– Это было всегда ночью, – положив трубку на край пепельницы, Иван Федорович скрестил руки на груди и откинулся на спинку дивана. – Нужно знать местный уклад жизни, чтобы понять – свидетелей в такое время суток практически не бывает. В четыре часа вечера закрываются все лавки. С наступлением темноты, а она падает стремительно, жизнь в городе останавливается. Улицы пустынны. Фонарей нет и не будет. Окна в обеспеченных домах, имеющих средства на дизельный генератор, вырабатывающий электричество, закрыты шторами, у бедняков – циновками, почти не пропускающими свет. Разве что иногда встречаются пьяные, но их не так много. Единственный источник света в хорошую погоду – луна и звезды… Скажите, вы что-нибудь слышали о растительных ядах, используемых туземцами и индейцами разных стран для обездвиживания противника? Большинство из подобных средств, например яд кураре, попадая в организм человека, приводит к мгновенной смерти, вызывая короткую, но страшную агонию. Но существуют и такие, которые лишь на время делают из человека ватную куклу, парализуя двигательные функции и речь. Через некоторое время – как правило, от десяти до тридцати минут – действие яда начинает ослабевать и человек полностью приходит в себя. Согласитесь, этого промежутка вполне достаточно, чтобы спеленать любого здоровяка, как младенца, и заткнуть рот кляпом. В качестве транспортного средства для, как вы выразились, доставки пойманного пса в точку допроса мы использовали обычный трехколесный грузовой велосипед с прицепом, закрытым сверху куском брезента. Как видите, все очень просто и вместе с тем эффективно. Когда дело было сделано, мы таким же образом отвозили труп куда-нибудь на окраину и там вздергивали на сук, оставляя висеть до тех пор, пока его не заметит случайный местный житель… Вы удовлетворены ответом, капитан?
– Как я понимаю, у вас имеется определенный запас ядов, духовое ружье и шипы, которыми вы на расстоянии поражаете жертву?
– Ну, разумеется, – улыбнулся полковник. – Правда, хочу предупредить – обращение с духовым ружьем и тем более ядами требует определенной сноровки. Особенно если ваша задача – с расстояния в десять-пятнадцать шагов попасть в цель размером с яблоко. Мы все трое умеем пользоваться трубкой, но лучше всех эту древнюю индейскую науку освоил штабс-капитан. По весьма простой причине: Илья Борисович единственный из нас, кто сумел, дожив до седых волос, сохранить зрение юноши. Мы с Владимиром Николаевичем, увы, уже давно не можем даже читать без очков…
– Я понял вас, полковник, – Охотник встал, опираясь на трость, окинул взглядом стариков. – Рад был познакомиться с вами, господа. От имени Генштаба армии выражаю вам благодарность за все, что вы уже сделали. Но что касается моей завтрашней встречи с Соммером, я вынужден категорически отказаться от вашей помощи. Этот обрусевший немец – мой друг, пусть бывший. Я вот уже десять лет живу лишь благодаря ему. Поэтому, даже если выяснится, что профессор осознанно встал под вражеские знамена и заслуживает казни, как предатель Родины, он никогда – я еще раз повторяю – никогда! – не станет беспомощным куском мяса для больных псевдоанатомических фантазий. Если вам интересно мое мнение, то, по моему твердому убеждению, ваши зверства находятся далеко за гранью всех условно-допустимых даже в условиях войны оправданий для жестокости… Возможно, вы просто забыли, в таком случае напомню – война, господа, уже полтора года как закончилась. И если вам так захотелось казнить кого-нибудь из бывших эсэсовцев, оставшись вне подозрения, то, на мой взгляд, гораздо проще, допросив пленного, пустить ему пулю в лоб и тихо сбросить в реку на корм пираньям. Но вы предпочли кровавую демонстрацию, в духе тех же самых головорезов-карателей из СС, подвешивавших живых людей на крюк за челюсть и выставлявших на всеобщее обозрение надетые на кол отрубленные головы партизан. Так чем, в таком случае, вы лучше них?! Кто-нибудь может мне ответить, господа офицеры?! Молчите. Я не имею права судить вас. Бог вам судья. Я могу лишь высказать свое личное мнение, и как солдата, и просто как человека: сильные люди своих врагов уничтожают, а слабые – глумятся над ними… Я также прошу вас в дальнейшем воздержаться от какой-либо помощи мне. Будет даже лучше, если завтра утром не только женщины, но и вы все, впятером, покинете Лас-Суэртос и ближайшую неделю проведете вдали отсюда… А сейчас, прошу меня извинить, господа. Два часа назад, в разговоре с охранником на пристани, я сказал, что сегодняшний вечер и ближайшую ночь собираюсь провести в "Чайной розе", среди земляков и местных шлюх. А уже завтра нанести визит хозяину рудника. Так я и намерен поступить, чтобы не вызывать у немцев лишних подозрений. Прощайте, полковник. Как бы там ни было, благодарю за фотографии, отличный обед и важную информацию. Вас тоже, поручик и штабс-капитан. Надеюсь, больше мы не увидимся. Честь имею!..
