* * *
Дозвониться до моей Людки было чрезвычайно трудным делом. Я почти отчаялась - в ее маленьком кабинетике то не отвечал телефон, то, наоборот, было занято.
- Саша, мы уходим, - сказал мне с порога Лариков.
Я кивнула. Ларчику позвонил какой-то его учитель, они долго разговаривали и теперь собирались встретиться. Причем все было связано именно с делом Татьяны, а значит, и с проклятущим Шлендорфом тоже.
- Да, Сашенька, тут может прийти молодой человек по имени Никита, так ты его задержи, хорошо? Если мы еще не вернемся.
- Тот самый? - поинтересовалась я, имея в виду брата Володи Баринова и сына Татьяны.
- Тот самый, - подтвердил Лариков.
- Замечательно, - сказала я, продолжая крутить диск телефона. - Тогда почему вы уходите? Насколько я понимаю, этот молодой человек может нуждаться в нашей помощи.
- Мы оставляем тут тебя, - ответил мне Лариков. - А у нас только пятнадцать минут, чтобы посмотреть фоторобот. Неужели ты думаешь, что я откажусь от возможности иметь хотя бы приблизительный портрет разыскиваемого преступника?
- Ты нарушаешь закон о презумпции невиновности, - назидательно сказала я. - Пока у тебя нет прямых доказательств вины, нельзя вешать на человека подобный ярлык.
- А пропавшая девочка? - возмутился Лариков. - Ты это не считаешь своеобразным доказательством?
- Ладно, - согласилась я. - Но девочку мог украсть и кто-нибудь еще. Мало ли что могло произойти!
- И ты отнесешь это к простому совпадению?
- Нет, но я не рискую называть человека преступником, пока сама не смогу убедиться в этом.
Наша беседа явно затягивалась, поэтому я решила замолчать, делая вид, что склоняю голову перед жизненным опытом моего босса.
В принципе, чем они скорее уйдут, тем скорее вернутся с этим фотороботом. И я смогу поехать в архив копаться в пыльных бумажках в попытке найти ответ на вопрос о Шлендорфе - Потырине - Баринове…
Пока же я пыталась восстановить содержимое розовой папки, которую у нас нагло украли.
- Их ведь было двое, - задумчиво сказала я в пустоту, потому что Лариков и Виктор Сергеевич уже ушли. - Вот ведь какая интересная вещь.
А если их двое, то это уже, пардон, целая банда получается! Конечно, судя по их страсти к Микки Маусу, можно подумать, что возраст у них довольно молодой… Люди старшего возраста не стали бы надевать именно эти маски.
Я нашла нужный файл. Внимательно просмотрела все материалы по делу этого ужасного Шлендорфа, который у меня уже сидел в печенках, и сначала я ничего там особенного не увидела.
Какие-то счета, опись имущества, потом список драгоценностей, в общем, какая-то дребедень! Сам собой напрашивался вопрос - почто же эти негодяи пугали честную девушку Сашеньку Данич, запирали ее в ванной? Ради вот этой смутной пакости, от которой у меня только рябит в глазах?
Ладно. В конце концов, мое дело маленькое. Хорошо, что меня не убили. Я бы плохо отнеслась к тому, что меня стерли с лица земли из-за такой глупости, как этот идиотский реестр.
Я включила принтер. Под его ворчание и глухие чмоканья, с которыми он выплевывал готовые листки, я обдумывала, что же все-таки так жаждали обрести мои обидчики?
В дверь позвонили.
Как не вовремя! Именно в этот момент я и заметила на экране…
- Подождите, - крикнула я.
Погруженная в размышления, я чуть не повторила свою ошибку, но вовремя опомнилась. Нет уж, сидеть опять запертой в ванной, когда я почти поняла, что же они искали, я не собиралась! Заодно я на сто процентов убедилась, что люди, обошедшиеся со мной столь грубым образом, не имеют компьютера и не умеют с ним обращаться!
Я подошла к двери и открыла ее очень осторожно. А то вдруг там опять окажутся эти нецивилизованные граждане!
Но когда я увидела на пороге Нику, я так удивилась, что спросила:
- Ника? А тебе-то тут чего нужно?
Он был удивлен не меньше меня.
- Мне нужен Лариков. Андрей Юрьевич. Я Никита. Баринов.
