– Нет, конечно! Все дело в тебе, Эльзи, – только посмотрев на тебя, он сделал то, что сделал.
– Так значит, нас спасла бедная больная я?
– Милая моя, маленькая, замечательная моя Эльзи, женушка моя ненаглядная, конечно! Как мог он устоять!
Миссис Деккер благодарно обняла мужа за шею, все еще заслоняя лицо букетом роз, и зашептала что-то ласковое и бессмысленное про старого доброго Джо, ее медвежонка – но я должен сказать, мой долг как летописца призывает меня избавить читателя от настолько интимных подробностей семейной жизни, а потому на этом и закончу.
Тем не менее на следующее утро миссис Деккер, выехав на площадь, ощутила легкое беспричинное раздражение и немедленно попросила мужа отвезти ее домой. Более того, она была чрезвычайно поражена, встретив на обратном пути мистера Окхерста, и даже усомнилась, а он ли это, и обратилась к мужу с просьбой опознать в идущем навстречу незнакомце их вчерашнего знакомого. Мистер Окхерст также был удивлен – в отличие от искреннего приветствия мистера Деккера, отношение его жены было куда более прохладным. Мистер Окхерст понял это с первого взгляда. "Муж во всем ей признался, и теперь ей неприятно меня видеть", – сказал он себе, философски приняв противоречивость женской натуры, перед которой пасуют лучшие умы сильной половины человечества. Он задержался лишь для того, чтобы взять у мистера Деккера его рабочий адрес, а затем приподнял шляпу и, не глядя на женщину, пошел своей дорогой.
Простодушный мистер Деккер удивился тому, как поднялось настроение его жены после сдержанной и явно неловкой встречи, но принял это за очередную милую женскую причуду.
– Ты была слишком строга к нему, Эльзи, – пожурил он жену. – Боюсь, он решил, что я не сдержал обещания.
– В самом деле? – равнодушно отозвалась она.
Мистер Деккер заступил ей дорогу.
– Эльзи, ты выглядишь, будто высокопоставленная леди на выезде в собственной карете на Бродвее, – сказал он. – Никогда прежде не видел тебя такой. Ты прямо-таки расцвела!
Пару дней спустя владелец серных источников в Сан-Исабель получил следующую записку, написанную хорошо ему знакомым изящным почерком мистера Окхерста:
Дорогой Стив!
Я обдумал твое предложение о покупке четвертной доли Николаса и решил принять его. Но сомневаюсь, что дело окупится прежде, чем ты увеличишь количество жилой площади и оформишь ее по высшему классу, ведь селиться там будут мои клиенты. Предлагаю сделать достройку основному зданию и возвести два или три новых домика. Посылаю мастера, который сможет немедленно приступить к работе. С ним приедет его больная жена, присмотри за ними так, как смотрел бы за нами.
Возможно, после скачек я сам туда заеду посмотреть на дела, но в этом сезоне игр устраивать не планирую.
Всегда твой,
Джон Окхерст
Только последнее предложение этого письма вызвало недовольство.
– Я могу понять, – сказал мистер Хэмлин, соучредитель мистера Окхерста, когда ему показали это письмо. – Я могу понять, почему Джек вообще взялся за эту гостиницу – дело-то денежное и скоро окупит себя с лихвой, если не бросать его на полдороге. Но что меня вывело, так это какого черта он отказывается от карт в этом сезоне – а ведь мог бы отыграть бо́льшую часть своих вложений в эту затею! Подозреваю, что за этим кроется какой-то хитрый план.
Этот сезон мистер Окхерст мог считать успешным для себя – и крайне убыточным для нескольких джентльменов из парламента, судей, полковников и всех прочих, кому выпала честь разделить с ним полночный карточный стол. И все же в Сакраменто он скучал. Недавно приобретенная привычка выходить на прогулку рано утром изумляла друзей мистера Окхерста, как дам, так и джентльменов, но лишь отчасти могла утолить его любопытство. Некоторые даже пытались за ним шпионить, но выведать удалось только то, что маршрут прогулки пролегал по направлению к площади, где мистер Окхерст сидел какое-то время на одной и той же скамейке и возвращался, так ни с кем и не повстречавшись; таким образом, теория "ищите женщину" потерпела поражение. Некоторые суеверные джентльмены, коллеги по профессии, считали, что он таким образом приманивал удачу; другие, более трезвомыслящие, склонялись к версии о сборе информации.
