И вдруг все показалось ему нереальным. Будто бы это стряслось не с ним, а с кем-то другим, совершенно не известным человеком. Он внезапно увидел себя как бы со стороны. Такое чувство охватывало его в кинозале, когда на экране развертывались события, не имевшие непосредственного к нему отношения и в то же время волновавшие его. Волновавшие потому, что на экране был такой же человек, как он, - его ровесник, переживавший трудные минуты сомнений, колебаний, страха.
"Я это или не я, - думал Виктор. Ему даже захотелось себя больно ущипнуть, чтобы оказаться вновь в привычной обстановке. - Это я, - с горечью сказал он. - И все это происходит именно со мной. Сейчас меня будут обвинять в самом подлом поступке - в нечестности".
"Это не ты", - вдруг заговорил в нем какой-то незнакомый голос того, кто, видно, никогда бы не подумал, что он способен украсть, обмануть, солгать. Виктор привык ощущать себя порядочным человеком, который может прямо смотреть людям в глаза. Сможет ли он теперь открыто смотреть в глаза следователю, который, наверное, скоро вызовет в пугающий его кабинет?
И тут другой голос вдруг напомнил ему один случай, который он, казалось, навсегда забыл. Случай пустяковый и, в сущности, ничтожный. Может быть, он никогда бы о нем и не вспомнил. А вот сейчас все ожило в памяти.
Он входит в книгохранилище библиотеки, где временно работал его давний товарищ, помогавший ему готовиться к экзаменам. Нужна была какая-то старая книга - учебник, выпущенный несколько лет назад. Они вдвоем рылись в груде книжного развала, потому что все там было в беспорядке, и книгохранилище хотели перевести в другое место. Товарища кто-то позвал. Виктор остался один. Он распрямил затекшую спину и увидел перед собой на книжной полке книгу Александра Дюма. Роман "Сорок пять". Дальнейшее как бы происходило помимо его воли. Он взял портфель, лежавший на подоконнике, быстро расстегнул замок, шагнул к полке и сунул в него желанную книгу. Через полчаса, когда шел по улице, почувствовал на минуту горький стыд, но тут же успокоил себя. Рассудил, что книга все равно бы пропала в этом хаосе, что ничего поэтому противозаконного не совершил.
"Сорок пять" он читал с наслаждением и с чистой совестью. А потом у него самого кто-то "зачитал" этот лохматый томик, и он не почувствовал досады.
"Это было с тобой, - сказал ему вдруг второй голос. - Ты напрасно забыл этот случай. Ты тогда украл".
А первый голос тут же стал опровергать: "Что за вздор? Какое отношение этот давний и мелкий случай имеет к сегодняшнему событию?"
Неожиданно для самого себя Виктор стал отчетливо вспоминать все случаи, когда говорил неправду, обманывал, хитрил. Это хранилось в его памяти словно в каком-то наглухо запертом, забытом ящике. И этот ящик теперь раскрылся. Все забытое и полузабытое, давнее и совсем недавнее начало оживать в сознании.
"Может быть, я напрасно сомневаюсь в своей честности, искренности, правдивости? - подумал он. - Ведь если я лгал, то очень редко и только по крайней необходимости, никто от этого не пострадал. Ведь если я хитрил, то во имя хороших целей. Если я обманывал, то это было нечаянно".
И тут перед ним как бы вспыхнул экран, и он увидел себя в самом его центре. "Как странно, - подумал он. - Ведь раньше я никогда не видел себя со стороны. Но ведь другие-то видели". Сейчас он совершенно ясно вспомнил, как в восьмом классе одна девчонка, чересчур прямолинейная и жесткая в своих суждениях, кинула ему в лицо: "Ты лжец и лицемер".
Это случилось на перемене. Класс рассмеялся над ее горячностью и не одобрил ее резкости. Случай действительно, в сущности, как с книгой, пустяковый. Преподавал им учитель географии, старенький и не то чтобы старенький, а постоянно горбящийся оттого, что сидел вечерами за большими картами. Расстелить вечером на коврике старую географическую карту и совершать, не отрываясь от нее, замечательные путешествия, было его слабостью, которую он не скрывал. Виктор для забавы перед уроком географии нарисовал однажды на доске горбатенького человечка, который склонился над очертаниями Северной и Южной Америки и внизу подписал: "Я тоже Колумб".
Учитель, войдя в класс, долго стоял перед доской, не решаясь повернуться лицом к ученикам. А потом вдруг быстро подошел к парте Виктора, ткнул пальцем ему в грудь:
- Твое художество?
