– Традиционно лучшие, чем, например, с Генуей, потому что хуже просто некуда. Но достаточно сложные, чтобы допускать возможность своей игры. Всегда.
– Та-ак… – Инспектор Ледоу откинулся на спинку кресла. – Продолжайте, задержанный.
– Вот ей-богу, не знаю, сэр, – Браун-Смит подпустил в голос интонации кокни, – я ведь, это, имею право против самого себя не свидетельствовать, нет? Ну, чтобы мои слова никакой легавый мне во вред не использовал, если чего.
– Вы сейчас не приведены к присяге, задержанный. Ваши слова все равно не имеют юридической силы. Как видите, я их даже не записываю. Но когда вы повторите свои показания перед судом, то в ходе этого же заседания будет оглашен и мой рапорт. А вот он как раз очень даже может повлиять на решение судьи: в вашу пользу или… Так что советую не упрямиться. И не злить детективную полицию в моем лице.
– Слушаюсь, бвана-сахиб! Что именно продолжать?
– Пока что мы всего лишь выяснили неуместность определений "пожилой генерал" и "юный лейтенант". Остальное еще в силе – но даже не мечтайте, что я могу забыть случайную обмолвку. Свидетельствую: когда речь зашла о дворце, где душили Дездемону, ваш голос дрогнул, после чего вы постарались сменить тему. Извольте объясниться!
– Сию минуту, бвана. Перехожу к формулировке "генерал душит свою жену". Собственно, зачем мне-то переходить: пусть Шекспир-сахиб сам отдувается. Акт пятый, сцена вторая. Та самая, в которой Отелло… гм, душит Дездемону. Но чуть позже, когда приходит ее камеристка Эмилия, она же жена Яго.
Чарльз Ледоу зашелестел страницами.
– Где?
– Вот здесь. Они говорят, говорят – и вдруг Эмилия слышит стон в соседней комнате. Дайте-ка мне: такие свидетельские показания лучше зачитывать вслух.
Библиотекарь взял из рук инспектора книгу, нашел нужную строчку – и с выражением продекламировал:
Дездемона
Безвинно умираю…
Эмилия
Кто же мог
Убить вас?
Дездемона
Я сама… Никто… Прощай…
Прощай, супруг мой добрый! Ах, прощай.
На долгую минуту в библиотечном зале повисла пауза, которую не нарушило даже требовательное уханье сычика.
Ледоу внимательно перечитал процитированные строки своими глазами. Перевернул еще несколько страниц. И только после этого поднял взгляд.
– Однако! Теперь я понимаю, почему этот эпизод всегда опускают.
– И что бы сказал в данном случае коронерский суд?
– Разумеется, определение "Смерть из-за естественных причин" исключено, но совсем не обязательно вердикт гласил бы "Предумышленное убийство". Хотя, скорее всего – да. Вот только звучал бы он так: "Предумышленное убийство, совершенное неизвестным лицом или группой лиц".
– На самом-то деле Отелло свою жену, конечно, закалывает кинжалом, – начал было Браун-Смит. – Но со времен Кина…
Инспектор поднял ладонь, как бы останавливая дальнейшие объяснения.
– Благодарю вас, задержанный. В самом деле, Грегори: библиотечная служба со своей частью расследования справилась блестяще – а вот теперь настало время действовать детективной полиции. Итак, что мы имеем? За несколько минут до этого Отелло обвиняет свою юную жену в измене, затем в ярости хватает ее за горло – но не душит. После чего произносит странную фразу: "Хоть я жесток, но жалость не чужда мне: я не хотел бы длить твои мученья. Так. Так". Вы хотите сказать, что по Шекспиру он в эти мгновения наносит ей удар кинжалом? Возможно. Но не исключен и другой вариант: Отелло оставляет несчастную наедине с кинжалом – и с ее совестью. Согласны?
Библиотекарь задумчиво кивнул.