Вот это фишка, подумала я, абсолютно растерявшись. И кто бы мог подумать, что так настырно мотавшийся за окном Юрия Аристарховича парень - тот самый Баринов. Сын Татьяны Витальевны… Если б я знала это раньше, может быть, многое уже встало бы на свои места. Вместо того чтобы кокетничать с парнишкой, лучше бы заняла свои извилины посильным трудом! Теперь я чувствовала некоторое смущение. Раньше все было просто - Ника и Ника, какой-то друг Юрия Аристарховича. А как себя с ним вести теперь?
- Проходи, - сказала я. - Лариков скоро придет.
Он тоже чувствовал себя неловко, но все-таки спросил:
- А что ты тут делаешь?
- Работаю. Я помощник Андрея Юрьевича. Так что можешь пока поговорить со мной…
- Мою маму убили, - сказал он таким голосом, что я вздрогнула. Обернувшись, я увидела, что он стоит и смотрит в стену - в одну точку. - Саша, я очень хочу найти ее убийц…
Глава 8
Смирившись с положением пленницы, Оля, как это ни странно, почувствовала облегчение. Почему-то она даже перестала бояться, что ее убьют, - как будто вообще все это происходило не с ней. Вот она сейчас встанет, выключит этот надоевший фильм, где героиня внешне так похожа на Олю, и, выйдя на собственную кухню, попьет чаю.
Но - вокруг был все тот же домишко, тонкий лучик света и обильная паутина.
Она села в уголок, обняв колени руками. Рассеянное освещение не могло дать ей точного представления, день сейчас или вечер. А привычка не брать часы обернулась полным отсутствием чувства времени.
- Интересно, сколько сейчас времени? - пробормотала Оля.
Надо было что-то делать.
Она подошла к двери и попробовала запор. Гиблая затея… Вряд ли у хрупкой Ольги хватит силенок!
Поняв, что все ее попытки выбраться отсюда обречены на полнейшее фиаско, Оля подумала и решила - у нее только один выход. Ждать. Неважно, чего ждать. Но если она будет биться головой о запертую дверь, что это даст? Все бесполезно. Даже кричать - кто тебя услышит? Редкий прохожий пройдет здесь дай бог в следующем тысячелетии, и глупо надеяться, что такая мысль взбредет кому-то в голову именно теперь, когда Ольге это жизненно необходимо.
К тому же - кто ей сказал, что этот редкий "прохожий" не окажется куда страшнее того человека, который привез ее сюда?
Она не знала, что он собирается с ней сделать, - и, самое главное, что может сделать она, Оля, чтобы выбраться, но…
- Я что-нибудь придумаю, - пообещала она себе, с мрачной решимостью глядя на запертую дверь.
В конце концов, она где-то читала, что, когда человек волею судьбы оказывается на границе жизни и смерти - как сейчас Оля, - его подсознание начинает работать гораздо интенсивнее и подбрасывает множество "спасительных" идей, из которых уж наверняка можно выбрать одну беспроигрышную.
Именно на нее, на эту "спасительную и беспроигрышную" идею, сейчас и уповала Оля, сосредоточившись на этом целиком.
Но - увы, пока ее подсознание не спешило это сделать…
* * *
- Раз мы с тобой оба хотим найти убийцу, давай вместе думать, - сказала я. - Можно, конечно, бессмысленно обегать весь город, хватая всех подряд под горячую руку, но, на мой взгляд, это не даст ничего, кроме новых врагов. Лично я, как Ниро Вульф, больше склонна доверять аналитическому мышлению и логике. Только думать я привыкла с чашкой кофе, сигаретой и под музыку. Если, конечно, ты ничего не имеешь против такого извращения…
- Почему? - удивился он. - Мне это совсем не кажется извращением. Куда глупее думать в полной тишине, тупо уставясь в одну точку.
- Так я иногда тоже делаю, - призналась я. - Когда я еду в транспорте, а мне надо подумать…
Я встала и пошла заваривать кофе.
Вам мое поведение может показаться странным - но так уж я устроена. Мое убеждение в том, что человеку нельзя давать погружаться в бездну отчаяния и зацикливаться на своем горе, подтверждается многими мудрецами. Если не верите - почитайте Библию. К вашему сведению, отчаяние там входит в реестр грехов. Но по "общественному" разумению куда приличнее погрузиться в отчаяние, а если человек этого не делает, его нередко обсуждают и осуждают и всячески стараются туда вернуть.
