– Я стал членом братства уже в конце войны. В августе сорок четвертого, когда союзники высадились во Франции. Нам даже не довелось участвовать в торжественном параде. И у меня нет татуировки под левой подмышкой. Комендант лагеря в Дахау сказал, что она нам не понадобится, потому что на фронт мы уже не попадем. В апреле сорок пятого года, когда группу офицеров во главе с адмиралом Канарисом арестовали за измену фюреру и отправили в Флоссенбургский лагерь, нас специально отрядили для исполнения приговора, меня и еще дюжину солдат. Я только что получил звание штабс-сержанта. Мне и еще двум солдатам, которые тоже искренне считали господина адмирала патриотом, удалось, рискуя жизнями, спасти его от казни. Накануне расстрела его переодели в форму рядового и спрятали в котельной. Его же форму нацепили на мертвеца, умершего ночью в камере. Чтобы его нельзя было узнать, лицо обезобразили, превратив в кровавые лохмотья… Наутро мы расстреляли пятерых офицеров и сожгли их тела вместе с шестым, чужим, трупом. Затем мы сожгли все документы по лагерю. А через сутки пришел приказ гнать всех уцелевших заключенных на север. Тогда мы вывели адмирала за территорию лагеря, дали немного еды, и он ушел. Совершенно один… Еще через день, во время марша, мы услышали, что фюрер покончил с собой. Тогда офицеры струсили и разбежались кто куда. Мы, сержанты, не смогли их удержать. Расстреляли трех, но и только… Сопротивляться дальше не имело смысла. Янки уже перекрыли дороги… Тогда мы бросили заключенных и решили выбраться самостоятельно. У меня был автомат. Я остановил на дороге какого-то деда, забрал у него одежду, велосипед… В конце концов мне повезло. Блуждая целых два месяца, постоянно прячась, я сумел добраться до Швейцарии и спрятаться у дальних родственников по линии матери. Выправил новые документы, на имя Ганса Розенберга. Именно там, год спустя, меня и нашел человек, принесший весточку от господина адмирала. Он знал, где меня искать. Прощаясь, я назвал адмиралу Канарису адрес, по которому, если все сложится удачно, меня можно будет отыскать после войны. Это было нетрудно. Ведь больше мне некуда было идти, совсем… Так я оказался сначала в Португалии, а затем здесь – в Южной Америке. В одном из государств на севере континента. Среди близких к господину адмиралу людей. Нас, посвященных в его тайну, всего семеро, но каждый стоит десяти. Поверьте, господин генерал. Мне, правда, повезло меньше остальных. Я сильно попортил ногу в автомобильной аварии. Так что солдат из меня теперь никудышный. Но для роли курьера вполне сгодился, как видите…
Судя по выражению лица и некоторым другим визуальным признанкам, произнесенный Охотником монолог показался Шальке убедительным. Он заметно успокоился, вновь став прежним – холодным и надменным вершителем чужих судеб. Встал, прошелся по кабинету, заложив руки за спину. Затем постоял у окна, глядя из-за легкой занавески на стоящий на взлетной полосе самолет. Затем вдруг резко обернулся, жестко вгрызся глазами в Охотника и скомандовал:
– Встать, сержант!!!
Ярослав отреагировал стремительно, как и положено эсэсовцу, для которого жесткая дисциплина – это основа основ, и застыл перед генералом, вытянувшись по стойке "смирно".
– Допустим, Вайс, вы не участвовали в торжественном марше и не имеете татуировки. Но кинжал вы получили?
– Да, господин генерал.
– Какие слова на нем? Отвечать, быстро!
– "Кровь и честь", господин генерал.
– Какую подготовку вы прошли в Дахау? Быстрее!
– Полную военную подготовку и политико-идеологическую.
– Вы знаете наши песни?
– Да, господин генерал. Это входило в обязательную программу.
– Как называется книга маршевых песен, где есть "Хорст Вессель"?
– "Время борьбы для нации", господин генерал.
– Где находится тренировочный лагерь Дахау?
– Недалеко от Мюнхена, господин генерал.
– Точнее!
– В десяти километрах к северу от города. В двух милях от концлагеря с таким же названием.
