– Александр Борисович, советую вам с этого моста на Комсомольский уйти направо и – на набережную. Там чисто, а за церковью, где, говорят, Высоцкий венчался, какая-то "разборка". Вам же нужно сегодня обязательно отдохнуть. Послушайтесь совета.
– Спасибо. Интересно это у вас получается. А что, у нашей доблестной милиции система, подобная вашей, конечно, отсутствует?
– Увы, – вздохнул собеседник, – это слишком дорогое удовольствие. В будущем – почему же?
– Но вам-то по плечу.
– Все на свете кому-то по плечу, а кому-то по херу. Слышали такой старый анекдот? Так вот и у нас. Я вам задал вопрос, Александр Борисович. И вовсе не намерен торопить с ответом, лезть с ножом к горлу. Могу лишь повторить: мы заинтересованы покончить с преступностью. Остановить творящийся беспредел. И будем этого добиваться. Возможно, даже любыми средствами.
– Ох, нехорошие ассоциации возникают… Ладно, Сергей Никитович, я подумаю над вашим предложением.
– Большего и не требуется. Подумайте.
– Куда прикажете сообщить о своем решении? По какому номеру?
– Шутник вы…
– Так у меня ж такой аппарат, что номер высвечивается. Вы разве не знали?
– Не валяйте дурака, – рассмеялся собеседник. – Мой у вас никак не высвечивается. Не та модель. Хорошая, дорогая, согласен. Вы ее в Гармиш-Партенкирхене купили, накануне отъезда из вашего "Пятого левела". Видите, сколько я о вас знаю?
– Но таким образом вы даете мне возможность вычислить вас. Не очень многие знают, где я был и чем занимался.
– А на кой черт вам заниматься таким пустым делом? Ну предположим, вычислите. А что дальше? Обвините в том, что я вам свою помощь предложил? Или что ее форма вас не устраивает? Так это дело вкуса. Кто любит арбуз, а кто, говорят, свиной хрящик. Так-то, любезный Александр Борисович… Ну вот, кажется, уже и ваш дом близок. Значит, думайте. Да, чуть не забыл. Если достигнем консенсуса, я готов поменяться с вами нашими телефонными аппаратами. Вот тогда уж точно будет и номер высвечиваться, и многое другое.
– Заманчиво, – сказал Турецкий, заезжая во двор, на стоянку. – Значит, есть такие, на которых все высвечивается?
– Есть. Не ломайте голову и спите спокойно. Вам, во всяком случае, ничто не грозит. И вашим близким – тоже, – он засмеялся. – Мы, Александр Борисович, умеем ценить умных и знающих людей.
– Да кто же наконец эти – мы? Новый Союз меча и орала, что ли?
– Мы, Александр Борисович, – сухо ответил таинственный некто, – это значит не я, не он, не кто-то третий. Мы, понимаете? И этим все сказано.
В трубке прозвучали сигналы отключения.
Турецкий вышел из машины, закрыл дверцу, вякнул сигнализацией и глубоко вздохнул, оглядывая не такого уж верного, оказывается, коня.
– Эх ты, а я надеялся… – И пошел, не оглядываясь.
И уже у самого парадного ему вдруг почудилось, что машина его наконец переварила сказанное и соизволила ответить:
– А чего ты хотел? На всякого умельца всегда найдется другой умелец!…
– Ты это серьезно? – Турецкий даже обернулся.
– А то, – ответила машина и лукаво подмигнула левым подфарником.
"Бред", – понял Турецкий и подумал, что надо будет "жигуленка", благо Дениска вернулся из командировки, затащить к его ребятам, чтоб все внимательно просмотрели и очистили от ракушек.
Посмотрел на часы: три без двадцати. Полчаса ехал по пустому городу? Не долго ли? Ах, ну да, еще ведь и душеспасительную беседу вел… Значит, связи нет, а о его решении они уже завтра смогут судить по его действиям. Интересная игра намечается…
Глава 9.
