Ре-ког-нос-ци-ров-ку, по слогам повторил я. Люблю я очень это слово, но не могу перевести. Что-то вроде дежурного осмотра местности перед операцией, только звучит намного солиднее.
Объект "школа" на мысленной схеме я обозначал серой заштрихованной буквой "П". Перед войной я и сам оттрубил школьный срок лет в серой двухэтажке типа этой. Наше здание огибал точно такой же полуметровый заборчик из крашеных железных прутьев с поперечными перекладинами. Рискуя штанами, мы почти до самых выпускных экзаменов сигали через этот дурацкий забор. И не потому, что так было намного короче, а потому, что через открытые ворота проходили одни сопляки, выскочки, маменькины сынки и бабы. Настоящий мужчина принципиально не шел в обход.
Почти наяву я увидел, как Президент, хмуря свои ватные брови, лезет голосовать через школьный забор. Как на полдороге цепляется президентскими штанами о железные прутья ограды и как похмельно орет на своих шестерок: суки, не уследили, всех уволю!.. Я хмыкнул. В жизни все будет по-другому. Не царское это дело - сигать через забор. Наш царь Горох велит притормозить свой черный членовоз на подъезде к главному входу.
Дальше начинается простая топография. Я отлично знал, как выглядит президентская машина. Вплотную к воротам этой длинной колбасе никак не подобраться: проход коротковат. Расстояние от полотна дороги до школьных ворот я вымерил - пять метров тридцать сантиметров. Такой небольшой участок пути кое-кому придется пройти пешком. Бывает, цари ходят пешком не только в сортир.
Эти самые пять-тридцать - мои. На отрезке между членовозом и воротами Президента встречу я. И щелкну тугой кнопкой о твердый предмет...
Я снарядил последнюю пластитовую сардельку, а затем собрал синие-зеленые хвосты в два пучка и скрутил медные жилки, свободные от изоляции. Получилось уродливо, но крепко. Не порвется.
Оценив прочность разъемов, я стал бережно надевать на себя смертоносную сбрую. Один рукав готов, второй рукав готов, поправляем воротник, все очень хорошо. Куртка потянула меня вниз, хотя и ненамного сильнее, чем обычный кевларовый бронежилет. Главное, со стороны выглядит незаметно. Ну красавец! Только бы не забыть свои новые документы: там их обязательно проверят.
Обе ксивы устроил мне Друг. Я не спрашивал, где он добыл эту липу и каким макаром она прыгнула в мой почтовый ящик неделю назад. Друг умел так много, что слепить мне грамотный фальшак было ему проще простого. Он даже позволил мне самому выбрать для документов новое имя, хотя боевую фамилию "Победоносцев" решительно забраковал. "Твои ФИО должны быть понеприметнее, - разъяснила мне телефонная трубка. - Чтобы не бросалось в глаза. Фамилию я тебе придумал серенькую, а имя скажи сам. Михаил, Ярослав, Василий. Любое... Только не Валера".
Новое имя я успел присмотреть себе заранее, как новое обмундирование в каптерке. Против Константина мой благодетель не возражал.
- Игорь Исаев, - сказал я вслух, перекладывая в наружный карман липовый паспорт вместе с липовым пластиком. - Попрощайся с Игорьком Исаевым, контуженным чмориком. Теперь поздоровайся с Костей Леонтьевым, независимым наблюдателем на президентских выборах.
Независимому наблюдателю Косте жить оставалось не более трех часов. По словам Друга, членовоз должен был объявиться у избирательного участка в промежутке от без четверти двенадцать до четверть первого. Так было заведено по протоколу. Кремлевскую Службу протокола знающий Друг ставил высоко, а вот об охране Президента всегда говорил с юмором. "Тебе очень везет, - усмехалась трубка. - Старый пердун собственными руками разогнал СБ и доверил свою охрану Лубянке. Теперь перетряска кадров ему аукнется. При Сухареве тебя бы сцапали еще за километр от президентской машины, а сегодня ты его запросто сделаешь. У тебя получится. Ты отомстишь ему за войну, за своих ребят, за первый штурм Кара-Юрта..."