– Какая у вас была форма?
– Серо-зеленый мундир и галифе, высокие сапоги, черные нашивки на воротнике, звание на левом погоне, черный кожаный пояс и пряжка из сплава меди, олова и цинка.
– Что изображено на пряжке?
– Свастика, окруженная словами "Моя честь – моя верность", господин генерал.
– Расскажите о Флоссенбургском лагере, Вайс. Где он находился?
– На самой границе Баварии и Тюрингии, господин генерал.
– Когда его открыли?
– В сорок третьем, господин генерал.
– Размеры лагеря?
– Триста на триста метров. Девятнадцать сторожевых вышек с тяжелыми ручными пулеметами. Плац для проверки сто двадцать на сто сорок метров.
– Дальше! Строения?
– Двадцать три… нет, двадцать четыре барака, кухня для заключенных, умывальня, больничка и три мастерских.
– А для охраны?
– Два барака, магазин и бордель. Заправляла в нем Толстая Марго.
– Куда девали трупы?
– За оградой был крематорий. К нему вел подземный ход.
– Чем занимались заключенные?
– Работали в гранитных каменоломнях, господин генерал.
– Где они находились?
– Тоже за оградой лагеря, господин генерал. Каменоломня была ограждена проволокой и вышками.
– Сколько в лагере было народа, когда туда перевели адмирала Канариса и других офицеров с ним?
– Примерно шестнадцать тысяч, господин генерал.
– Где располагалась комендантская?
– За оградой, на склоне холма, господин генерал.
– Кто был комендантом?
– В то время, пока я находился во Флоссенбурге, сначала майор СС Карл Кегель. Затем его сменил подполковник СС Макс Кунстлер.
– Какой номер был у политотдела?
– Два, господин генерал.
– Каковы были его обязанности?
– Следить за особым режимом содержания для некоторых узников, господин генерал.
– Например, для Канариса?
– Да, господин генерал. Они все подвергались особому обращению.
– Хорошо, Вайс, – кивнул, заметно расслабившись, Шальке. – И самый последний вопрос. Что виднелось на горизонте, со стороны юга?
– Развалины старого замка, господин генерал.
– Ждите здесь, сержант, – приказал Шальке и, покинув кабинет, вышел в соседнюю комнату. Отодвинул висящую на стене картину, набрав комбинацию цифр, открыл сейф. Извлек из него толстую тяжелую книгу, вышедшую в марте сорок пятого года. На страницах книги в алфавитном порядке были перечислены все имена членов СС, с указанием даты рождения и последнего воинского звания. Фамилию Вайс носило аж семьдесят три человека. Тридцать один из них имели офицерские звания, и лишь двое значились штабс-сержантами. Некто Рольф Вайс, двадцать пятого года рождения, и Курт Вайс, восемнадцатого года рождения. Убрав книгу обратно в сейф, Шальке запер его, установил картину на место и вернулся в кабинет.
– Когда вы родились? – спросил он у Ярослава, уже без особого напора.
– Восемнадцатого июля тысяча девятьсот восемнадцатого года, в Кенигсберге, господин генерал! – четко выдал Охотник.
– Поднимите левую штанину! Я хочу убедиться, не симулируете ли вы хромоту.
Ярослав поднял, демонстрируя хозяину рудника уродливые розовые шрамы на голени и в районе колена. Рана выглядела вполне убедительно.
– Отлично, Вайс, мой мальчик, – каменные черты лица Шальке окончательно разгладились, на губах генерала СС заиграла легкая улыбка. Он вновь сел в кресло, напротив Охотника, сцепил руки на груди. – Вы действительно Kamerad, Вайс. И долгое время находились во Флоссенбурге. Вы принесли письмо, с большой долей вероятности написанное адмиралом. Его характерный почерк невозможно перепутать ни с каким другим. Но его, при желании, можно подделать!.. Однако вы слово в слово повторили мое высказывание относительно той похотливой сучки, помощницы адвоката, в доме которого мы встречались с адмиралом Канарисом за девять дней до его ареста и пили коньяк. Это в корне меняет дело. У меня не осталось ни малейших оснований подозревать вас в неискренности. Я убедился, что вы говорите правду. И мой старый друг Канарис на самом деле выжил в этой адской мясорубке. Чему я невероятно рад. Что еще он просил передать мне на словах, Вайс?