– Что ж, вы сами приняли решение, Ярослав, – сказал Клименко, когда Охотник уже находился возле двери и коснулся пальцами начищенной до блеска медной ручки. – Надеюсь, вы об этом не пожалеете…
– Это что, угроза?! – Охотник обернулся, приподняв брови. Скулы его задвигались. На виске пульсировала вена.
– Не говорите ерунды, князь. Даже после вашего, обращенного к нам, старым и многое повидавшим людям, столь нравоучительного монолога мы не враги. В этом, начатом с моей подачи, трудном и опасном деле мы с самого начала были, есть и останемся на одной стороне. И наше предложение о содействии в уничтожении псов по-прежнему в силе. Именно поэтому мы никуда не собираемся уезжать. В Рио отправятся только моя жена и дочь. Что же касается казней… Знаете, капитан, мы, люди военные, можем по-разному относиться к допустимости тех или иных форм возмедия. Вам по душе прямолинейный, я бы сказал – сухой и расчетливый подход к выполнению поставленной задачи. Вы идете по пути наименьшего сопротивления. С точки зрения скорости достижения цели и сохранения сил, в том числе душевных, это оправданно… Я же, не скрою, всегда, везде и при любых ситуациях был ярым сторонником именно самых жестких методов, в том числе и показательных казней! Увидеть ужас в глазах врага – это дорогого стоит!.. Уверен, Владимир Николаевич и Илья Борисович со мной согласятся. Так что мы с вами, князь, очень даже едины в своей искренней любви к Отечеству и желании защищать его. Всеми имеющимися силами и средствами. И одно из них – страх, застывший на лице врага. Это все, что я вам хотел сказать, князь Корсак. Желаю удачи. И – храни вас господь…
Клименко поднял руку и торопливо перекрестил Охотника. После чего вновь откинулся на спинку дивана, сложил руки на груди, пыхнул трубкой и закрыл глаза. Два других колчаковца тоже демонстративно не смотрели в сторону застывшего у порога Ярослава. Словно его уже давно след простыл.
– И вас, полковник. Простите, если что не так, – глухо сказал Охотник. Повернувшись, он решительно толкнул дверь гостиной и вышел. Закинул на плечо оставленную в соседней комнате сумку-рюкзак.
На лестнице, ведущей на первый этаж, Ярослав лицом к лицу столкнулся с поднимающейся наверх Анастасией.
– Уже уходите от нас, князь? – мило и, как показалось Охотнику, с нескрываемым сожалением спросила девушка, хлопая длинными ресницами. – Мы думали, вы останетесь до утра. Лус даже приготовила для вас комнату.
– К сожалению, вынужден вас покинуть. До свидания, синьорита.
– Заходите, заходите обязательно! – сказала, чуть помедлив, Настя вдогонку загадочному и такому симпатичному гостю из России. – Я… буду ждать вас.
– Спасибо, – буркнул Ярослав, отводя глаза. – Чуть позже. После вашего возвращения из Рио. Подскажите, как мне выйти из дома? Я шел парадным входом, через фотоателье и похоронную лавку.
– Прямо по коридору дверь в сад. Она всегда открыта. Слава?
– Что?
– Вы правда еще зайдете? – спросила Настя тихо.
