкина. Плюсы все-таки перевешивали. Конечно, подумал я, выходка губернатора попахивает явным кощунством. Однако - если вдуматься - кощунством ничуть не большим, чем мои выборы в президенты усопшего Президента. Мы с Олегом Валерьяновичем стоим друг друга. Я могу его отчитать, но не имею морального права делать это всерьез. Тем более, если должностной цинизм губернатора уже принес реальные деньги областной казне. Победителей не судят.
- Но что говорят простые воронежцы? - для приличия поинтересовался я. - Не протестуют?
- Народ безмолвствует, - заверил меня Якушкин. - Старшее поколение вообще не реагирует на символику. Флаги себе и флаги. Подумаешь, полоски вчера так, сегодня эдак... А молодым даже нравится. Они теперь выбирают сразу два "П" в одном флаконе - пепси и Президента.
- А оппозиция? Не встала на дыбы?
- С чего бы? - Олег Валерьянович опять довольно хмыкнул. - Зубатовцы наш триколор в упор не видят. У них-то свое знамя, красное. Так мы его и не трогаем...
Скорее всего, губернатор тщательно продумал свою идею. Но ставить Якушкина в пример другим было бы крайне опрометчиво: флаг все-таки у нас один, на всех его не хватит. Не желая искушать остальные субъекты Федерации воронежским опытом, я быстренько переключился на другой регион.
Буквы "Г", "Д", "Е", "Ж" и "З" никаких сюрпризов не принесли.
Вице-губернатор Иркутска Андрюша Миллер завел речь о семидесяти двух процентах - в обмен на треть угольных квот по региону. Я согласился бы отдать им и половину; только куда они денут этот несчастный уголь? У всех полно.
Из Калуги стали выпрашивать на оборонку полтора миллиона долларов сверх лимита, обещая при этом ничтожные тридцать семь процентов "за". "Ско-о-о-олько?!" - стальным голосом переспросил я. "Сорок семь", - туг же поправился глава калужской администрации. Сговорились на миллионе взаимозачетом и пятидесяти трех процентах.
Из Липецка, Махачкалы и Орла синхронно доложили о грядущих пятидесяти процентах. Круглым числам я не доверял, а потому выколотил из них еще по единичке с носа.
В Ростове-на-Дону губернатор Михаил Якубовский переманил у зубатовского штаба народную целительницу Бабку Варю, что могло поднять шансы Президента аж до пятидесяти восьми процентов. "...Бабка Варя - наш местный Чумак! - бархатным голосом вещал Якубовский. - У нее телеэфир в прайм-тайм и железная справка из психбольницы. Она уже неделю заряжает портрет Президента. Если надо, она может выступить хоть в день выборов, и ей ничего за это не будет...".
После Ростова косяком пошли регионы, где даже пятьдесят процентов мне давали без гарантии. Чередуя попеременно крупные угрозы и мелкие посулы, я припер к стенке Рязань с Самарой. Саратовского губернатора я умаслил твердым обещанием присвоить его главному городу официальный статус "столицы Поволжья". (Без субвенций из бюджета это звание весило примерно столько же, сколько титул "столицы Евразии" или "столицы Вселенной".) Смоленск хотел новый железнодорожный вокзал взамен старого речного. Сыктывкар - субсидий для переработчиков бывшего зеленого друга. Тамбов - открытия местного филиала Федерального казначейства, и чтобы назначить туда непременно женщину, поскольку мужик скоро проворуется...
В самый разгар дискуссии о тамбовском казначействе я вдруг увидел, как референт Петя, сидящий за столом напротив, беззвучно подает мне какие-то знаки.
Я оглянулся: в дверях стояла моя секретарша. Это означало, что в приемной меня дожидается срочный телефонный разговор. Сверхважный. Просто важные разговоры Ксении было велено тормозить до конца селекторной переклички.
Не прерывая тамбовчанина, я вслед за Ксенией выскользнул в приемную и увидел там целых два телефонных аппарата в положении "наготове". Серый (оперсвязь Баландина). И крапчатый (начальник кремлевской охраны). Господи, что еще за срочности?
Ксения тактично убралась в коридор, а я схватил серую трубку.
Пресс-секретарь Баландин звонил из своей машины. Обиженным тоном он сообщил, что прокатился до Крылатского зазря. Оказывается, Анна уже выехала из дому, примерно с полчаса назад. Куда? Точно не в Завидово, но куда и по какому маршруту, нет сведений.
- Нет сведений? - механически переспросил я. - То есть как это нет?
- Она никому не объяснила, - скупо отозвался Иван Алексеевич. "Вам самому видней!" - прозвучало в его голосе. Именины сердца закончились, и вновь Баландин счел себя обделенным. Аппетитную ложку икры пронесли мимо рта. Пресс-секретарь тонко намекал, что ему как хранителю заветных тайн президентской фамилии могли бы рассказывать и побольше. А то ему потом не наскрести на приличные мемуары.