– Господин адмирал знает, чем занимаются в Вервольфштадте, и очень хочет вас увидеть. Он всецело доверяет вам, но по ряду причин опасается приезжать лично в джунгли, тем самым загоняя себя в ловушку. Он знает, что в Вервольфштадте есть самолет. Поэтому лучшим способом встречи считает ваш прилет в Рио. На известный вам аэродром. Там вас будет ждать машина с шофером, которая доставит вас к нему. Это место, по его словам, находится совсем недалеко от аэродрома, всего в десяти минутах езды. В целях безопасности вы можете взять с собой двух телохранителей. Они могут сопровождать вас до места, не не смогут присутствовать на встрече.
– Ваша дальнейшая роль?
– Я – ваш страховой полис. Моя жизнь целиком в вашей власти. Но я должен находиться рядом. Только увидев меня живым и здоровым, вышедшим из самолета вместе с вами, наблюдатель даст команду подавать автомобиль.
– Я согласен, – без раздумий бросил Шальке. – Когда планируется встреча?
– Не позднее будущего воскресенья. Сегодня четверг. Значит, в любой из ближайших трех дней. Как вам будет угодно. Расчетное время встречи – пять часов утра. Предварительно я должен накануне, в семь часов вечера, передать по рации на определенной волне кодовое сообщение. Всего одну фразу: "Кровь и честь". Она должна быть повторена трижды.
– Вы передадите это сообщение сегодня же, – решительно отрезал генерал. – С моей личной рации. И завтра утром мы полетим в Рио.
– Как вам будет угодно, господин генерал, – послушно склонил голову Ярослав. – Я готов. Только…
– Что "только"?! – нахмурился эсэсовец.
– Простите. Но час назад я твердо пообещал вашему инструктору, герру Соммеру, что сегодня вечером угощу его шнапсом с жареной свиной ногой. А коммерсант Ганс Розенберг привык выполнять обещания. Конечно, если вы против, я не…
– Не вижу никаких сложностей, – пожал плечами Шальке. – Как особому гостю я предоставлю вам до утра пустующий шале – тот, что крайний слева. Там вы сможете отдохнуть, принять ванну и после передачи сообщения, так уж и быть, угостить Леона, пригласив его к себе. Он достойный человек. Как большинство наших братьев. Только не слишком усердствуйте, чтобы утром не возникло проблем.
– Не возникнет, господин генерал. Спектакль мне больше ни к чему. Я просто дал слово и должен его выполнить.
– Где ваши вещи? В номере "Чайной розы"?
– О них не стоит беспокоиться. В моей дорожной сумке нет ровным счетом ничего ценного. Она мне больше не нужна.
– Хорошо. Но я все равно пошлю в город человека, чтобы он ее забрал. Ни к чему лишние разговоры о якобы пропавшем без вести постояльце. Мой личный повар приготовит любое блюдо по вашему заказу и принесет бутылку самого лучшего шнапса, из моих запасов. Считайте это знаком признательности моему другу. Вашему хозяину. Это все? Еще какие-нибудь пожелания, Вайс?!
– На желания нужно время, – чуть улыбнулся Ярослав. – А его, – он взглянул на наручные швейцарские часы, – осталось совсем немного. Через три с небольшим часа я должен выйти на связь. А пока… если не возражаете, господин генерал, я хотел бы просто полежать, в тишине. После вчерашнего бедлама в "Чайной розе" я, признаюсь честно, чувствую себя не совсем бодро. Так что пара стопок шнапса на сон грядущий совсем не повредит.
– В таком случае я вас больше не задерживаю, Вайс, – Шальке встал с кресла, давая понять, что аудиенция закончена. – Скажите охраннику, чтобы проводил вас в свободный шале. Мой повар подойдет за заказом, как только освободится. Ближе к семи часам за вами зайдут. И… вот еще что. Не надо в присутствии посторонних называть меня по званию. В Вервольфштадте это не принято. Мы – мирные старатели.