– К тебе я обязательно зайду, – пообещал Охотник и, не удержавшись, подмигнул.
– Я буду ждать, – на лице Анастасии тут же засияла смущенная, довольная улыбка.
На улице уже сгущались сумерки, солнце клонилось к закату, но по-прежнему стояла нестерпимая духота. На душе Ярослава было тяжело. Захотелось залить тоску и пустоту в груди водкой или каким-нибудь не менее забористым местным пойлом из тропических плодов. Коей дряни, надо думать, в борделе для истинных арийцев, где ему предстояло провести ночь, хватало с избытком.
Глава 22
Бордель для сверхчеловеков
Отыскать "Чайную розу" Охотнику удалось без труда. От лавки полковника до здешнего публичного дома идти пришлось всего минуты три от силы, в сторону реки. Расположенное на параллельной улице двухэтажное здание белого цвета, с плотно занавешенными окнами, ярко освещенным входом и вычурной медной вывеской-чеканкой, извещавшей – только по-немецки, – что здесь находится увеселительное заведение, своей своеобразной бюргерской архитектурой служило охране рудника напоминанием о побежденном фатерланде. Этакий клочок Европы во глубине бразильских джунглей. Впрочем – так же, как и дом бывшего колчаковца, умышленно выстроенный стариком с неким намеком на особнячки Петергофа. Интересно, немцы знают, что в Лас-Суэртосе есть русский? Наверняка. И плюют на это со всех охранных вышек, стоящих по периметру Вервольфштадта. Какое дело бывшим эсэсовцам до тихого безобидного старика, сбежавшего из России еще тридцать лет назад, время от времени щелкающего древним фотоаппаратом перед лицом очередного клиента, но куда чаще торгующего похоронными принадлежностями. Только вот старичок-то, оказывается, совсем не простой. Прямо как в расхожей поговорке, о чертях и тихом омуте…
Поднявшись на три ступеньки, Ярослав распахнул дверь и вошел внутрь. Не задерживаясь на пороге и не оглядываясь по сторонам, он с видом усталого путешественника, страдающего от лютой жажды и наконец-то добравшегося до цели, пересек не столь уж большой зал, занял свободный столик, смахнул пот с лица и изловчился схватить за руку прошмыгнувшую мимо шоколадную девицу в откровенно развратном наряде и крохотном белом передничке, выдававшем в ней в первую очередь официантку, а уже потом – все остальное.
– Эй, фрау! Куда вы так торопитесь? Не ко мне ли?! – Охотник с самым похотливым видом, на какой только был способен, бесцеремонно провел ладонью по ее округлой, вполне привлекательной, но уже чуть дрябловатой от частого употребления попке.
– Чего изволите, господин? – послушно прощебетала официантка. Она была бразилианкой, метиской, но на языке Канта и Гете говорила весьма бегло. Как, видимо, и все остальные девицы в этом закрытом борделе.
– Пива. Шнапса. Чего-нибудь закусить. И поскорее. Я голоден как волк.
– Сию минуту, господин, – она кивнула и хотела уже смыться, но Ярослав вновь ухватил ее за локоть.
– И вот еще что… Я – торговец, из Швейцарии. Ганс Розенберг. Я здесь впервые. Только утром приехал и завтра отправлюсь в Вервольфштадт. Парень на пристани сказал, что я могу переночевать здесь?
– Конечно. Как пожелаете, господин, – кокетливо улыбнулась официантка. – Будете отдыхать в одиночестве, или хотите чтобы одна из свободных девушек составила вам компанию? Всего сто реалов за ночь.
– Для начала я хочу выпить и отдохнуть с дороги, – ухмыльнувшись и сально огладив взглядом официантку от ног до головы, пробормотал Охотник. – А уже потом отправлюсь баиньки. Скажи, пусть приготовят мне комнату, обязательно с ванной и горячей водой. А по поводу девочек… Ты сама мне нравишься, киска. Как тебя зовут?
– Ева, господин, – сверкнула карими глазками развратница. – Но я еще час буду занята.
– Отлично, малышка, – коротко рассмеялся Ярослав, не прекращая шарить ладонью по теплым и плавным выпуклостям и вогнутостям женского тела. – Часа мне как раз хватит, чтобы выпить и перекусить с дороги. Так придешь? Сюда, за стол?