После скачек в Мэрисвилле мистер Окхерст отправился в Сан-Франциско, оттуда вернулся в Мэрисвилль, но спустя пару дней его уже видели в Сан-Хосе, Санта-Крузе и Окленде. Все, кто с ним встречался, утверждали, что он был беспокоен и возбужден, в отличие от обычного своего флегматичного состояния. Полковник Старботтл отметил, что в клубе в Сан-Франциско Джек отказался сдавать.
– Руки дрожат, сэр, ничего не могу поделать. Возможно, не стоило злоупотреблять сегодня спиртным.
Из Сан-Хосе он отправился в Орегон по суше, экипированный весьма недешево – лошадьми и всем необходимым. Но в Стоктоне его планы резко изменились, и спустя всего четыре часа после прибытия в город он на единственной оставшейся лошади въехал в каньон серных источников на Сан-Исабель.
Это была очаровательная треугольная долина у подножия трех пологих гор, заросших темными соснами, земляничными деревьями и толокнянкой. На одном из склонов примостилась гостиница; ее беспорядочно разбросанные здания и длинная веранда просвечивали сквозь листву, кое-где попадались и крохотные, будто бы игрушечные белые домики. Мистер Окхерст не был большим поклонником природы, но открывшийся ему вид вызвал то самое непривычно возвышенное чувство, посетившее его на утренней прогулке в Сакраменто. Он ехал по дороге, минуя кареты с женщинами в ярких одеждах, и суровый калифорнийский пейзаж постепенно пропитывался человеческим теплом, человеческими красками. А затем показалась и веранда, убранная цветами для вечера. Мистер Окхерст, умелый наездник, не замедлил хода, а так и проскакал галопом, поднял лошадь на дыбы у самого подножия веранды и в облаке поднятой пыли спустился на землю.
Какие бы бурные чувства ни сжигали мистера Окхерста изнутри, он вновь обрел привычное спокойствие, едва лишь ступив на порог веранды. По старой, въевшейся под кожу привычке он повернулся к любопытствующей толпе и окатил ее холодным равнодушием, как встречал всех – и мужчин, пренебрежительно фыркавших себе под нос, и женщин, замирающих от восторга. Лишь один человек вышел вперед, чтобы поприветствовать его, – по иронии судьбы это оказался Дик Гамильтон, вероятно, единственный здесь, кто был безупречен по происхождению, образованию и занимаемой должности. К счастью для репутации мистера Окхерста, он также был богатым банкиром и общественным активистом.
– Кто это был? – встревоженно спросил молодой Паркер. – Ты его знаешь?
– Разумеется, – ответил Гамильтон со своим обычным нахальством. – Это человек, которому ты неделю назад проиграл тысячу долларов. Но до сегодняшнего дня я не имел чести знать его лично.
– Но разве он не картежник? – полюбопытствовала мисс Смит, самая молоденькая из присутствующих.
– Так и есть, – ответил Гамильтон. – Но поверьте, моя юная госпожа, нам всем далеко до его честности и открытости. Хотел бы я так же бесстрашно полагаться на судьбу.
Но мистер Окхерст не слышал этого разговора; к тому времени он уже лениво прогуливался по верхней зале, не переставая, однако, держать ухо востро. Внезапно он услышал за спиной легкие шаги, а затем знакомый голос позвал его по имени, и кровь тут же застучала в венах. Он обернулся, перед ним стояла она.
