Петр Большеухов, нищий актер, встретился с французской графиней на международном кинофестивале в Москве. Так Петр превратился в Пьера и перебрался на виллу графини неподалеку от Ниццы.
Харитон Ерофеев, уроженец деревни Ульи, новый русский, проживающий ныне в Париже, отчаянно скучает.
Однажды, прочитав заметку в газете о том, что принцесса Монако рассталась с очередным бой-френдом, они решают выдать принцессу замуж за русского. Вот только за кого?
Поэт Влад Драчинский добрался до Франции на попутках аж из самой России, грязный и голодный он попался на глаза Ерофееву и Большеухову…
Ирина Волкова
Флирт с дьяволом
Флирт с дьяволом
Харитон Ерофеев задумчиво смотрел вдаль через забранное решёткой окно. На него вновь нахлынуло ощущение тоски и полной безысходности. Вчерашний день был просто кошмарным. День сегодняшний обещал быть почти точным повторением вчерашнего. Но самое ужасное - что то же самое повторится завтра, послезавтра, через месяц, через год и ещё через много лет. Хотя много ли ему осталось? Вчера ему исполнилось 49. Через год ему будет пятьдесят.
Харитон шмыгнул носом и неожиданно для себя затянул песню, которую ученики школы, в которой он когда-то учился, нестройным хором исполняли на пионерских праздниках.
- Сижу за решёткой в темнице сырой,
Вскормлённый в неволе орёл молодой… - отчаянно фальшивя, фальцетом выводил Ерофеев.
И, хотя для человека, обладающего минимальным музыкальным слухом, даже вопли возбуждённого мартовского кота показались бы вполне мелодичными по сравнению с пением Харитона, сам Ерофеев считал, что поёт он очень даже неплохо, с чувством, так, чтобы душа "свернулась и развернулась".
Песня взбодрила его. Харитон расправил грудь, вытянул шею, задрал вверх подбородок и пел всё громче и громче, ощущая себя молодым и полным сил царём птиц, томящимся в плену по воле злого рока. Его душа рвалась на волю. Он был готов бороться с судьбой. Он ещё покажет им всем, кто таков Харитон Ерофеев!
Так и не допев до конца, Харитон забыл слова и сбился.
- Merde! - выругался он.
Это было единственное слово, которое он научился правильно произносить по-французски. Все остальные французские слова он выговаривал на нижегородский манер, но "merde" было его любимым выражением, и Ерофеев долго тренировался перед зеркалом произносить французское "R" на манер утрированного украинского "Г".
Резко и гортанно восклицая "merde!", Харитон представлял себя русским аристократом, этаким князем Шаховским, безупречным красавцем и утончённым эстетом, по которому вздыхают все молодые и прекрасные дамы высшего света, и которому смертельно завидуют богатые европейские плейбои.
К сожалению, Харитон не был аристократом. Он родился в деревне Ульи Нижневартовского района в семье плотника. Жители деревни Ульи в ту пору жгли лучины в избах и не имели представления о том, что такое радио или телевидение. О том, что на некотором расстоянии от Нижневартовска существует такое удивительное государство, как Франция, и о том, кто такие аристократы, Харитон узнал только в двенадцать лет, когда старый деревенской интеллектуал Кузьмич, раскулаченный и сосланный на поселение в Сибирь в первые годы Советской власти, дал ему почитать потрёпанный томик "Трёх мушкетёров". С тех пор Ерофеев начал воображать себя сначала французским, а потом, по мере приобщения к классике отечественной литературы, русским аристократом, живущим в Париже.
"Ненавижу решётки," подумал Харитон. "Какой идиот придумал вставить их сюда? Пожалуй, я заменю их на пуленепробиваемые стёкла".
Ерофеев взял полотенце и, ступая босыми ногами по мозаичному полу, вышел из дома и направился к отделанному каррарским мрамором бассейну, вода в котором своей безупречной синевой соперничала с безоблачным и знойным летним небом Лазурного берега. Бросив полотенце на шезлонг под высокой финиковой пальмой, Харитон ласточкой прыгнул в бассейн, и, задержав дыхание, поплыл под водой.
Пётр, или, вернее, Пьер Большеухов, в отличие от страдающего неизлечимой ностальгией Харитона Ерофеева, не мог поверить своему счастью. Пять минут назад ему позвонили из полиции и сказали, что машина его жены, графини Мотерси-де-Белей, свалилась с обрыва неподалёку от итало-французской границы. "Феррари" взорвался, и от его жены, если не считать обугленных костей, остались только сумочка с документами и пышный огненно-рыжий парик, вылетевшие через окно.