– Приду, господин, – игриво и якобы смущенно опустив глаза, ответила официантка. – Тогда… я скажу девочкам, что вы уже заняты? Чтобы они не подходили?
– Скажи, лапуля, скажи, – довольно кивнул Охотник. – Ох и задам я тебе сегодня перца! А пока – иди работай. Вон, тебя уже зовут.
Метиска удалилась, покачивая крутыми бедрами, направившись к другому столику, а Ярослав, откинувшись на спинку стула и взяв меню, наконец-то смог внимательно оценить окружающую обстановку, делая вид, что занят изучением ассортимента блюд и выпивки в здешнем шалмане. Он ощущал на себе не менее десятка любопытных взглядов. Что, в общем, неудивительно – чужие здесь не ходят. Ну, смотрите, смотрите, собаки гиммлеровские…
Внутри "Чайная роза" была обыкновенна, как винная пробка. Никакой вычурности и излишеств. В углу, на некоем подобии сцены, играет веселую германскую песенку оркестрик из трех человек, одетых в мятые национальные костюмы. Все музыканты, как пить дать, истинно арийского происхождения. Несколько раскрасневшихся от духоты и шнапса эсэсовцев подпевают, пьяно горланя знакомые слова. Всего же немцев собралось десятка полтора. И почти столько же девиц, липнущих к клиентам, как банный лист к заднице. Кабак абсолютно без претензий, если не принимать во внимание трехкратные, по сравнению с гостиницей в Сан-Паулу, цены. Да уж, денежки у здешних обитателей водились, и немалые… В остальном же – типичный бордель, в стиле ремесленных кварталов Бремена или портовых районов Гамбурга. Подобные "Чайной розе" заведения существуют почти во всех немецких городах, по ту сторону линии советской оккупации…
Вскоре официантка принесла глиняную кружку, стопку, кувшин с пивом, графин со шнапсом и закуску – копченые, острые даже на вид колбаски, блюдце с горчицей, нарезанный ломтиками сыр, белый хлеб и тарелку с овощами. Скромно и сердито.
После обеда у полковника есть Охотнику не хотелось, так что он лишь пил, закусывая по чуть-чуть. Опьянеть он не боялся, даже мешая шнапс с пивом, как делали это все без исключения здешние клиенты. Просто хорошо знал свой организм, который в отличие от большинства русских мужиков до тридцати лет он не измучил частыми возлияниями, а значит, особо не страдал похмельем, да и "держал удар" хорошо. Ярослав мог запросто влить в себя и этот кувшин, и графин, не рискуя впасть в прострацию, творить глупости и не боясь проснуться с чугунной, раскалывающейся головой. Однако, справедливо делая поправку на усталось, нервное напряжение и незнакомые сорта горячительного, пил осторожно, прислушиваясь к реакции организма. Она была вполне адекватной. В голове слегка зашумело, по всему телу разлилась приятная, умиротворяющая усталость. Хотелось просто сидеть, слушать ненавязчивую музыку, наблюдать за пьяно и развратно танцующими перед сценой парами и – отдыхать, наслаждаясь последними часами относительной безопасности перед завтрашним броском на амбразуру. Но Охотник не мог себе этого позволить, давно и, видимо, уже безвозвратно привыкнув каждую секунду быть начеку. Даже во сне. Была бы его воля, он сюда вообще не пошел бы. Но эту ночь по плану операции нужно было обязательно провести в злачном месте городка, рядом с упившимися в хлам Kameraden, чтобы примелькаться и, если появится необходимость, сойти за своего. А она наверняка появится…
Охотник знал, что, едва переступив порог борделя, сразу же привлечет внимание гуляющей здесь братии "беженцев", и поэтому ничуть не удивился и не насторожился, когда минут через пятнадцать, после того как Ева принесла заказ, к нему за столик, не спрашивая разрешения, по-хозяйски подсели двое внушительных габаритов фрицев, с привычно закатанными до локтей рукавами и застывшей на гладко выбритых лицах печатью прирожденных садистов. Ошибиться было трудно – оба во время войны служили либо надзирателями, либо в карательной команде СС и не принадлежали к офицерам. Скорее всего, сержанты. То, что надо.