При одном лишь воспоминании о Кара-Юрте боль высунулась из засады и прямой наводкой дала осколочный залп. Чтобы прогнать из памяти горящие бэтээры с обугленными чмориками на броне, я побыстрее задымил остатком неприкосновенного косячка. Теперь можно. Боль-поганка мигом спряталась за бруствер и выставила перископ.
Главное, подумал я, жадно вдыхая горьковатое облако, чтобы она не успела атаковать до взрыва. Чтобы сидела в обороне. С поганкой в башке я хреноватый боец: у меня дрожат руки, темнеет в глазах и усыхают мозги. Сражаться на два фронта я не мастак.
- Не дай мне Бог сойти с ума, - пробормотал я вслух, двумя последними затяжками отгоняя боль обратно в ее убежище. - Не-да-ймне-бог-со-йти-су-ма... - Классную бубнилку я приготовил себе на дорогу до Крылатского. В ней было всего пять куплетов, но каждый можно было повторять до пятидесяти раз. Когда меня держали у Эрнеста, эта бубнилка помогала оставаться нормальным.
Сегодня она опять поможет. Эта да еще одна, тоже короткая, про любовь, надежду и славу - меня она всегда отвязывает.
Погасив боль, я завершил последние приготовления. Правой рукой я обмотал бинтом кнопку в левой ладони. Зубами затянул узел и убедился, что повязка не давит на кнопку и маскирует отвод провода. Лучше не бывает. Наблюдатель Костя Леонтьев немного поранил руку, но все равно принципиально явился на участок - исполнить свой гражданский долг. Точнее говоря, привести свой последний гражданский долг в исполнение...
Уже на пороге я окинул взглядом комнату: ничего ли не забыл?
Пыльный ковер. Диван. Телевизор. Книжный шкаф. Вчера, экономя травку, я попытался отвлечь себя чтением, однако шкаф был набит несъедобной глянцевой макулатурой - сплошь отечественной, ни одного даже захудалого Чейза. Я перелистал несколько русских боевиков, но вскоре бросил это занятие, потому как боялся окончательно разозлиться и ненароком разбудить боль.
В каждой такой книжонке было полно стрельбы, драк и поножовщины. Одни инвалиды сурово мочили других: слепые глухих, немые хромых, бешеные безруких, а все вместе - ментов или мафию. Кровища стояла по колено. В конце правильные инвалиды геройски уделывали неправильных, подбирали чужие баксы и двигали по чужим бабам. У самих авторов этой хреномундии следовало бы сперва оттяпать руку или ногу, выбить глаз или челюсть, потом подержать полгодика их в наших военных госпиталях, а затем уж смотреть, хватит у этого чморья силенок на махаловку и на баб - или нет...
Из-под всей глянцевой белиберды я выкопал лишь одну порядочную книгу, тоненькую и вообще без обложки. Картинок у нее тоже не было, зато написано было всерьез. Круто забирало. В той книге зеленый лейтеха со взводом отправлялись ночью совершать подвиг - подрывать какой-то склад боеприпасов. Но в темноте они склада не находили и гибли один за другим, не дотянув до рассвета.
Автор книги был мужик с понятием. Видно, он сам нахлебался досыта войны - не нашей, а еще старой, с немцами, - и на фронте хорошо просек одну нехитрую штуку.
По-настоящему в мире не бывает никаких подвигов и никакой геройской смерти. Смерти всегда на тебя глубоко насрать.
55. ДИРЕКТОР "ОСТАНКИНО" ПОЛКОВНИКОВ
Дядя Володя долго шуровал внизу своей гнутой проволокой, но вытащил ее пустой.
- Не подцепить, Николаич, - кряхтя признался он. - Глубоко засела, собака. Никак не ухватишь.
- А что еще можно сделать? - с тревогой спросил я.
На столе у меня в кабинете остался лежать пасьянс "Голова Медузы". Сочетание трефового короля с бубновой шестеркой было скверным признаком. Дама пик усугубляла картину.
- Можно перекрыть стояк, чтоб глубже не унесло, и отвинтить агрегат целиком, - подумав, предложил дядя Володя. - Возни на час или около того... Попробовать, что ли?
Я досчитал до ста, а затем трижды подбросил на ладони монету. Дважды из трех выпала решка. Это был плохой симптом. Фортуна выказывала свое явное недовольство.