Но, милые вы мои, как же это ваше "сочувствие" порой ужасно выглядит!
Человек, которого постигло горе, старается удержаться на плаву, дается ему это с огромным трудом, наконец - слава богу, получилось! Мы снова стали улыбаться, вспоминая лишь светлое и искренне поверив, что ушедшему от нас хорошо там…
И в этот момент вы отрываетесь от утреннего или вечернего поглощения пищи и, скорбно вздохнув, говорите: "А что-то я не звонил давно этому бедняге… И не заходил". Нелегкая несет вас к телефону или к двери вашего несчастного приятеля, только что немного зализавшего рану, и, придав голосу соответствующую скорбь, начинаете сыпать на эту рану соль! Посыпаете вы ее так старательно, что к концу вашей "душевной беседы" вера в бессмертие души начинает оставлять вашу жертву, рана опять кровоточит, и он остается в слезах, а вы с чувством выполненного долга возвращаетесь к столу, где заканчиваете ужин в приятном убеждении, что вы хороший человек, а вашему приятелю в это время хочется покончить с собой, потому что вы вернули его в прежнее состояние и надо все начинать сначала…
Когда умер мой отец, я была готова растерзать на мелкие кусочки всех этих "вежливых доброхотов", которым надо было снова и снова рассказывать, как умер в больнице мой папочка, и слушать эти вздохи, и знать, что у них-то все нормально. Это мне только что опять напомнили, что у меня все так плохо, что трудно дышать… Как только я приходила в себя, снова добрые "самаритяне" с изощренным садизмом спешили напомнить мне о событиях, повергающих меня в отчаяние. Они с таким рвением доводили нас с матерью до слез, что в конце концов я целый месяц вообще не поднимала трубку и не открывала на звонки дверь. Вежливость мешала мне отправить их подальше, а, так как мой отец был довольно известным врачом, к нам все шли, шли, шли - звонили, звонили, звонили. Какие-то посторонние люди, которых ни я, ни мама не знали, да и вряд ли помнил отец.
Вот поэтому сейчас я старалась вывести Никиту из мрачного оцепенения, в которое он погружался все больше и больше. Ему еще придется столкнуться с этой пыткой "всеобщего соболезнования"!
- Ты будешь чай или кофе? - поинтересовалась я, заглянув в комнату и обнаружив Никиту сидящим с отрешенным видом.
- А? - встрепенулся он. - Кофе, если можно.
Я вздохнула. Кофе начал подниматься. Я сняла его с огня и, захватив две кофейные чашечки, установила все на подносе и внесла в комнату.
Включив музыку Моцарта, я села напротив Никиты и посмотрела ему в глаза.
- Знаешь, Ника, когда умер мой отец, я ревела так, что никто не мог меня успокоить…
- А у тебя умер отец? - поднял он на меня глаза. Я знала этот взгляд - когда-то я точно так же смотрела на приехавшую из-под Тарасова подружку, которая сказала мне, что тоже пережила утрату. Мы могли говорить на равных - у каждого из нас была своя боль в сердце. Поэтому общение друг с другом принесло нам облегчение.
- Да.
- Давно?
- Нет. Он внезапно заболел, и оказалось, что у него рак. Не думай, что это было легче, чем если бы его убили выстрелом в спину. Так вот, никто не мог меня успокоить. Никто, кроме моего папы…
- ?! - В его взгляде были интерес и насмешка. - Как же у него это получилось?
- А никак, - передернула я плечом. - Просто я поняла, что слезами я его не отпускаю от себя. "Нельзя же быть такой эгоисткой, Александра, - сурово сказала я себе. - Иногда, знаешь ли, только мы сами способны сказать правду в собственный адрес. Вот ты тут сидишь как дура и плачешь, как будто это случилось только с тобой, а все остальные прочно застрахованы от потери близких людей. Если, конечно, придерживаться этой точки зрения, можно и дальше погружаться в глупые истерики, позволяя себе расслабляться. Но жизнь вокруг продолжается, и никто не собирается ее заканчивать из-за твоего личного горя. И никому ни жарко и ни холодно оттого, сколько слез ты вознамерилась пролить, потому что каждый теряет хотя бы однажды близкого человека. С чего ты взяла, что Господь освободит тебя от этого? Ты же не лучше других".