Но как она изменилась! Если мне недоставало слов, чтобы описать инвалида с запавшими глазами, причудливо одетую жену рабочего, где найти мне слова для этой грациозной и со вкусом одетой леди, в которую она превратилась за эти два месяца? Она была красива, и это было чистейшей правдой. И вы, и я, дорогой мой читатель, мы оба тут же отметили бы, как очаровательные ямочки сменились истинной красотой, избавленной теперь от затаенной застенчивой печали. Изящные черты носа с горбинкой стали жестче и строже. Мягкое наивное удивление в этих милых глазах теперь казалось не более чистосердечным, чем вежливый ответ на галантные речи собеседника, и она более не вызывала жалости – теперь она могла сама управлять чувствами своего собеседника. Но ни вы, ни я не были в нее влюблены – в отличие от мистера Окхерста. Боюсь, этот бедняга видел в складках парижского платья ту же трогательную невинность, что сквозила в ее облике в те времена, когда она сама шила себе одежду. И самое поразительное откровение – теперь она могла ходить, и ее чудесные маленькие ножки сейчас были обуты в самые крохотные туфельки из всех, что когда-либо делали парижские мастера, с дурацкими голубыми бантиками и фирменным знаком Чеппела на узкой подошве, Рю-де-где-то-там, Париж.
Он побежал ей навстречу, окрыленный, с распростертыми объятиями, но она спрятала руку за спину, бегло окинула взглядом залу и остановила взгляд на нем – взгляд бесстрашный и самоуверенный, разительный контраст с ее прежней застенчивостью.
– Я твердо решила для себя не пожимать вашей руки. Только что на веранде вы прошли мимо меня, не удостоив и словом, а я побежала за вами, как, верно, делали многие несчастные женщины.
Мистер Окхерст не нашелся с ответом, изумленный такой переменой.
– А ведь именно вам следовало бы знать. Кто изменил меня? Вы. Вы воссоздали меня заново – из беспомощной, больной, нищей женщины с двумя платьями во всем гардеробе, и то собственного шитья. Вы подарили мне жизнь, здоровье, силу и благополучие. Это сделали вы, сэр, и вы это знаете. Нравится ли вам результат?
Она подхватила подол своего платья и присела в шуточном реверансе. А затем, внезапно смягчившись, протянула ему обе руки.
Речь эта была возмутительно резка и не приличествовала статусу леди, как отметит любой справедливый читатель, но мистеру Окхерсту, боюсь, она изрядно польстила. Не то чтобы он был непривычен к откровенному женскому вниманию, но куда подевалась скромность, с каковой он всегда ассоциировал миссис Деккер? Что случилось с обреченным на страдания ангелом, с женщиной, которая держала Библию на ночном столике, посещала церковь трижды в день и хранила верность мужу? Подобные слова из уст миссис Деккер привели его в полнейшее замешательство.
Он держал ее за руки, а она продолжала:
– Отчего же вы не пришли раньше? Что привело вас в Мэрисвилль, Сан-Хосе, Окленд? Как видите, я следила за вашими передвижениями. Я видела, как вы спускались в каньон, я ждала вашего появления. Почему вы не писали мне? Обязательно напишите… Добрый вечер, мистер Гамильтон.
Она убрала руки, только когда Гамильтон, поднимаясь по лестнице, почти поравнялся с ними. Он вежливо приподнял шляпу, фамильярно кивнул мистеру Окхерсту и пошел дальше. Когда он скрылся из виду, миссис Деккер вновь подняла глаза на мистера Окхерста.
– Однажды придет день, когда я попрошу вас об услуге.
– Прошу, не медлите, – с готовностью откликнулся мистер Окхерст.
– Нет-нет, сперва вам нужно получше меня узнать. А затем в один прекрасный день я попрошу вас убить этого человека!
Она звонко рассмеялась, снова показав свои очаровательные ямочки, пусть и немного сдержанные, на щеках появился девичий румянец, а карие глаза ее блестели так невинно, что мистер Окхерст, который смеялся крайне редко, был просто вынужден присоединиться. Ягненок, пригласивший лису на вылазку в овечий загончик неподалеку, – именно такой представлялась ему эта сцена.