- Пробуй, - распорядился я.
Единственный на все "Останкино" сантехник, поплевав на ладони, взялся за гаечный ключ. Я прислонился спиной к белой кафельной стенке и стал терпеливо ждать видимых результатов.
Конечно, в день выборов у директора "Останкино" всегда бывает чертова уйма дел - одно срочнее другого. Но к ним ко всем даже опасно приступать, если Фортуна сердится. Сперва надо вернуть ее расположение, загладить очевидную свою вину...
Не прошло и часа, как на месте унитаза в полу образовалась круглая дыра. Сантехник тыльной стороной ладони смахнул пот со лба и вопросительно глянул на меня снизу вверх. Я поспешно сплюнул в левый угол, растер плевок каблуком левого ботинка, после чего кивнул.
- Ну, с Богом! - Засучив рукав, дядя Володя погрузил руку в открытый зев фановой трубы.
Я сделал над собой усилие, чтобы не задышать только ртом. Это была легкое самоистязание: еще одна жертва на алтарь госпожи Удачи. Знак покаяния и смирения.
- ... Есть! - тяжело пропыхтел дядя Володя, вытаскивая руку.
В руке была она. Я торопливо подставил сложенный из газеты кулек и заполучил обратно свою драгоценность. Нашлась! Это еще не показатель, что Фортуна простила меня окончательно. Но уже знак, что я не совсем безнадежен. Пусть. Впредь я буду паинькой.
- Удивляюсь я тебе, Николаич, - заворчал сантехник, бултыхая руку в ведре с водой. - Было бы из чего огород-то городить! Я понимаю, кольцо бы золотое в очко упустил. Или там брильянт каратов хоть на тридцать... А то уж такая дрянь, прости Господи!
Чтобы не сглазить находку, я трижды обмахнул газетный фунтик сухой веткой омелы. Теперь можно вернуться в кабинет, к своим неотложным делам.
- Спасибо, дядя Володя, - задушевно поблагодарил я сантехника. - Ты меня крепко выручил. В понедельник не откажись получить премию, из моего директорского фонда. За доблестный труд...
- Уж не откажусь, Николаич, - пробурчал в ответ дядя Володя. - Какой дурак от премии откажется? Это раньше, при коммуняках, некоторые выделывались, лезли в дерьмо задаром. А нынче капитализм, шабаш! Нынче никто за одно спасибо в дерьмо не полезет... Да и дерьмо-то сейчас пожиже, чем в старые времена, - с внезапной грустью прибавил он.
Эту заветную тему сантехник готов был творчески развивать и дальше, и глубже. Не дожидаясь, когда он допоет свою старую песню о главном, я поторопился убежать от дядиволодиной ностальгии. Мой талисман, моя кроличья лапка, которую я сегодня утром обронил в жерло унитаза, была спасена. Остальные грани философии отхожих мест меня не волновали.
В приемной я вручил секретарше Аглае газетный кулек с завернутой лапкой, настрого велел ее отмыть-просушить, а сам призвал в кабинет Юру Шустова. Тот уже давно слонялся по коридору в поисках начальства. Мой заместитель готов был отдать рапорт, но не находил, кому.
- Еще минутку, Юра... - извинился я и первым делом доразложил пасьянс.
На мое счастье, "Голова Медузы" открылась с первой же попытки. Влияние дамы пик ослабил червовый валет, а короля треф значительно потеснил бубновый туз. Видывал я расклады и получше, однако не стоило привередничать, пока главный амулет не просох.
Юра сочувственно наблюдал за моими манипуляциями. Будучи сам подвержен хворям, Шустов с пониманием относился и к чужим болезням. Бедняга шеф, который битый час промаялся в уборной, имел право чуть-чуть расслабиться.
Напоследок я прикоснулся пальцем к серебряной подковке и велел Юре:
- Докладывайте.
- Все идет по графику, - с готовностью отрапортовал Шустов. - Команда Журавлева сидит на избирательном участке в Крылатском и ждет Президента. Рокотов заранее набросал подтекстовку: судьбоносный день, верность Конституции, свобода выбора, традиции демократии. А на фоне голосующего Президента пойдет фраза о том, что сегодня весь ход мировой истории впрямую зависит от самоопределения граждан России.