Виктор возмущенно воскликнул:
- Понятия не имею, кто рисовал! Неужели вы думаете, что я на это способен? - И подумал сейчас: наверное, ребятам в такой ситуации всегда хочется отказаться, на кого-то свалить…
- Ну, тогда извини, - печально сказал учитель и стер изображение с доски.
После этого и произошла бурная сцена с прямолинейной девчонкой, обвинившей его во лжи. Он не задал себе ни тогда, ни потом простейшего и самого естественного вопроса: почему старый учитель подошел к нему? Ведь в классе было тридцать пять человек. Каким же образом он, стоя к ним спиной, прочитал на их лицах, кто именно это сделал.
"А он не по лицам читал, - заговорил в Викторе обвинительный голос. - Он в душах ваших читал. Неужели ты думаешь, что старый, опытный учитель не сумел за три года вас узнать?"
"Но неужели ты был хуже всех? - очнулся оправдывающийся голос. - Ведь были же в классе и хулиганы, и откровенные лгуны. Ты никогда не делал того, что делали они".
"Они были слишком грубы для такого тонкого глумления над человеком, - заговорил голос обвинителя. - Есть такая хитрая штука - психология. Тогда ты не догадывался о ней. А твой учитель был психолог".
"Но почему он подошел ко мне? Ведь я на его уроках был тише воды, ниже травы и всегда хорошо отвечал?" - не фальшивя и не стараясь лгать себе, подумал Виктор. Вопрос, почему много лет назад учитель географии подошел к нему, стал вдруг для него сейчас в коридоре милиции самым важным, самым главным, будто от ответа на него зависела вся дальнейшая его судьба.
"Он подошел к тебе случайно, - успокаивал его оправдывающий голос. - Ты оказался первым, кто попал в поле его зрения".
"А в этом коридоре ты тоже случайно сидишь? - зазвучал голос обвинителя. - А чужие деньги ты тоже случайно взял?"
И вдруг Виктора обожгло самое тяжелое воспоминание - когда он обманул свою мать. Она была больна. Это было, кажется, в седьмом, нет даже в шестом классе. Мать дала ему два рубля и сказала, что надо купить в магазине. А он встретил во дворе Мишку, и они побежали в соседний парк, где открылись новые интересные аттракционы, и истратили на тир, мороженое и зеркала эту небольшую сумму. Только два рубля. Он вернулся домой и сказал матери, что деньги потерял, а потом ходил по квартире, по двору и якобы искал их. Ему показалось, что мать поверила. Но теперь, в этом коридоре, ему стало ясно, что тогда она его пожалела. Пожалела потому, что любила его больше, чем учитель географии. И не хватило у нее решимости сказать в глаза: "Это твое художество. Ты сказал неправду".
Значит, твердо, по-мужски решил Виктор, заглушая два голоса: и тот, который обвинял, и тот, который оправдывал, значит, я и раньше воровал, лгал и просто не придавал этому значения. Значит, все было не так, а гораздо сложнее, чем мне казалось.
Человеческая судьба порой складывается из незначительных проступков, случайных умолчаний, мелкой лжи, внезапной нечестности. Все это забывается, опускается на дно души, но однажды происходит в жизни нечто реальное, поворачивающее судьбы как бы вспять, и ты начинаешь всматриваться, начинаешь вспоминать, вспоминать, вспоминать…
И он вдруг подумал, что, в сущности, быть честным человеком гораздо труднее, чем раньше ему казалось. Он понял, что честность - это постоянный справедливый суд над своими чувствами, мыслями, поступками.
А собственно, зачем вспоминать старое, когда есть сегодняшняя страшная ситуация: я взял чужое. Наверное, можно сказать - украл…
Виктор не заметил, как в двери кабинета появился Савин.
- Проходи! - Он жестом пригласил его к себе.
С чувством душевного смятения Виктор в нерешительности вошел в кабинет.
- Устраивайся…
Виктор сел на жесткий стул с прямой пластиковой спинкой.
ГЛАВА 11
По радио сказали, что погода будет хорошей и значительно потеплеет. Синоптики угадали лишь наполовину. Солнце и вправду светило ярко, но хлесткий ветер сшибал с крыш облака снега, и ощущение наступившей весны пропало.
В 9.30, сразу же после пятиминутки, Арсентьева вызвал начальник отделения.
- Что нового по краже у Школьникова? - задал он, казалось бы, обычный вопрос, но своим тоном, однако, дал понять, что ждет положительных результатов. - Руководство просит исчерпывающую информацию по этому делу.
Разработка дела шла активно. Арсентьев хорошо ориентировался в запланированных оперативных мероприятиях, отлично знал весь следственный материал. Он четко проинформировал о проведенных глубоких проверках.