Павел Антонович Чумаков, респектабельный, очень богатый человек, жил в трехэтажном деревянном коттедже, облицованном снаружи фигурным красным кирпичом. Внутри же дома постоянно царил озонированный дух хвойного леса. Хозяин не курил, поскольку от прошлой жизни имел в легких каверны, правда давно зарубцевавшиеся, и считал "лесную атмосферу" дома исключительно целебной для себя. Он поэтому и выезжать-то не любил, особенно в критические для легких периоды поздней осени и ранней весны. Следил за здоровьем.
От прошлой бурной жизни осталась и хромота – результат неудачного побега из зоны, когда, настигнув беглецов, охрана чудом не добила его, уже раненного в ногу. Был он тогда лихим Пашкой Чумой, прозванным так за дикий нрав, ну и по удачному сходству с фамилией: ворам в законе изыск в таких делах чужд.
И еще одной неистовой страстью был известен Чума: на зонах он был всегда первым среди тех, кто, так сказать, "опускал" соратников по ремеслу, приговоренных воровским судом к переводу в разряд "петухов". Делал это с веселым ожесточением, отчего и заимел сомнительную репутацию своеобразного палача. Нет, конечно, увидев сегодня человека, ставшего уважаемым Павлом Антоновичем, никто бы и представить себе не смог, что перед ним закоренелый преступник, проведший в местах не столь отдаленных половину своей полувековой биографии. Объявленная всенародная перестройка застала Чуму как раз в "антракте" между закончившейся "ходкой" и пока не начатой следующей, то есть попал он впросак – место на теле у бабы, как объяснял когда-то старый пахан на зоне, между половым органом и анальным отверстием, словом, ни то ни се. Но острый и изобретательный ум помог Чуме быстро сориентироваться, понять самое главное: куда, нажравшись и нахапав, заворачивала власть, вникнуть в ее идеологию. И ему показалось, что новое направление мало чем отличается от установок и "моляв" воровских "сходняков". А следовательно, воровской закон может скоро стать нормой общественной жизни. И сегодня совсем нет нужды становиться мастером, или, как говорили в старину, "марвихером", то есть карманником высшей квалификации, отпала надобность вскрывать кошельки законопослушных граждан. Гораздо выгоднее и проще объявить во всеуслышание, что ты за каждый отданный тебе добровольно рубль готов через год вернуть кредитору два, и деньги сами потекут в твой карман. Главное – не прозевать, не упустить время, потому что если такая мысль могла прийти в твою голову, то она непременно посетит и чужую, а значит, снова конкуренция, борьба за выживание и… война. Зачем?
Чума не опоздал. А та веселая жестокость, с которой он без всякого снисхождения расправлялся с конкурентами и опомнившимися соперниками, прибирая к рукам одну из крупнейших московских криминальных группировок – таганскую, контролирующую, по сути, весь центр столицы, создала ему определенную популярность не столько в воровских, сколько во властных кругах, наградив, и не без основания, как он сам считал, кличкой Хозяин. С большой буквы. О Чуме теперь мало кто вспоминал – Хозяин был понятнее и ближе…
Сменив свой так называемый имидж, Павел Антонович пообтесался, ибо нужда заставила. И не в том даже дело, что у кого-то из нынешних властителей могла бы вдруг возникнуть идиосинкразия к недавнему уголовнику. С чего бы это! Просто игры пошли другие, и их участникам следовало соответствовать установленным правилам. Не сильно, к примеру, козырять тюремными наградами-наколками, убрать из речи откровенную "феню", избавиться от вредных лагерных привычек. Впрочем, кто смог, тот преуспел, стал вхож в верхние эшелоны власти, замелькал на всевозможных тусовках созданного по своему вкусу и в угоду собственному самолюбию "светского бомонда". Но Павел Антонович, в отличие от большинства прежних подельников, предпочитал не тусоваться, а всех этих худосочных и волосатых, недавно голодных, но быстро распробовавших вкус больших денег певцов и певичек, уверенных, что именно они и есть то самое "светское общество", даже на дух не принимал. Хозяин был одержим совершенно иной идеей. И ею не делился ни с кем, но старался сделать все для ее осуществления. Причем, если бы ему кто-нибудь однажды сказал, что той же идеей "болели" до него тысячи людей, среди которых находились даже великие, он бы не удивился. Значит, все верно, значит, не химера! Тем более что и прожить Павел Антонович собирался долго. И можно ли в подобной ситуации выказывать слабости, присущие обыкновенному человеку?! Абсурд!