– Следуем далее. Генерал открывает дверь Эмилии, возвращается с ней в дом – и тут они оба слышат из спальни стон. Вбежав туда, видят окровавленную Дездемону. Тут, конечно, мало что можно сказать, не имея данных экспертизы: направление удара, глубина его… количество ран… Да, безусловно, иногда даже две колотые раны не исключают возможность самоубийства – но вот три делают его крайне маловероятным. Ладно, примем как факт, что их никто не рассматривал внимательно и даже не считал. Но служанка четко расслышала последние слова умирающей и готова повторить их перед любым судом. Вот ее диалог с генералом. – Ледоу снова склонился над книгой. – "Кто мог ее убить? – Увы! Кто знает? – Она сказала, что не я. Не так ли? – Да, я должна свидетельствовать правду". После чего Отелло вдруг признается в убийстве, можно сказать, настаивает на нем. Женщина кричит, сбегаются остальные свидетели… Дальше происходит тяжкая и запутанная сцена со множеством противоречивых утверждений, взаимных обвинений, присутствующие постоянно перемещаются, меняются местами. Результат закономерен: две попытки ножевых ударов, один удар как таковой – и побег. Ладно, ладно, не ножевых, а шпажных, но дела это не меняет. Вокруг мертвого тела толпятся пять человек, место происшествия, судя по всему, плохо освещено: ночь, спальня и холл перед ней, едва ли кто-то зажег светильники – во всяком случае, из свидетельских показаний это не следует… По-видимому, там горит всего пара свечей. Правда, на дворе полнолуние, однако вряд ли это так уж улучшает видимость внутри помещения. В итоге мертвых тел оказывается два – но при таких обстоятельствах я вообще не рискнул бы утверждать, кто, на каком этапе поножовщины и каким оружием нанес Эмилии смертельную рану. Самое же главное – о предыдущей ране или ранах все попросту думать забыли…
– Вы полагаете… самоубийство? – бесстрастно поинтересовался Грегори Браун-Смит. Его это предположение явно не повергло в шок.
– Во всяком случае, это первоочередная версия. Убийства никто не видел, а вот признание в самоубийстве слышали двое. Предсмертным же свидетельствам положено верить, если они не опровергаются совсем уж убедительными фактами или другими свидетельствами… Причина, по которой Отелло мог взять вину на себя, у вас вопросы вызывает?
– Нет, – коротко ответил библиотекарь. Потом он сделал нечто странное: надвинул рукав пиджака на тыльную сторону левой кисти. Впрочем, странность эта тут же прояснилась, когда Браун-Смит протянул руку сычику – и Сангума без колебаний вскочил на нее, как на древесный сук. Крохотные, но острые коготки заскребли по плотной ткани.
– А у следствия, пожалуй, вызовет – потому что тут возможно несколько вариантов. – Инспектор в задумчивости перелистнул страницу. – Начнем со второго и действительно маловероятного: стремления кого-то прикрыть. Но за давностью лет это уже совершенно недоказуемо. А вот версия первая и наиболее вероятная – совершенно реальное чувство вины. Пусть тринадцать или даже шестнадцать лет для тогдашних юниц и брачный возраст, все равно, если девочка тычет себя кинжалом, в этом виноваты… взрослые. Вне всякой зависимости от того, виновата ли сама девочка хоть в чем-нибудь. Кстати, она действительно ни в чем ни виновата?
Этот вопрос Чарльз Ледоу задал совершенно равнодушным голосом, словно бы между делом. И подтолкнул книгу по гладкой поверхности стола своему собеседнику.
– Не знаю, право, – тот принял подачу, – в том, в чем ее обвинял супруг, – явно невиновна: с Кассио у нее никаких тайных отношений нет. Но в одном-двух случаях мы вправе предположить… пожалуй, определенную неосторожность, вряд ли более. Сейчас найду… Сэр, вы позволите? – Этот вопрос был адресован Сангуме. Беззвучно затрепетав крыльями, сычик перепорхнул с запястья библиотекаря на край столешницы. – Ну вот тут, к примеру: акт четвертый, сцена третья.
Он постучал пальцем по середине страницы – и точным движением перепасовал раскрытую книгу через стол обратно.
– Это что? А-а, вижу: девочка хвалит некого Лодовико… м-да, "красив, умен, красноречив"… А Эмилия тут же подхватывает: "Я знаю венецианку, которая босиком прошла бы до самой Палестины за одно прикосновение его губ". И продолжает приводить доводы в пользу супружеской неверности – но, кажется, тщетно. А происходит этот разговор… так… сразу после очень тяжелой размолвки с Отелло. Нет, это не довод: ни для суда, ни для нас с вами, полагаю. Через какое-то время, возможно, плод и созрел бы – но ведь девочка погибает в ту же ночь. Кто вообще этот Лодовико, не помню его?
– Второстепенный персонаж. Знатный венецианец, друг Кассио и дальний родич Дездемоны. Точнее, ее отца, сенатора Брабанцио.
– Вот как? Не такой уж и второстепенный. Где он, кстати говоря, находился в момент преступления?