Пьер подошёл к бару и дрожащими руками открыл бутылку шампанского "Дом Периньон".
- Такое событие надо отпраздновать! - пробормотал он. - Допрыгалась, шалава! Больше не будешь по любовникам мотаться! А ведь я тебя предупреждал! Если бы хоть с приличными мужиками мне изменяла, я бы ещё мог это понять. Но спутаться в Сан-Ремо с продавцом салата - это слишком даже для французской графини! И что ты в нём такого нашла, чего не было у меня?
Если бы графиня Мотерси-де-Белей была жива, она нашла бы, что ответить, но в данный момент группа спасателей извлекала её останки из покорёженного "феррари", так что порядком обрюзгший и разжиревший за одиннадцать лет супружества Большеухов мог смело задавать подобные вопросы, не опасаясь того, что помешанная на сексе стареющая графиня, обладавшая к тому же взрывным темпераментом и на редкость стервозным характером, выскажет ему всё, что она думает по поводу его потенции, члена и интеллекта.
Одиннадцать лет назад Пётр Большеухов, нищий даже по советским меркам актёр второго плана, встретился с Жозефиной Мотерси-де-Белей на международном кинофестивале в Москве. В те времена он был стройным голубоглазым блондином, и с потенцией у него тоже было всё в порядке. Графиня была старше его на пятнадцать лет, но если учесть время, проведённое ею в косметических салонах, выглядела она очень даже неплохо для своего возраста.
Пётр отреагировал на французскую графиню, как ГАИшник на превышающую скорость дорогую иномарку. Ночь они провели в её номере в отеле "Метрополь". В короткие промежутки между любовными утехами Большеухов читал ей стихи Есенина, а не понимающая по-русски ни бельмеса графиня вздыхала и прижимала руки к большой силиконовой груди. Наутро Жозефина заявила, что они непременно должны пожениться. Обезумевший от такого невероятного везения Пьер на радостях оттрахал свою невесту так, что вопли графини переполошили весь гостиничный персонал, решивший, что на богатую иностранку совершено нападение.
Так Петр, превратившийся в Пьера, перебрался из Москвы на виллу графини, расположенную неподалёку от Ниццы. Несколько месяцев всё шло хорошо, но постепенно графиня и актёр устали друг от друга. Большеухов чувствовал, что уже не в силах с прежним пылом выполнять супружеские обязанности. По правде говоря, его начинало подташнивать при одном виде графини. Поэтому узнав, что Жозефина вступила в романтические отношения с итальянским автомехаником, живущим в Бордильере, Пьер даже обрадовался, что супруга, наконец, оставила его в покое.
За несколько недель полового воздержания Большеухов восстановил силы и попытался завязать роман с юной и соблазнительной шансонеткой из кабаре "Дикие кошечки". Неведомо каким образом проведавшая об этом графиня закатила мужу грандиозный скандал, сопровождающийся метанием в изменника предметов обстановки, а также словесными оскорблениями и угрозами.
Пьеру дали ясно понять, что если он хочет по-прежнему жить в роскоши и не работать, он должен соблюдать приличия и ни коим образом не пятнать честь семьи Мотерси-де-Белей.
Пьеру очень нравилось жить в роскоши. Найти приличную работу во Франции для него было почти невозможно, а работать грузчиком или официантом он категорически не хотел. Пьер вздохнул и забыл о прекрасном поле. Он вошёл во вкус французской кухни и со временем стал настоящим гурманом, поглощая невероятные количества утиного паштета, лягушачьих лапок и овечьего сыра.
В свободное от приёма пищи время Большеухов смотрел телевизор, читал книги или лениво плескался в бассейне, так что не удивительно, что через несколько лет он поправился почти на тридцать килограммов, а его живот нависал над штанами, как тент над террасой.
Вначале Большеухова мучила ностальгия. Он вспоминал своих московских друзей, умопомрачительные пьянки в компании приятелей-актёров и прелестных наивных девушек, которые таяли от синевы его глаз и магического слова "актёр". Но постепенно тоска притупилась, и по мере того, как его тело становилось всё более грузным и округлым, мечты о молодости, свободе и наполненном страстью сексе возвращались лишь иногда в сновидениях, которые Пьер почти сразу же забывал, озабоченный тем, что он собирается съесть на завтрак. Пьер превратился в вялого перекормленного мопса, предпочитающего уют диванных подушек играм на природе с разношерстной собачьей сворой.