- Немного высокопарно, - заметил я. - А, впрочем, оставьте. Лишний пафос сегодня не помешает. Только уберите, Бога ради, из комментария словечко "судьбоносный". Железный Болек слышать его не может. Его тонкий филологический слух оно нервирует.
- Уберем, - пожал плечами Шустов. - Пока Журавлев не привезет из Крылатского видеоряд, саундтрек можно варьировать сколько угодно. Заменим судьбоносный день на решающий.
Я подписал к эфиру уже готовые новостные репортажи, обсудил с Юрой тематику откликов с мест, а попутно наметил очередность прямых включений из Центризбиркома. Из-за качества нашей техники связи каждое дневное включение давалось большой кровью, но прока от них было мало. Пока не истекало время для голосования, ведущим возбранялось даже намекать на предварительные цифры. Поэтому наши комментаторы ежечасно выходили в прямой эфир с видом ученых барбосов или подпольщиков: все знаем, только сказать ничего не можем. Такое дневное мычание Юра поручал наиболее стойким и проверенным репортерам, хотя избиркомовские секреты еще лучше сумели бы сохранить репортеры-заики, глухонемые или вдребезги пьяные...
- А где наша сладкая парочка? - неожиданно вспомнил я о позавчерашних возмутителях моего спокойствия. - Где Мельников и Печерский?
- Я сделал все, как вы велели, Аркадий Николаевич, - доложил Шустов. - Выдал им подъемные и заказал билеты на сегодня. Они должны улететь из Москвы в половине одиннадцатого... - Юра скосил глаза на стенные часы. - Уже летят.
- Точно уже летят? Вы сами проверяли?
У меня не было причин усомниться в Юре. Но Мельников и Печерский - случай особый. Когда из двух алкашей-неудачников один вообще хронический невезун, надо следить за обоими позорче и держаться от них подальше. Иначе тебя самого зацепит гневом госпожи Фортуны. За компанию.
Как всякая женщина в возрасте, Фортуна обидчива и близорука.
- Вроде бы уже летят... - Под моим напором Шустов заколебался. - По времени они давно должны лететь. Теоретически.
Ни слова больше ни говоря, я извлек из кармана пластмассовый игральный кубик. Ситуация требовала непрерывного контроля. Моя оплошность с амулетом могла иметь любые последствия, в том числе фатальные.
Итак. Единица - норма, шесть - катастрофа. Бросаем...
Четыре!
Опять проклятущая четверка! Фортуна вновь предупреждала о крупных неприятностях, но, как и позавчера, даже не намекала, откуда их ждать. Снова Мельников с Печерским? Или что-то другое?
- Звоните в справочную аэропорта! - Я метнул Шустову пенал переносного телефона. - Узнайте, не было ли задержки их рейса... Номер рейса у вас записан?
- Сейчас-сейчас... - Поймав телефон, мой зам стал судорожно листать записную книжку. - Вот!..
Семь раз пискнула клавиатура кнопочного набора. Шустов вколотил в трубку свой вопрос и замер, выжидая.
- Самолет улетел вовремя, - наконец, объявил он. На конопатом юрином лице проступила несмелая улыбка. - Даже не верится, Аркадий Николаевич. Минута в минуту.
Это, разумеется, еще ни о чем не говорило: два пасынка Фортуны запросто могли и опоздать на рейс.
- Теперь свяжитесь с паспортным контролем, - поторопил я Шустова. - Пусть скажут, поднимались эти двое на борт или нет...
Телефонная трубка в руках моего зама вся испищалась голосом брошенного котенка, пока Юра смог набрать нужный номер. Я тем временем успокаивал нервы строительством карточного домика на столе. В основание у меня ложилась красная масть, верхние ярусы я возводил из черной - и сам же ломал постройку, стоило ей чуть зашататься. Пасьянс, даже легкий, я раскладывать опасался. "Мель-ников и Пе-чер-ский... - втолковывал кому-то Шустов. - Нет, не Мельников дефис Печерский, а отдельно Андрей Мельников и отдельно Павел Печерский... Оба Ивановичи... Да, разные, очень разные, толстый и тонкий... Нет, я не в этом смысле сказал "толстый и тонкий"... Я понимаю, вы пассажиров не взвешиваете, только их багаж... Вот-вот, проверьте посадочные талоны... Есть?.. Точно есть?.. Большое вам спасибо! Преогромное!"