Несколько вечеров спустя миссис Деккер покинула общество своих поклонников, извинившись, отшутилась от сопровождения и бегом помчалась через дорогу в свой маленький домик, один из тех, что строил ее муж. Входя в прихожую, она дышала часто и загнанно – возможно, так ее до сих пор полностью не оправившееся от болезни тело протестовало против физических нагрузок – и положила руку на грудь, пытаясь отдышаться. Включив свет, она с изумлением обнаружила на диване своего мужа.
– Выглядишь взволнованной и напряженной, Эльзи, милая, – сказал мистер Деккер. – Ты хорошо себя чувствуешь?
Бледное лицо миссис Деккер при этих словах снова зарумянилось.
– Вовсе нет, – ответила она, – только здесь немного болит. – И она снова прижала руку к спрятанной в корсете груди.
– Могу я что-то для тебя сделать? – спросил мистер Деккер и обеспокоенно поднялся.
– Сбегай в отель и принеси мне немного бренди, да побыстрее!
Мистер Деккер убежал. Миссис Деккер закрыла дверь и заперла ее на задвижку, а затем, накрыв рукой живот, извлекла источник боли. Это был сложенный листок бумаги, исписанный, как ни печально это говорить, рукой мистера Окхерста. С горящими глазами и щеками она смотрела на записку, пока за порогом вновь не раздались шаги, и лишь тогда торопливо затолкала ее под корсет и отперла задвижку. Когда мистер Деккер вошел, она улыбнулась через силу и объявила, что ей стало лучше.
– Ты сегодня снова пойдешь к ним? – безнадежно спросил мистер Деккер.
– Нет, – отозвалась миссис Деккер, не сводя с двери мечтательных глаз.
– Я бы на твоем месте не пошел, – с видимым облегчением сказал мистер Деккер. После паузы он сел на диван и притянул к себе жену. – Знаешь, о чем я думал, когда ты вошла, Эльзи?
Миссис Деккер взъерошила пальцами его жесткие черные волосы.
– Понятия не имею.
– Я вспоминал былые времена, Эльзи. То время, когда я смастерил тебе карету, когда возил тебя на прогулку, заменив и лошадь, и кучера. Тогда мы были бедны, Эльзи, а ты была больна, но мы были счастливы. Сейчас у нас есть деньги и дом, а ты стала совсем другой. Я хочу сказать, милая, что теперь ты совершенно другая женщина. И в этом вся беда. Я мог сделать тебе карету, мог построить для тебя дом, но на этом все и кончается, Эльзи. Я не мог создать тебя саму. Ты сильная и красивая, Эльзи, и совершенно новая, но так получилось, что я не приложил к этому и руки!
Он замолчал. Она ласково положила руку ему на лоб, другую все еще прижимая к животу, будто бы физически ощущая таящуюся там боль, и сказала ласково и успокаивающе:
– Но ведь это и впрямь ты постарался.
Мистер Деккер печально покачал головой.
– Нет, Эльзи, не я. У меня была возможность, но я ее упустил. Ты теперь совершенна, но это не моя заслуга.
Миссис Деккер подняла невинные, удивленные глаза на мужа. Тот поцеловал ее и продолжил уже немного веселее:
– Но я думал не только об этом, Эльзи. Я думал, что, возможно, ты слишком много внимания уделяешь этому мистеру Гамильтону. Не то чтобы это плохо, для тебя или для него, но могут пойти слухи. Ты здесь такая одна, Эльзи, – сказал он, глядя на нее любящими глазами, – лишь о тебе здесь не говорят, лишь тебя не осуждают и не порицают.
Миссис Деккер была рада, что он заговорил об этом. Она тоже об этом думала, но не могла проявить неуважение к мистеру Гамильтону, настоящему джентльмену, без того чтобы не настроить его против себя.
– Он всегда ведет себя со мной так, словно я знатная леди из его круга, – добавила она с легкой гордостью, что вызвало улыбку ее мужа. – Но я придумала план. Он не задержится здесь, если я уеду. Если, например, я поеду в Сан-Франциско навестить маму на пару дней, к моему возвращению он уже исчезнет.