– Ну, друг мой, вы все-таки слегка перегибаете палку. Уж точно он находился не в покоях Отелло и Дездемоны. Там вообще никого постороннего не было: Отелло приказал жене отослать служанку…
– Задержанный, не пытайтесь водить полицию за нос. Отосланная служанка – не основание утверждать, что "никого постороннего не было": это во дворце-то, в резиденции наместника? Да там наверняка и слуг полно, и кто-нибудь из свиты там же ночует, и стража где-то есть… Буду очень удивлен, если во внутренние покои не окажется запасного хода. Не обязательно даже потайного: какой-нибудь доступ с террасы, возможность проникнуть со второго этажа или через службы… Вам был задан конкретный вопрос, задержанный, – потрудитесь на него ответить. Если не полагаетесь на свою память, то вот вам старина Вильям в помощь!
"Отелло" вновь переместился на противоположный край стола. Но библиотекарь ответил сразу, не заглядывая в книгу:
– Прошу простить, белый господин, больше не повторится! О местопребывании порученного моему надзору Лодовико сообщаю: в описываемый момент он находился на улице за пределами дворца. Как раз неподалеку от места, где произошло нападение на Кассио. Он же потом и оказывал вышеупомянутому Кассио первую помощь. Чему свидетелем было несколько человек: сам Кассио, девица легкого поведения по имени Бьянка, Яго – впрочем, ему веры нет – и Грациано, джентльмен безупречной репутации: брат сенатора Брабанцио, дядя Дездемоны…
– И этот тут как тут… – пробормотал инспектор, нахмурившись. – А ведь дело становится куда подозрительнее, чем я только что предположил. Нет, не передавайте мне книгу, Грегори, лучше посмотрите сами: от места покушения на Кассио до дворца далеко?
– Карта не прилагается. – Библиотекарь опять виновато развел руками. – Но вообще-то вряд ли далеко: большинство участников подоспели очень быстро, а вскоре и Кассио туда приносят – раненого, в портшезе.
– Значит, он был ранен не так уж тяжело, – заключил Ледоу. – Да, вот еще вопрос: почему Яго ограничивается тем, что наносит ему один-единственный удар в ногу? Ведь имел возможность убить, хотел убить – и, пожалуй, просто должен был убить, чтобы избежать разоблачения? Нет ли каких-то подозрительных моментов в том покушении?
– Еще как есть. – Браун-Смит уже нашел нужную страницу. – Акт пятый, сцена первая. Шалопай Родриго атакует из засады, и его выпад достигает цели – но Кассио в ответ произносит:
Да, вот удар, что быть смертельным мог бы,
Но мой камзол покрепче, чем ты думал.
Попробуем, как твой!
…а потом контратакует – и тяжело ранит Родриго.
– Кольчуга под одеждой, – без колебаний констатировал Ледоу.
– Несомненно. Кольчуга – или то, что соотечественники Яго называли "alas del escarabajo". Ожидал нападения.
– А на сцене…
– …это, как правило, выглядит иначе: чистое, беспримесное фехтование, в котором Кассио проявляет большее мастерство.
Произнеся эти слова, библиотекарь вдруг встал и продемонстрировал фехтовальный выпад, очень четко и правильно – но так, словно в руках его была не шпага, а скорее уж винтовка со штыком. Инспектор, таким же мягким и стремительным движением вскочивший на ноги по свою сторону стола, не менее грамотно изобразил отбив и ответный выпад.
Пустота в их руках скрестилась прямо над "Отелло" и почти ощутимо лязгнула, как винтовочные стволы или лезвия зулусских ассегаев. Сычик опасливо замер, ежесекундно готовый взлететь.
– И все-таки для суда не аргумент, – как ни в чем не бывало продолжил инспектор, снова опускаясь в кресло. – Может быть, Кассио всегда ожидал нападения: ведь в первый же свой день на Кипре устроил дебош, схватку с применением оружия… После такого у него вполне могли появиться враги, не связанные с интересующим нас случаем. Потом, время там фактически военное: турецкий десант не состоялся, но мало ли что.
– Все это верно, Чарльз. Но если покушение настоящее – то странно, что о такой возможности не подумал Яго, его организатор. Родриго-то вообще не слишком умеет задумываться, а вот Яго, чье имя сделалось синонимом коварства… Причем ведь только от Яго мы узнаем, что рана в ногу будто бы "тяжела": он и ранит Кассио, и перевязывает его, и добивает нежелательного свидетеля Родриго… тоже не слишком удачно, но вот тут я готов поверить в случайность, один раз. А потом руководит случайно, о, вне всяких сомнений, оказавшимися на месте друзьями Кассио, они же родичи Брабанцио: кому оповещать генерала, кого арестовывать по подозрению, куда нести раненого. И едва успевает посетовать: "Эх, носилок нет!" – как сразу, ex machina, на ночной улице появляются носилки-портшез. А когда человека несут в портшезе, не очень-то поймешь, ранен он серьезно или едва оцарапан.