- Улетели! - радостно доложил Шустов, возвращая телефон. - Места одиннадцатое и двенадцатое, в бизнес-классе...
Кубик, подкинутый мною над столом, сокрушил последний недостроенный домик из карт.
По-прежнему четверка! Опять! Если не эти двое, то где подвох? Где же таится погибель моя?
Я схватил сегодняшнюю телепрограмму и начал исследовать ее построчно, пункт за пунктом... Эту передачу я видел, эту я тоже видел, это безобидно, это рекламный блок, а это...
- Шустов! - воскликнул я. - Это у нас что такое?
- Где? - Мой заместитель вытянул шею.
- Да вот, в вечернем эфире. - Я ткнул указательным пальцем. - Вот. Художественный фильм в двух сериях. "Эпилятор" и "Эпилятор-2"... Не порнография?
- Нет-нет, Аркадий Николаевич! - испугался Юра. - Штатовский детектив. "Мирамакс", лицензионный, класса "А". Сценарий Криса Твентино, режиссер Боб Ковригес. Разрешен для семейного просмотра.
- Вы лично просматривали? - в упор спросил я.
- Лично я не успел, - поник Шустов. - Но вся редакция худвещания видела. А после Карина Жеглова еще смотрела, и Юрочка Каминский из бухгалтерии, и Черкашин из рекламы. Даже Гусман Юлий Соломоныч хвалили...
- Несите обе серии, - потребовал я. - Я разберусь. Если найду хоть небольшую эротику, берегитесь все. И Гусмана не помилую.
Обескураженный Шустов притащил обе кассеты и тоже устроился в уголке смотреть: то ли на экран монитора, то ли на лицо своего шефа, смотрящего на экран.
- Идите к себе, Юра, - сурово сказал я. - Я уж сам тут как-нибудь.
Вопреки моим опасениям кино оказалось приличным. Действительно, это был детектив. Врач-косметолог превращался в маньяка-садиста и мучил своих пациенток, дергая им волосы из лодыжек. А дурищи пациентки мало того, что терпели, - еще и платили садисту деньги за каждый выдранный волосок. Лишь главная героиня в середине фильма начинала подозревать неладное...
- ... Аркадий Николаевич!
Юра Шустов вбежал на самом интересном месте: героиню только-только привязали к больничной каталке, а садист-косметолог навострил пинцет.
- Аркадий Николаевич, беда!!
Одной рукой я утопил кнопку "pause" на пульте видеомагнитофона, а другой спешно подбросил кубик... Четыре! И фильм тут явно не виноват. Тогда кто же виноват?
- Все-таки Мельников и Печерский? - попытался угадать я. - Выпрыгнули из самолета на ходу? Не там пересекли белорусско-китайскую воздушную границу?
- Хуже! - застонал Юра. - У нас накрылся репортаж из Крылатского... Дима Игрунов сейчас только позвонил по мобильному, с брифинга Баландина в Кремле. Администрация еще с утра все переиграла, и Президент уехал голосовать в Подмосковье... И там уже проголосовал!..
При последних словах Шустова в кабинете возникла секретарша Аглая, держа на подносике мой амулет. Кроличья лапка была теперь уже не такой белой, а с правого боку даже черной, с подпалиной.
- Аркадий Николаевич, простите... - Грудь моей секретарши вздымалась в так ее словам, и она по-прежнему меня возбуждала. Правда, немного послабее, чем позавчера. - Я ее отмыла, стала сушить в калорифере, и она вдруг... чуть пригорела. Самую малость...
Я торопливо подкинул кубик. Пять! Еще один бросок. Пять! Еще один. Пять!
Вот оно, сообразил я. Момент истины. Уже не четыре, но еще не шестерка. Фортуна испытывает своего паладина, проверяет на прочность. Но еще не сбросила со счета.
И как только я это понял, мне сразу стало легче. И сразу нашелся выход.
- Аглая, - сказал я секретарше. - Не волнуйся, я не сержусь. Возьми маникюрные ножницы и аккуратно отстриги все подгоревшие волоски. Пусть лапка станет белой и, по возможности, пушистой.