Я отключил любопытного пресс-секретаря и тут же взялся за трубку в крапинках. Получив от меня вчера выговор, начальник кремлевских секьюрити с утра безостановочно бдил по пустякам. Но теперь его дотошность разродилась дорогим подарком: я узнал, что шесть минут назад автомобиль президентской дочери проследовал КПП за Боровицкими воротами. Будут ли указания, Болеслав Янович? Нет, не будут, благодарю за службу. Отбой.
Маршрут определился. Это было похуже урагана.
Серый волк, страдая рефлексией, упустил-таки время для обманного маневра. Красной Шапочке надоели телефонные отговорки через секретаршу. Красная Шапочка отправилась в лес самолично проведать бабусю.
Режим допуска в Кремль ближайших родственников Президента у нас предельно облегчен: минимум досмотра. Это значит, что в любую минуту президентская дочь может объявиться здесь. Или в предбаннике Екатерининского зала. Или, не дай Господи, в лазарете у Рашида Дамаева - если хоть что-то заподозрит!
И тогда абзац.
"Бабушка, почему у тебя такой странный пульс? - Это метроном, деточка. Пульса у меня давно уже нет"...
Анна - не туповатый охранник Макин и не глухонемой Шульпяков с ядерным чемоданчиком. Ее не удержишь на дальнем расстоянии от тела.
Запугивать Анну бесполезно: она - не старик Дамаев. Покупать бессмысленно. Взывать к благоразумию смешно: это вам не расчетливый премьер Козицкий. Когда родной отец на смертном ложе, любая нормальная дочка не станет думать о политике или каком-то там будущем России. Анна - нормальная дочь, а не наследная принцесса. К сожалению.
Почти бегом я вернулся в кабинет, где губернатор Тамбовщины все еще мусолил тему областного филиала казначейства, с открытием которого область заживет припеваючи. И будет процветать назло товарищам от оппозиции, хотя этой чертовой оппозиции, как известно, один лишь местный волк - друг, товарищ и брат...
- Всем - спасибо! - торопливо прервал я тамбовского говоруна, наклонившись к селектору. - Перекличка окончена, господа. Готовьтесь к завтрашним выборам. До свиданья.
- До свиданья, Болеслав Янович!.. До свиданья!.. Всего доброго!.. - радостно загомонили в ответ господа начальники штабов, отключаясь от линии с Москвой. Уфа, Южно-Сахалинск и Якутск, до которых сегодня очередь не дошла, наверняка вздохнули с облегчением. Но мне сейчас было уже не до них.
- Быстро вызывайте пилота, - приказал я своим референтам, как только селектор оглох и онемел. - Нашему будущему полковнику придется лететь в Завидово. Но чуть позже. Пока поставьте его у окна во двор: пусть следит за своим вертолетом и ждет моего сигнала.
Паша с Петей дружно кивнули в ответ и поспешили к выходу - исполнять. Удивляться моим приказам им не полагалось по должности. А переспрашивать не было времени.
Оставшись один, я поскорее выудил из среднего ящика стола зеркальце, расческу, одеколон и кучу разных дезодорантов в ярких баллончиках. Будем уродовать свой имидж, велел я себе. Вид у меня сейчас будет донельзя прилизанный и отвратный, как у мерзавца-кинолюбовника из "мыльных опер". Волосы откинем назад, теперь проборчик, и еще брови стрелкой... Готово!
Мой план был омерзительным - под стать новой прическе. Чтобы упрямица Анна вылетела вон из Кремля, отказавшись от поисков папы, нужно очень сильное средство воздействия на нее.
- Ксения, тащи букет! - крикнул я секретарше, выглядывая в приемную. - Самый большой, какой у нас есть!
45. ПРЕМЬЕР УКРАИНЫ КОЗИЦКИЙ
Лазарчук был маленьким, розовым и плоским. Растрепанный клинышек его бороды всего на полпальца выпирал из окрестного мрамора. Круглым очкам над бороденкой повезло и того меньше: они полностью утонули где-то в глубине мраморной доски. У нашего классика был вид зазевавшегося хиппи, которого только что отутюжил асфальтовый каток.
- Неплохо сделали, - зашептал мне на ухо Сердюк. - Только волосья бы ему покороче. А то слишком на битла одного смахивает...
- На какого еще битла? - тихо спросил я, стараясь утихомирить свое раздражение.
Хиппозная личность с барельефа мне не нравилась. Однажды в Копенгагене, где я работал третьим секретарем посольства, примерно такой же волосатик разбил стекло нашего "вольво" и пытался стащить кассетный магнитофон. Когда его арестовывали, полоумный ворюга голосил на всю улицу: "Янки, гоу хоум!" Одну советскую звездочку он под кайфом принял за созвездья американского флага. Надо же было так накуриться!
- Фамилию сейчас не припомню, - покаянным шепотом доложил Сердюк. И, по гэбэшной привычке теребить пятую графу, тут же добавил: - Сам он англичанин, но жена у него точно из японцев...