Но теперь всё будет иначе.
Пьер налил себе ещё бокал шампанского. Неожиданно мечты юности вновь ворвались в его душу. Прочь проклятые оковы супружеской жизни! Он, Петька Большеухов стал богатым и свободным французским графом. К чёрту луковый суп, консомэ и паштет из гусиной печёнки! Завтра, нет, прямо сегодня он начнёт тренироваться. Через пару месяцев он сбросит жир - и что тогда? Путешествие вокруг света на собственной яхте? Сексуальный туризм в Тайланд? Нет! Есть кое-что получше. Он приедет в Москву в белом костюме на роскошном золотом кадиллаке, так, чтобы все его знакомые поумирали от зависти. Возможно потом на деньги графини он даже снимет фильм с собой в главной роли, и, конечно, этот фильм непременно получит Золотую пальмовую ветвь на Каннском фестивале. А потом…
Неожиданно Большеухов замер с бокалом в руках, поражённый совершенно кошмарной мыслью.
"А вдруг это просто розыгрыш?" с ужасом подумал он. "Вдруг графиня попросила какого-нибудь своего приятеля позвонить мне и сказать, что она погибла? Вдруг откроется дверь, и на пороге возникнет эта высохшая стерва в рыжем парике?"
У Пьера закружилась голова. Пошатнувшись, он поставил бокал на столик и набрал номер полицейского участка.
- Да? Вы уверены? - спросил он, заставив свой голос звучать надрывно и тоскливо. - Да, мне сообщили, но я до сих пор не могу поверить в это! Это так ужасно! Только сегодня утром мы завтракали вместе и смеялись, и вдруг этот телефонный звонок… Взорвавшийся "феррари", обугленные кости… Я просто хотел убедиться. Да-да, я непременно подъеду, чтобы опознать вещи моей жены. Благодарю вас. До свидания.
Большеухов глубоко вздохнул и медленно с наслаждением выпил бокал шампанского. Затем он подпрыгнул в воздух и, издав дикий воинственный клич индейца на тропе войны, шваркнул бокал об пол.
- Ура! - по-русски закричал Пьер, потрясая в воздухе сжатыми кулаками. - Свобода, твою мать! Свобода, свобода, свобода!
* * *
- Свобода! Равенство! Братство! - потрясая в воздухе сжатыми кулаками, кричал Влад Драчинский.
- La liberté, l'égalité, la fraternité, - вторили ему яркие, как тропические птицы, панки.
Потрёпанный грузовичок "пьяджо" с открытым кузовом на всех парах мчал Драчинского к Парижу, городу его мечты. Попыхивающий уже пятой самокруткой с марихуаной водитель, похоже, решил, что он бороздит морские просторы на океанском катере, поскольку он бросал грузовик то влево, то вправо, забывая о том, что существует такая неприятная реальность, как полоса встречного движения.
Машины на встречной полосе при виде несущегося на них грузовика бросались в стороны, как вспугнутые рыбки, а водители хватались за сердце, грозили кулаком из окна и кричали что-то грубое и нецензурное.
Панки и Влад, тоже вкусившие прелестей гашиша, с весёлым хохотом падали друг на друга, цепляясь за борта кузова. Их тела и души неслись сквозь пространство и время. Они были счастливы.
Полное имя Драчинского было Владлен. Так его назвали по настоянию бабушки, убеждённой коммунистки, участвовавшей во взятии Зимнего дворца. Влад ненавидел это порождённое революцией имя, составленное из первых слогов имени и фамилии вечно живого вождя пролетариата. Идеи коммунизма с детства вызывали у Влада тошноту. Драчинский слушал "Битлз" и "Роулинг стоунз" и читал эзотерическую литературу. Он считал, что дух человека должен быть свободным от любых условностей - моральных или социальных.
Ещё он был поэтом и чрезвычайно этим гордился. К общественно полезному труду Драчинский относился с таким же глубоким отвращением, как и к коммунизму. Влад жалел о том, что он родился слишком поздно и не в той стране. Он хотел бы жить в шестидесятые годы в какой-нибудь колонии хиппи, среди родственных ему душ, способных оценить глубину его духовности и его выдающийся поэтический талант.