Эта идея привела мистера Деккера в восторг.
– Конечно же, – воскликнул он, – поезжай завтра же. Джек Окхерст тоже уезжает, и я вверю тебя его заботе.
Миссис Деккер не сочла это осмотрительным.
– Мистер Окхерст наш друг, Джозеф, но ты же знаешь, что о нем говорят.
На самом деле она не знала, как ей уехать в тот же день с мистером Окхерстом, но этим поцелуем мистер Деккер разрешил все сомнения, и она уступила ему. Немногие женщины манипулировали своими супругами с таким изяществом.
В Сан-Франциско она пробыла неделю, а вернулась немного худее и бледнее, чем до того. Она объяснила это возможными чрезмерными нагрузками на организм и перевозбуждением.
– Я почти все время была на улице, мама подтвердит, – сказала она мужу, – и все время одна. Чем дальше, тем более независимой я становлюсь, – игриво добавила она. – И прекрасно обхожусь без сопровождения. Джо, дорогой, я такая смелая! Мне кажется, я бы обошлась даже без тебя!
Но эта поездка, как оказалось, не принесла ожидаемого результата: мистер Гамильтон никуда не делся, и в тот же вечер нанес им визит.
– Я придумала, что делать, Джо, – сказала миссис Деккер, когда мистер Гамильтон удалился. – Номер, в котором живет бедный мистер Окхерст, просто ужасен. Давай ты пригласишь его остановиться у нас, когда он вернется из Сан-Франциско? У нас ведь есть свободная комната. Не думаю, – хитро добавила она, – что мистер Гамильтон тогда зачастит к нам.
Мистер Деккер рассмеялся, умилился ее маленькому кокетству, ущипнул за щечку и согласился.
– Женщины забавны тем, – сказал он позже по секрету мистеру Окхерсту, – что, не имея своего плана, могут взять чужую идею и на ее основе выстроить такое! И дьявол меня побери, если потом ты сможешь вспомнить о том, кто изначально все задумывал! Это меня просто потрясает!
Неделю спустя мистер Окхерст поселился в домике Деккеров. Все знали о том, что они с хозяином дома вместе ведут дела, так что репутация миссис Деккер была в безопасности. Тем не менее немногие женщины добивались подобной известности. Она была хозяйственна, бережлива и набожна. В стране, где женщинам было дозволено многое и прощалось еще больше, она выходила в свет исключительно со своим мужем. В век просторечия и двусмысленности она всегда была точна и аккуратна в своей речи. В засилье моды на кричащие украшения она не носила ни бриллиантов, ни других драгоценных камней. Она никогда не выходила за рамки приличия в общественных местах и не поощряла свойственную калифорнийскому обществу фамильярность. Она осуждала безбожие и пренебрежение к религии. В обсуждении недавно опубликованной статьи по материализму она говорила с мистером Гамильтоном на равных, и те немногие, кто присутствовал при этом, вряд ли забудут, с каким достоинством и в то же время убеждением она выдвигала свои возражения. Немногие забудут и выражение лица мистера Гамильтона, полное изумления и восхищения, а вскоре затем – серьезности и язвительности, с которой он сдавал свои позиции одну за другой. И уж конечно, об этом не забудет мистер Окхерст, который с того момента начал ощущать легкое раздражение по отношению к своему другу, и даже страх – если, конечно, этот термин уместно употребить в отношении мистера Окхерста.
Ибо с того дня мистер Окхерст начал подавать признаки изменения своих обычных привычек. Теперь его едва ли можно было найти в местах обычного пребывания, в барной комнате или в кругу прежних собеседников. На столике в его номере в Сакраменто копились записки на розовой и белой бумаге, написанные небрежным почерком. В Сан-Франциско выяснилось, что он страдает органическим заболеванием сердца, и врач прописал ему полный покой. Мистер Окхерст стал больше читать, полюбил долгие прогулки, продал своих лошадей и начал посещать церковь.