Правда, как у всех живущих в этом бренном мире, была маленькая слабость и у Хозяина. Но она имела отношение лишь к его близкому, почти доверенному лицу и своеобразному телохранителю Ленечке. Этот молодой парень с женственным лицом, свитый из стальных мускулов, с очень неглупой головой, тушевался под пристальным взглядом Хозяина и при нужде охотно помогал ему "сбрасывать вольтаж". До знакомства с Павлом Антоновичем Леонид знал только две привязанности: электронику и спорт, конкретнее, гимнастику. И в том, и в другом преуспел. Хозяину потребовались обе эти его страсти.
В настоящий момент они заканчивали поздний обед. Или ранний ужин, как будет угодно тем, кто их обслуживал. Обслуга, кстати, была классная. Павел Антонович не грешил скопидомством, а дела требовали широкого общения. Вот и имелась для этой цели знатная поварская братия, готовая усладить любой, даже изощренный, вкус.
Заканчивалась и непринужденная беседа, в ходе которой Павел Антонович проверял на Леониде некоторые свои соображения о перспективах входа во власть. Он не говорил об этом как о единственной своей жизненной цели, нет, просто рассматривался один из возможных вариантов… прибрать к рукам – то… это… Расширить влияние, оплатив так называемые непредвиденные расходы трем новым депутатам городской Думы. Содержание специальных юридических служб требует все больших финансовых влияний, правда, все это окупается сторицей, двух мнений нет. Но Павел Антонович уже видел ближайшую перспективу, когда объединенные сегодня преступность и капитал вызовут к жизни новую форму общественных отношений, новый и последний передел, а между традиционной уголовщиной и подлинным бизнесом возникнет непреодолимая разделительная стена. И сломать ее, подобно Берлинской, будет не под силу никакому правительству. И вот тогда все охотно забудут о прошлом крупнейшего национального финансиста Павла Чумакова. Ну а если кому и придет в голову вспомнить, то, пожалуйста, шутите, ведь нынче никто без улыбки не вспоминает, что основатель великой династии Морганов был обычным морским разбойником, разве что покруче других…
Ленечка соглашался, поддерживал Хозяина в его убеждениях, улыбался – ему это разрешалось.
– Ну, довольно! – Хозяин хлопнул ладонями по столу, отложив салфетку. – Ты закончил?
– Да, спасибо.
– Тогда, дружок, перейдем к делам нашим насущным. Только я до сих пор не пойму, зачем именно тебе понадобилось ехать за этой девицей? Ты ведь знаешь мое отношение к тебе: никакого компромата.
– Я ничем не рисковал, Павел Антонович. Люди были заняты в клинике. Да и потом, вы же прекрасно знаете, что для этих молодцов любая халявная шмара – чуть ли не подарок судьбы. С их-то вкусом и эстетическими возможностями! А вы ведь задачу сформулировали ювелирно. Кому ж такое доверить? Я прав, Павел Антонович?
– Ах, Ленечка, – широко улыбнулся Хозяин, – когда ты был не прав?… Ну пойдем, дружок, поглядим, что за подарок. Подойдет ли? Как считаешь?
– Так ведь вам гораздо лучше меня известны "ихния", – он презрительно оттенил это слово, – вкусы. Хотите знать мое мнение? Тогда, что называется, в самую точку. Я заметил вообще у военных особую тягу именно к такому типу. Им нравится, когда много и пожирней, посисястей. Фламандские варианты.