Вот такую примерно тираду я себе выдала. И встала на ноги. Потому что мне надо было идти дальше. Вряд ли папе понравилась бы ноющая и рыдающая доченька. Он был симпатичным дядькой, можешь мне поверить. Веселым, ироничным и талантливым.
Он слушал меня, и в его глазах появился огонек надежды.
Я дотронулась до его руки.
- Если тебе сейчас трудно говорить о своей маме, давай повременим, - предложила я. - В конце концов, можно поговорить еще о чем-то.
- Нет, - решительно покачал он головой. Надо найти того, кто это сделал. Понять почему.
- Если мы поймем почему, - улыбнулась я, - это будет уже шаг в его сторону. Вот и давай попробуем поискать это "почему".
- Я его убью, - тихо пообещал Никита. - Как только я его найду, я убью его…
- "Пепел Клааса стучит в мое сердце…" - проговорила я задумчиво. - Ох, какое знакомое состояние. Желание покарать подчиняет себе все другие чувства, даже любовь. Так хочется мести, что дыхание становится учащенным, в глазах темнеет. Знать бы только кому… Убийце? Нерадивым врачам, не справившимся со своими прямыми обязанностями? Или самому Господу Богу? Последнее самое глупое, не правда ли?
Я говорила спокойно, размеренно, без истерик, без надрыва. В отличие от меня, он был совершенно одинок, и, кроме меня, никто не собирался ему помочь.
- Я понял, про что ты говоришь, - довольно мрачно усмехнулся он. - Ты боишься, что жажда отмщения затуманит мой разум настолько, что я и сам превращусь в чудовище? Нет, я постараюсь остаться человеком, насколько это возможно в таком мире…
- Да не настолько этот мир и плох, если в нем оказалась пара-тройка мерзавцев, - проворчала я. - Не думаю, что они способны существенно изменить его в худшую сторону.
Я налила ему кофе.
- Спасибо, - поблагодарил он меня. - Теперь я готов. Давай начнем. Только - с чего?
- Начнем издалека, - сказала я. - С твоей бабушки…
Он вздрогнул.
- С бабушки? А это обязательно?
- Обязательно, - нахмурилась я. - И давай договоримся сразу, что я не прошу тебя описывать мне мать в розовых красках. Если мы с тобой хотим найти истину, нам придется иногда быть безжалостными. Пойдет?
- Пойдет.
- То, что отношения между бабушкой и твоей матерью оставляли желать лучшего, я поняла.
- Ты слишком мягко выразилась. Моя мать просто ненавидела бабушку. Она старалась изолировать меня от нее, особенно после гибели отца.
Да уж, ну и женщины! Это до какой же степени надо друг друга ненавидеть, чтобы даже общее горе не могло сблизить этих женщин?
- И ты не в курсе, почему эта странная междуусобица у них разгорелась?
- Скорее я бы назвал это войной Алой и Белой розы, - фыркнул Никита. - Длилась-то она целую вечность, мне кажется. Догадки у меня, конечно, были. Ну, во-первых, мама была из "пролетариев". Ее дедушка руководил какими-то расстрелами даже. А бабушка была наоборот - чистой воды аристократия. Она, правда, воспитывалась куда в более скромных условиях, чем мама, потому что росла у своего дяди, священника. Так что в основе их сложных взаимоотношений лежала все та же пресловутая "классовая" несовместимость. Но и это не все. Я тогда был еще совсем мал, и многое оставалось за гранью моего понимания, а чему-то я вообще тогда не придавал особого значения. Но одну их ссору я запомнил очень хорошо.
На минуту он задумался, погрузившись в прошлое, но быстро очнулся и продолжал:
- Пожалуй, это была наша последняя встреча. То есть не встреча - меня тогда даже не выпустили из моей комнаты. Я слышал только их разговор… Бабушка приехала внезапно. Мама в тот день ждала кого-то из друзей. Настроение у нее было безоблачным - она наряжалась, пела и вообще мало походила на убитую горем вдову. Когда в дверь позвонили, она побежала открывать и разочарованно протянула:
- А, это вы… Ну что ж. Проходите.
Это было сказано таким тоном, что никаких сомнений относительно ее чувств не оставалось. Я не помню, чем я в тот момент занимался, но уж точно не уроками, и страшно удивился, когда моя мать, постоянно пилившая меня даже за самое невинное детское вранье, в ответ на бабушкин вопрос обо мне сообщила, что меня, видите ли, нет дома, я учу уроки у своего одноклассника.