Впрочем, после появления на телеэкране Влада Сташевского, томно напевающего:
"Позови меня в ночи - приду,
А прогонишь прочь - с ума сойду…", Влад примирился со своим именем. Для юных девушек послеперестроечной эпохи оно стало символом мужественности и романтичности.
Драчинский читал свои стихи сексуально раскрепощённым студенточкам, на которых строки вроде:
"О, страна моя,
Каменисто-песчаная Африка!
Медный твой пряник сосу,
Как налитые женские груди…" производили неизгладимое впечатление.
Задумываясь о том, откуда в Африке берутся медные пряники, можно ли их жевать, или они такие твёрдые, что их приходится только сосать, как налитые женские груди, девицы впадали в некое подобие транса и становились лёгкой добычей любвеобильного поэта.
Восхищавшийся поэтическим даром Волошина Влад на всю жизнь запомнил его знаменитую фразу, что в мире есть только два места, где можно жить - это Париж и Коктебель.
В Коктебеле Драчинский бывал неоднократно на деньги, которые выделяли ему родители и бабушка-коммунистка, но на билет до Парижа их скудных доходов уж точно бы не хватило.
И тогда Влад решил стать хич-хайкером.
Это решение он принял после того, как прочитал книгу Эразма Васькина "Задарма по Европе и Америке". Эразм Васькин был знаменитым хич-хайкером. Он действительно ухитрился проехать более двадцати тысяч километров по Европе и Америке, не потратив на это удовольствие ни цента. Более того, по Европе Васькин путешествовал даже без визы. На польско-германской границе Эразм попросился в машину к одному немцу, и, воспользовавшись безответственностью польских и немецких пограничников, даже не потрудившихся проверить у пассажира документы, оказался в Объединённой Европе.
В книге "Задарма по Европе и Америке" Васькин детально объяснил начинающим хич-хайкерам, как нужно себя вести, чтобы зажравшиеся скучающие иностранцы жалели их и обеспечивали пищей и иногда даже кровом. Эразм описал, в каких местах и на каких дорогах имеет смысл голосовать, а на каких нет, и дал множество других полезных советов.
Влад выяснил, что в Соединённых Штатах одиноких мужчин, голосующих на дорогах, обычно подбирают или сексуально озабоченные дамы бальзаковского возраста и старше, или гомосексуалисты, причём в процентном соотношении гомосексуалисты значительно преобладали.
К гомосексуалистам Драчинский относился достаточно настороженно, хотя он и считал себя человеком без предрассудков. Впрочем, ехать в Америку он и не собирался. Влада ожидал город его мечты - Париж.
Не желая, подобно Эразму Васькину, к тому времени без вести пропавшему в Индо-Китае, пересекать границу без соответствующих документов, Драчинский получил загранпаспорт и через турфирму оформил Шенгенскую визу в Германию сроком на один месяц. Затем он засунул в рюкзак спальный мешок, пару запасных носков и трусов, блокнот и ручку для написания стихов, бутерброд с сыром, луковицу и бутылку "Фанты". Выехав на автобусе за пределы московской кольцевой дороги, Влад сбросил рюкзак на обочину Белорусского шоссе и, согласно совету Эразма Васькина, принялся голосовать скромно, без излишней агрессивности, но в то же время с достоинством хорошо воспитанного человека.
Под Витри ле Франсуа заросшего щетиной и подванивающего псиной Влада подобрал разрисованный карикатурными женскими грудями и задницами грузовичок с панками, направляющимися в Париж на международный фестиваль Альтернативных Движений.
Готовясь к путешествию по Европе Драчинский серьёзно занялся изучением иностранных языков, и, удобно разместившись в кузове, он тут же принялся оживлённо болтать со своими спутниками. Узнав, что Влад добрался во Францию на попутках аж из самой России, панки восхищённо заохали, кивая расцвеченными всеми цветами радуги причёсками.
Примерно через час, выкурив по паре косячков, вся компания пришла к выводу, что и коммунизм, и капитализм - это говно, и пора совершить Новую Альтернативную Революцию. Затрудняясь придумать лозунг для Новой Альтернативной Революции, панки, подначиваемые Драчинским, решили извлечь на свет лозунг революции старой.
- Свобода, равенство, братство, - потрясая в воздухе сжатыми кулаками, кричал Влад.
На горизонте вспыхнули огни. Они стремительно приближались. Париж надвигался на Драчинского неотвратимо, как старость.