– Как сказал?
– Фламандская школа живописи, я как-то вам показывал. Помните, Рубенса с его розовыми женскими окороками?
– А-а, ну да, да…
– Поэтому, – усмехнулся саркастически Леонид, – я считаю, подарок ваш придется в самый раз. Главное, чтоб без эксцессов.
– Ах, Ленечка, – хлопнул его по плечу и слегка прижал к себе Хозяин, – чай, не впервой, дружок мой. И чтоб все путем объяснить, есть кому. Ну, покажешь?
– Пойдемте.
Они подошли к кабине открытого лифта, который плавно опустил их на второй, нижний этаж подвала. Вдоль недлинного коридора располагалось с десяток комнат, или, точнее, оборудованных на любой вкус камер. Толстые, звуконепроницаемые двери, глазки – все, как в порядочной тюрьме. Леонид подвел Хозяина к одной из дверей и пригласил заглянуть в "волчок".
На широкой кровати, укрытая простыней и шелковым одеялом, спала девушка. Ее густые каштановые волосы веером лежали на подушке.
– Мордочка вроде ничего. Что скажешь?
– Согласен, – кивнул Леонид.
– А остальное?
– Хотите взглянуть? Она еще пару часиков продрыхнет без задних ног.
– А вы с ней не того? Не перестарались?
– Павел Антонович, – сконфуженно развел руками Леонид, – ну как вы такое можете? Да сами поглядите – пальцем не тронули.
Они вошли в комнату. Леонид взял за край простыню вместе с одеялом и резким, почти театральным движением обнажил спящую девушку. При этом лицо его сохраняло неприязненно-брезгливое выражение.
Хозяин с легкой ухмылкой взглянул на него и перевел глаза на спящую. Действительно хороша, тут птичка-воробышек не соврал. И моторчик – он легонько шлепнул ее по круглому бедру – что надо. Легонько, необидно, отстранил Леонида и сам накрыл девушку простыней, а сверху накинул легкое, почти невесомое одеяло.
– Пойдем, пусть отдыхает…
– А что с другой?
– Та опасна. К ребятам, в "Легион".
– Как прикажете, Павел Антонович.
– У тебя другое мнение? – спросил не оборачиваясь.
– Мне иногда приходится и о наших думать.
– Ленечка, – неожиданно жестко сказал Хозяин, – я что, кажусь тебе таким старым?
– Простите, Павел Антонович, не понял, зачем вы так говорите?
– Затем, что только старый дурак и импотент может не помнить того, что бывает необходимо молодым и здоровым ребятам, подчиняющимся жесткой дисциплине. А про наших сявок я и не говорю, те на подножном корму. Так вот, заруби себе: мальчикам интеллект не нужен. И всякие эти ваши интеллигентские выдрючивания их портят. А легиону нужен товар, причем любого качества. Они сами знают, что с ним делать. Поэтому давай-ка, дружок дорогой, больше к этому вопросу не возвращаться. Она, кстати, в порядке?
– Ну… вы сами понимаете, не обошлось без нажима.
– Перестарались, что ль?
– Да нет, просто не хотели грубо. Словом, пока укол, то да се, пришлось повозиться, чтобы утихомирилась. Отойдет.
– Ну-ну… Стоит взглянуть?
– Не думаю. На любителя, – небрежно бросил Леонид. – Павел Антонович…
– Ну?
– Вы, конечно, можете на меня рассердиться, но я попросил бы вас еще раз, если это возможно, подумать о ней. Она – Лямина, понимаете? Ля-ми-на. Я, к сожалению, не имею никакой информации, но ее отец стал вице-премьером недавно. Чей он, нам никто еще не сообщил. А вдруг, Павел Антонович? Головы ж не сносить…
– Значит, не веришь заказчику?
– Не верю, – твердо заявил Леонид. – У него, в конце концов, свои интересы.