- Да хоть из папуасов, - сквозь зубы ответил я, не переставая улыбаться нашему мраморному классику.
Вчера после разговора с Макаром я затребовал себе том Большой Российской Энциклопедии, чтобы освежить в памяти биографию и литературные подвиги великого письмэнника. Москали не слишком ценили наше достояние: между "ладаном" и "лазером" затесалась довольно скромная по размеру статейка. Если верить энциклопедии, Остап Лазарчук оставил после себя полдюжины романов, несколько пьес, десятка три стихов и - ни одного нормального прижизненного портрета. Таким образом, скульптор мог теперь фантазировать, сколько душе угодно. А душе его было угодно изваять волосатого битла. Пусть так. Спасибо, что не крокодила.
- ... Хай живе вильна Украйна! - Оратор в белой вышитой рубашке закончил речь и под вежливые аплодисменты уступил место другому.
Очередной трибун одет был точно так же, как и предыдущие: белый верх, синий низ. Вся толпа московских украинцев возле свежеоткрытой мемориальной доски здорово напоминала массовку к историческому фильму о Переяславской Раде. Похоже, активисты нашей диаспоры заказывали национальные костюмы в одном ателье. Или - что вернее! - просто брали их напрокат у ансамбля песни и пляски "Червона рута". Торжественных поводов облачаться в вышитые рубахи и шелковые шаровары сегодня в Москве не так много, стоит ли тратиться? Мы - народ экономный.
- ... Великый прозорець Остап Лазарчук вже нэ зможе побачить наш державный трайдент и жовто-блакитный прапор... - не отрываясь от бумажки, забубнил новый оратор.
Я был уверен, что великого прозорца ни тот, ни другие выступавшие не читали. Два-три человека, вероятно, перелистали энциклопедию и, как я, набрели на хилую заметку после "ладана" и чуть не доходя до "лазера". Эти два-три скромненько танцевали от печки: московский кружок, борьба за ридну мову, ссылка в Красноярск, благодарная память народа. Остальные же, думаю, и вовсе не слыхивали фамилии знаменитого письмэнника, а увидели ее золотые буквы только здесь, на мраморной доске, немного пониже волосатого барельефа. Эти витийствовали глобально и общо. Лазарчук и духовное здоровье нации. Лазарчук и незалэжный прапор. Лазарчук и державность. Лазарчук и репатриация. Лазарчук и финансовая помощь диаспоре. О последнем говорилось как бы нехотя и вскользь, хотя ораторы при этом зорко поглядывали на меня: пойму ли я намек? Я улыбался им в ответ, делая вид, что не понимаю. Нэ розумию.
- ...Нехай ты вмэр, Остап Лазарчук, но твой дрим оф зе индепенденс из вже нэ мрия! Як казав другый наш райтер, Нестор Котляревський...
Здешняя диаспора угасала с каждым днем, и деньги не способны были ее реанимировать. Кроме родовых фамилий на "ко" и бело-синей униформы, взятой у ансамбля плясунов, соплеменники уже ничем не отличались от простых московских громадян. Национальных чувств у них оставалось еле-еле на полгривны. В державном трезубце они видели только большую вилку с узорчатыми завитками. Пословица "Язык до Киева доведет" в Москве тоже давала осечку. Было ясно, что мову-нэньку здесь позабудут намного раньше, чем она приживется в Украине. У меня, патриота по должности и плоховатого знатока ридной мовы, и то сегодня ухо содрогалось от невероятной смеси русских, украинских, английских слов. Даже в Канаде я не слышал такого дикого суржика.
Ассимиляция, мысленно произнес я роковое слово. Тяжкий кирпич под названьем "ассимиляция" прихлопнул любимую мечту моего министра закордонных справ: превратить массу этнических украинцев пусть не в прямых агентов влияния, так хотя бы в добровольных лоббистов наших интересов. Авантюра не удалась. Мы переборщили с атрибутами, подменив национальную идею балом-маскарадом. А из опереточных гайдамаков в прокатных шароварах уже никогда не вылепить истинных патриотов...
- Василь Палыч, правнук шатается! - Тревожный шепот Сердюка помешал моим горьким раздумьям.
Потомок великого письмэнника, уже успевший опасно накрениться, сделал попытку выпасть из первого ряда гостей на тротуар. Двум активистам по бокам удалось кое-как сдержать на весу эту опухшую Пизанскую башню, доставленную из Красноярска ради такого случая. Потомку было лет пятьдесят. Празднование годовщины предка он начал еще в самолете, но долгое время был устойчив и почти вменяем. Сильный крен пошел где-то к середине мероприятия, когда Лазарчук-правнук хитро сумел добавить, не выходя из строя. В рукаве он, что ли, прятал?
- Отвалите, хохлы... я сам... сказано, сам!.. - громко произнес потомок, не обращая внимания на оратора. - Руки прочь от меня, бандеровцы!..
Выступавший оторвался от шпаргалки, бросил злобный взгляд на правнука и опять забубнил что-то о запорожской вильнице та степном лыцарстве.