– Я вас понял, господин Майне. Разрешите идти? – Ярослав поднялся почти одновременно с хозяином рудника и, подчиняясь молчаливому недвусмысленному жесту генерала, быстро вышел из гостиной.
Носатый Браун, выслушав приказ хозяина, ухмыльнулся и молча ткнул стволом автомата на крайний домик, даже не сдвинувшись с места.
Пока все шло гладко, как по маслу. Оказавшись в одиночестве, Охотник придирчиво осмотрел дом, состоящий из трех комнат, ванной, кухни и спальни. Если здесь и были вмонтированы микрофоны, то спрятаны они были весьма искусно. Расслабляться в логове врага нельзя ни на секунду. И все-таки разговор с Шальке, сопровождающийся сильнейшим нервным напряжением, вымотал его основательно. Охотник чувствовал свинцовую усталость во всем теле. Поэтому прямо в сандалиях растянулся на широкой кровати и сам не заметил, как уснул. Он открыл глаза лишь при звуке колокольчика входной двери. Пришлось открывать. Это оказался повар – мордатый малый, лет сорока, с округлым животом.
Ровно в семь часов вечера Охотник под пристальным наблюдением Шальке с самым серьезным и сосредоточенным видом настроил рацию на произвольную волну и отбил "условный сигнал" в никуда.
Во время ужина с Сомовым они выпили полбутылки шнапса, съели по жареной свиной ноге и старательно разыгрывали спектакль, делясь воспоминаниями о войне и несколько раз даже выразили уверенность, что идеи национал-социализма бессмертны. И в самом скором будущем бывшие Kameraden, объединив силы, снова напомнят о себе празднующим победу в войне русским варварам и их союзникам – американцам.
Если в доме и имелись микрофоны, то они не могли уловить, как во время особо пафосного монолога гостя инструктор закатал штанину, снял со щиколотки правой ноги и передал Ярославу компактную кобуру с крохотным пистолетом "беретта", сменившим хозяина перед прохождением через КПП Вервольфштадта, где дежурные охранники тщательно обыскивали каждого чужака.
После ухода Леонида Ивановича Ярослав снова, не раздеваясь, лег на кровать. Не спалось. Так и не сомкнув глаз в течение четырех часов, время от времени поглядывая на швейцарский хронометр, он дождался времени Икс и появления зевающего охранника, сообщившего, что на сборы и легкий завтрак у герра Розенберга есть ровно тридцать минут. Вылет самолета господина Майне назначен на три сорок пять.
Ну, вот и началось.
Глава 25
Казнь за облаками
Резво пробежав по бетонке, самолет оторвался от земли и взлетел, стремительно набирая высоту. Над раскинувшимся внизу бескрайним зеленым ковром Мату-Гросу, перечеркнутым извилистой и бесконечной коричневой лентой реки, занималась заря. Никто не разговаривал. Напряжение витало в воздухе и чувствовалось буквально во всем – от надрывного гудения моторов самолета и мелкой вибрации корпуса до звона натянутых нервов его четверых пассажиров, не считая пилотов. Кроме Шальке и Охотника на встречу с восставшим из ада адмиралом Канарисом, как и предполагал накануне Леонид Иванович, отправились двое телохранителей генерала – крепкие громилы с каменными лицами. Они оба, как обложившие вора свирепые хозяйские доберманы, не сводили глаз с сидящего напротив "швейцарца". Ошибся Сомов лишь в том, что касалось вооружения. На этот раз у мальчиков имелись при себе автоматы. Старые, добрые, проверенные войной "шмайссеры", к которым так привыкли руки солдат СС. Палить из трещоток в воздухе, очередями – самоубийство, но, видимо, все-таки испытывающий перед встречей некоторое беспокойство Шальке решил, что на земле, во время поездки от аэродрома до места встречи с Канарисом, лишний в воздухе арсенал может оказаться отнюдь не лишним на земле.