– Но зачем это ему? – Ледоу выглядел по-настоящему озадаченным. – Ведь в результате Яго изобличают, ловят, обрекают на пытки и казнь…
– Затрудняюсь дать ответ. Может быть, неожиданный порыв Эмилии все испортил: ведь Яго, безусловно, рассчитывал как минимум на ее молчание, а скорее даже на сообщничество. Он, при всей своей хитрости, не очень разбирается в "положительных" чувствах, прямых и сильных. Знает этот свой огрех, признается в нем той же Дездемоне: "Увольте, благородная синьора – бездарен я, когда не издеваюсь", но может его недооценить. Такое бывает.
– Да, такое бывает сплошь и рядом. Тем более что гибель девочки, возможно, стала для всех полной неожиданностью.
– Вы правы… – медленно произнес библиотекарь. – Если действительно главной целью был заговор… или имитация заговора против Кассио, чтобы скомпрометировать чернокожего генерала…
– В таком случае вопрос "зачем это ему?", похоже, сформулирован неверно. Кто сказал, что вся эта интрига потребовалась именно ему, энсайну Яго, испанскому эмигранту? Да, он в ней участвует – но, вполне возможно, в расчете на "приз" от главного победителя. А игра, по всему видать, идет сложная, со множеством участников, у каждого свои интересы. Мы наблюдаем лишь фрагмент ее…
– Если так, то Яго вполне может избежать суда. Впрочем, о суде там вообще никто не говорит, только о пытках и казни.
– Да уж. Только, при таких-то нравах, избежать суда можно по-разному. Подстроят ему побег, как втайне обещали – или…
– Скорее всего – "или".
Сычик обиженно ухнул.
– Абсолютно согласен с вами, сэр Сангума, – кивнул ему инспектор. И повернулся к Браун-Смиту: – Ну что ж, подводим итоги. Кто начнет, вы или я?
– Давайте попробуем, Чарльз. Начинайте вы.
– Итак, смерть Дездемоны?
– Скорее всего, самоубийство. Даже если у кого-нибудь была возможность проникнуть в ее спальню, это не означает…
– Согласен. Тем более что подходящей кандидатуры мы не установили, а защищать, брать на себя вину умирающая девочка будет не ради всякого: близкий родственник… возлюбленный, если все-таки… Ну и в любом случае лимит времени там маленький, от силы пара минут. Ваше мнение об Отелло?
– Безусловно виновен, хотя и не в убийстве.
– И с этим согласен. Начни он запираться – уличить его было бы невозможно. Но он сам судил себя и сам вынес приговор. Более строгий, чем полагалось бы по официальному суду, который мог найти смягчающие обстоятельства.
– Тут у нас с Шекспиром расхождений нет.
– Приятно осознавать, что хоть в каких-то оценках мы с ним сходимся. Но разбирательство еще не завершено. Самое главное: cui bono?
– Прежде всего – Кассио, – тут же ответил библиотекарь. – Лейтенант, только что снятый с должности за, как вы бы сказали, пьяную поножовщину, занимает место Отелло, становится управителем Кипра, большого и стратегически важного острова. И все это ценой легкой раны. Да хоть бы даже и тяжелой.
– Опять-таки согласен. Кому еще?
– Кругу сенатора Брабанцио. Его родичам и, так сказать, сослуживцам: Лодовико, Грациано… Есть еще несколько человек, входящих в этот же круг и одновременно являющихся друзьями Кассио.
– Они все, наверно, там оказались: в нужном месте и в нужное время? Сперва на ночной улице, потом во дворце наместника – принимают его отставку, подтверждают своими подписями смерть Дездемоны, а затем Отелло… И остаются при новом правителе.
– Если я правильно помню, все. – Это библиотекарь ответил, не заглядывая в книгу, но тут же все-таки раскрыл ее на последней странице – и вдруг буквально присвистнул от удивления.
– Что случилось, Грегори? – Ледоу тоже был удивлен. – Вы обнаружили несомненную улику?
– Похоже на то. Вот слушайте, что говорит нашему знакомому Грациано наш знакомый Лодовико буквально под самый занавес:
…Синьор Грацьяно, вы
Примите все имущество и дом –
Ведь вы наследник.
– Близкий родственник, – ошеломленно произнес инспектор.
– Родной дядя, брат отца. Возраст нам неизвестен. Тоже вполне может быть немногим за тридцать, так что…
Эту мысль Браун-Смит предпочел не договаривать.
– Для суда не улика. – Инспектор коротко пробарабанил пальцами по столу. – Но мотив. Очень убедительный мотив, позволяющий искать улики. И обещаю вам, что я этих мерзавцев…