– Ах, Ленечка, Ленечка… за что тебя люблю, даже и не знаю… Ладно, пусть пока тут побудет. Успокоится. Не тревожьте ее. Может, и вправду посоветоваться? Негоже все-таки своих-то подставлять, так?
– Абсолютно с вами согласен.
– Значит, так и решим. Пойдем, милок, отдохнуть немного хочу. – И Хозяин бодро отправился к лифту, опираясь на услужливое плечо личного телохранителя. Но когда лифт вознес их в спальню, вспомнил еще об одной важной вещи. – Ты не забудь мой давешний приказ – привезти сюда сегодня того художника, который большой умелец. Хочу ему новые картинки показать. Да и рамки им надо сделать подходящие. Чтоб завтра и висели в столовой. Гостя жду.
– Вы знаете мой вкус, Павел Антонович, – поморщился Леонид. – Не по душе мне это ваше, извините, навозное увлечение. Мы могли бы, только скажите, таких вам французов достать! Пальчики оближешь! Сотбис умоется! А вы…
– О-хо-хо, Ленечка ты мой дорогой… – рассмеялся Хозяин. – Мало ты пожил на свете. А я, дружок мой, русский человек, тебе это еще трудно понять. Навоз, говоришь… Так то ж лучшее на свете, говорят, удобрение. Без него и России нет. Царь да дерьмо. А между ними народ. Ну, будет. А художничка того привезите, скажите, труд оплатим. Отстегни ему кусок зеленый, он тебе задницу вылижет. А нам всего-то и делов – в подходящую рамку заключить да на табличке написать, кто рисовал. Какой тут особый труд? Надо, Леня. Сюда большие люди приезжают, нам эти твои французики не к лицу, нет…
– А с теми ребятками, что вам картинки доставили, что будем делать?
– Так ты ж сам их кликухи на бумажку мне записал, или забыл?
– Я таких вещей не забываю, Павел Антонович, – обиделся Ленечка. – В машине это было. Неделю назад.
– Ну вот видишь! Значит, так и действуй соответственно, – сощурил глаза Хозяин. – Не мне ж тебе напоминать… Как там про мавра-то? Слыхал, поди? Который сделал свое дело и теперь его можно удавить? Книги надо чаще читать, Ленечка…
После удачной операции по захвату заложницы, как ему было сказано, Воробьев с чувством исполненного долга отправился домой. Не терпелось уже продолжить забавные игры с Зинаидой, которая точно уже отоспалась и если не удрала в свое Софрино, то наверняка ждет его с нетерпением.
Не сильно проницательным, зато трезвым умом своим капитан, конечно, догадывался, что здоровенный и небритый, похожий на чеченца Костик, с которым Диме уже приходилось контачить, выполняя некоторые поручения Павла Антоновича, был прислан Хозяином потому, что тот после двух подряд проколов начинает терять доверие к Воробьеву с его напарником. Это плохо. Да и сейчас понадобился Дима всего лишь для того, чтобы показать девицу. Чтоб не получилось осечки и по ошибке не взяли не ту. Будучи человеком совсем не робкого десятка и умеющим приводить "просьбы", так сказать, Хозяина в исполнение не зажмуриваясь, под тяжелым и почему-то неприязненным взглядом Костика Дима все же чувствовал себя неуютно. Расспрашивать о чем-либо было не принято, а задание предельно простое: указать пальцем, чтоб потом не пришлось оправдываться – меня, мол, не поняли.
Пользуясь мобильной связью, Воробьев доложил Хозяину о том, как развивались события, и пока "родственнички" занимались переговорами с главврачом, сам Дима получил раскаленный штырь от Хозяина, санитар – литр водяры, а у въезда в клинику капитана встретил Костик, прибывший по экстренному поручению. Славная у этого очередного посланца Хозяина была машина: "Жигули" – семерка, сама бежевая, а левая дверца – голубая. Кинь на крышу мигалку и – на тебе, ментовка. Ловко придумали ребята, на ходу ведь и не отличить особо.