Дверь в кабину пилотов, как и следовало ожидать, была закрыта. Внимательно оглядевшись, Ярослав с первого взгляда не обнаружил в пассажирском отсеке ровным счетом ничего. Кроме голых, выкрашенных зеленой краской переборок, четырех иллюминаторов – по два с каждого борта – и двух коротких скамеек. Больше ни единого предмета. Но Сомов уверял, что парашюты и спецнаборы для выживания в джунглях на борту есть. Где же они? В кабине пилотов? Но там слишком мало места. Да и неудобно, если все пассажиры вдруг одновременено бросятся в узкий дверной проем, в панике отталкивая друг друга. Нет, все должно быть гораздо проще. Доступнее.
За шесть лет службы в "Стерхе" Ярослав успел полетать на разных самолетах, сотни раз прыгал с парашютом, но еще никогда не сталкивался с подобной ситуацией. Ведь парашютная сумка всегда находилась у диверсанта на себе. Так же как и оружие с арсеналом и продпайком. Предположить же, что единственные возможные средства спасения на случай аварии именно сегодня просто-напросто забыли, – полнейший абсурд. Значит, парашюты должны быть где-то рядом. В отсеке. Но где? Уж не под скамейками ли, представляющими собой подобие закрытых ящиков? Встал, поднял крышку, надел лямки, застегнул замок и – за борт. Очень быстро и удобно.
Проверить верность своего предположения Ярославу не составило труда. Это заняло всего пару секунд. Верхняя часть скамейки, на которой рядом с хмурым, напряженным генералом сидел Охотник, чуть-чуть люфтовала. Всего на миллиметр, но этого было достаточно, чтобы понять – она не прибита наглухо. Удерживаемая, видимо, на случай сильной болтанки каким-то легким замком с ближней к кабине пилотов стороны, крышка легко откидывалась, открывая удобную для хранения нишу. Что, собственно, и требовалось доказать. Значит, все идет по плану. И теперь нужно лишь дождаться, пока самолет удалится от Вервольфштадта и Лас-Суэртоса на достаточное расстояние. Поближе к побережью океана. А там, бог даст, выкарабкаемся. Не в первый раз. В Альпах, когда проводили спецоперацию по уничтожению взвода горных стрелков "Эдельвейс", тоже пришлось несладко, но ведь выжили, выполнили задачу и добрались назад. Почти все…
– Сколько нам еще лететь до Рио, господин Майне? – спросил Охотник, только через час после взлета нарушив гулкую напряженную тишину и повернувшись к Шальке.
– От Вервольфштадта – час пятнадцать, – ответил хозяин рудника, взглянув на прикрепленные к переборке, над кабиной пилотов, часы. – Осталось не более четверти часа. Небо – не зимнее шоссе, Вайс. Здесь случайных задержек не бывает. Маршрут проверен многократно. Прибудем точно в пять. Плюс-минус две минуты. Вас что-то беспокоит? Вы бледны.
– Честно говоря, да, – вздохнул Ярослав. И, стыдливо отведя глаза, признался: – Живот. Будь он неладен. На земле все было отлично. И вдруг… как только взлетели. Словно гадюку живую проглотил.
– Что?! – скривился Шальке. – Несварение? Этого еще не хватало! О чем вы думали на земле, Вайс?! На борту клозета нет, учтите!
– Проклятая свиная рулька…
Охотник заметил, как ухмыльнулись, переглянувшись между собой, сидящие напротив эсэсовцы. Расслабьтесь, уроды. Глядите – я же совершенно неопасен. Я – натуральный болван. И не надо так морщиться. Я пока не сделал вам больно.
– Мерзость какая, – брезгливо процедил Шальке. – Мне стыдно за вас, Вайс.
– Не волнуйтесь, господин Майне, – подавленно буркнул Охотник. – Уж четверть-то часа я продержусь. Надеюсь, так оно и будет. Главное – вытерпеть посадку…
Телохранители генерала снова улыбнулись, на сей раз – во все тридцать два зуба. Ну вот, так-то оно гораздо лучше. Не стоит быть такими напряженными. А то пальчик ненароком даванет на спусковой крючок "шмайссера" – и привет, чистилище. Предохранители-то у вас на всякий случай сняты. Поулыбайтесь. Посмейтесь. Это полезно. С улыбкой умирать легче.
До Рио – всего километров пятьдесят, не больше. Пора, пожалуй. С богом.