– Не помешали? – буркнул, ухмыляясь, тот, что был чуть ниже ростом и шире в плечах. С расплющенным носом боксера, крутыми скулами и тяжелыми мешками под глубоко посаженными за надбровные дуги, хитро прищуренными глазами.
– Нисколько, – пожал плечами Ярослав. – Эй, киска! – позвал он другую официантку. – Принеси нам еще две рюмки!
Незваные соседи молча переглянулись и, не сказав ни слова, вновь уставились на державшегося совершенно свободно Охотника.
– Ты кто такой? – спросил, цедя слова, другой фриц. – Я тебя не знаю. Никто здесь тебя не знает.
– Меня зовут Ганс, – представился Охотник. – Я торговец из Швейцарии, приплыл сегодня утром.
– И чем же ты торгуешь? – в глазах охранника мелькнуло нечто такое, что заставило бы очень многих людей почувствовать себя неуютно.
– Неважно чем, – не отводя взгляд и не моргая, ответил Охотник. – Главное – откуда. Я торгую только немецкими товарами. Сегодня я собираюсь отдохнуть, выпить и покувыркаться с одной из здешних черных девочек. А завтра, ближе к вечеру, когда просплюсь, нанесу визит в Вервольфштадт. Встречусь с господином Майне. Не может такого быть, чтобы истинные арийцы и патриоты великой Германии, временно вынужденные жить на чужбине, не захотели пользоваться качественной немецкой продукцией – от бритвенных лезвий, авторучек и одежды до техники, предпочитая покупать низкокачественные поделки у местных обезьян. Которые, как я заметил, умеют хорошо клепать только аппетитных кисок, с большими сиськами и мягкими попками. В этом латиносы действительно преуспели.
– Это точно, – ухмыльнулся "боксер". – Сучки у них – что надо. Мертвого за…бут! Ха-ха!
– Не знаю, – в тон немцу хмыкнул Ярослав. – Не пробовал пока. Надеюсь сегодня ночью исправить эту досадную промашку. Я уже обещал той, кудрявой, с пухлыми губами, взять ее в номер. Судя по цене – сто реалов – она должна с гарантией возбудить даже мумию фараона. А? Что скажете?
– Думаю, ты не разочаруешься, – подал голос второй, блондин. Повернувшись через плечо на звук шагов, он проводил глазами подошедшую к их столу официантку, которая принесла не только рюмки, но и кружки для пива. Когда она удалилась, охранник сказал, медленно цедя слова и снова буравя Ярослава пронизывающим, пробирающим до костей взглядом:
– Ну что, Ганс? Выпьем? За великую Германию?
– Выпьем, – Охотник неспешно разлил по рюмкам шнапс, поднял свою. – За скорое возрождение фатерланда. Германия, как птица Феникс, восстанет из пепла. И тогда мы покажем этим дуракам с запада и варварам с востока, кто в Европе хозяин! Прозит!
– За это грех не выпить, – "боксер" и блондин снова переглянулись, носатый чуть заметно качнул веками и оба, следуя за Охотником, дружно опрокинули свои рюмки.
– Так ты немец, а не швейцарский шоколадник? – взяв с тарелки кусок сыра и бросив в похожий на камнедробилку рот, спросил блондин.
– Я родом из Кенигсберга, – кивнул Ярослав, с аппетитом жуя смазанную горчицей копченую колбаску и запивая шнапс пивом. – Проклятые русские свиньи! Они забрали у меня самое дорогое – родину!
– Воевал? – спросил "боксер", внимательно наблюдая за мимикой Охотника.
– Воевал, – кивнул Ярослав. И, чуть помедлив, добавил, понизив голос почти до шепота, но так, чтобы его непременно услышали:
– Я был в той самой команде, которая по приказу фюрера казнила адмирала Канариса и банду изменников рейха. Когда русские стояли на подступах к Берлину и запахло жареным, я сумел уйти в Швейцарию.
Над столом повисла напряженная пауза, секунд в десять.
– Вот как? Кто тебе рассказал про Вервольфштадт, Ганс? – спросил блондин. В этой паре он был явно старшим по званию.