Начальник докладом остался доволен, одобрил дальнейший план действий и внес в него лишь несколько дополнений.
В 10.05 позвонил из МУРа старший оперативный уполномоченный Филаретов:
- Прошу помочь! Вчера такая же кража совершена в центре города. У Архипова. Способ тот же. Полагаю, твоя и эта кража - дело одних рук…
Арсентьев не успел подготовить нужного ответа. Напористый Филаретов продолжил:
- Архиповское дело на контроле. У руководства МУРа. Подсылай толкового оперативника для согласования работы. Здесь одними автономными мероприятиями не обойдемся…
- Это правильно! Только ругают одного начальника уголовного розыска, - усмехнулся Арсентьев и пообещал срочно скорректировать работу. Судя по всему, предстоящий день обещал быть горячим.
Положив трубку, он вызвал Филиппова. Информация оперативника о появлении в магазине "Жемчуг" подозрительного молодого мужчины в черном кожаном пальто его заинтересовала. Конечно, сам по себе этот факт мало о чем говорил, но в сочетании с другими обстоятельствами определенно заслуживал внимания.
- Ну-ка, расскажи о своих умозаключениях. Потом будем думать вместе.
Рассказ Филиппова был кратким.
- Мужчина, которого я засек в магазине, проявлял интерес к бриллиантам. Конечно, любоваться драгоценностями может всякий. Но он выяснял, сколько могут стоить серьги бриллиантовые с изумрудами, имеющие художественную ценность, почему нет в продаже золотых украшений с эмалью, в чем разница между якутскими и уральскими алмазами, каковы особенности их огранки. Он вел себя спокойно до тех пор, пока не увидел дежурного милиционера, шедшего к прилавку. Тут заметался, ринулся к выходу и словно в воду канул. Вот, собственно, и все, - закончил свой рассказ Филиппов. - В рапорте я указал его приметы.
Арсентьев внимательно прочитал убористый текст и, положив рапорт в папку, задумался. В кабинет доносились голоса прохожих, шедших под окнами. Далеко за корпусами домов тяжело бухал молот: там на стройплощадке забивали бетонные сваи для нового универмага.
- Любопытная история, - сказал Арсентьев. - Мне кажется, этот мужчина задал ряд непростых вопросов. Не собираясь ничего покупать, он хотел узнать стоимость старинных серег с бриллиантами и изумрудами, интересовался золотом с эмалью. С чего бы? Увязывается ли это с кражей у Школьниковых?
Филиппов высказал свою точку зрения.
- Знаете, что мне пришло в голову? Похоже, он хочет приобрести ценности, но боится переплатить. Вот и задавал вопросы.
- А может, продать? - спросил Арсентьев. Он вычертил на листе бумаги замысловатую фигуру и стал четкими, косыми линиями ее заштриховывать.
- Вечернее время он выбрал не случайно. В такой час люди торопятся домой или в другие магазины, - продолжал Филиппов. - Его интерес к современной огранке камней - существенная деталь…
- Вот, вот! Можно сделать общий вывод - неизвестный в камнях не ориентируется вовсе и явно таится. Если вещь своя или вещь для себя - логичнее проконсультироваться у опытных товароведов. Допустим, на Калининском проспекте, а не ехать в магазин, который на отшибе. Чего прятаться? - Арсентьев говорил отрывисто, сопровождая слова короткими взмахами ладони. На какое-то мгновение он замолчал.
- Разрешите? - воспользовавшись паузой, спросил Филиппов.
- Подожди, - остановил его Арсентьев. - Знаешь, а я с тобой согласен. Он ведь покупатель ценностей. Притом случайный. Это наиболее вероятный вариант. Любители старины, люди сведущие, знают, что якутские алмазы открыты сравнительно недавно, знакомы и с характеристикой огранки. А мужчина этот - знаток в камнях так себе.
Арсентьев встал. Сразу же поднялся и Филиппов.
- Похоже, вырисовывается новая версия по краже у Школьниковых, - быстро сказал Филиппов.
- Не исключено! Здесь есть над чем пошевелить мозгами. Но в ней одно уязвимое место… Хотя… - Арсентьев надолго задумался. - Надо попытаться установить личность твоего незнакомца, - словно отметая сомнения, проговорил он.
- Само собой. Дело стоит этого. Я готов на любую черновую работу. Только в громадном городе его искать как иголку в сене… Что я должен делать?
Арсентьев усмехнулся.
- Что и всегда - искать. А насчет иголки - не скромничай. Ты у нас самый мудрый. У тебя способность конкретно мыслить. Вот и мысли. Розыск не усложняй. Раз есть покупатель, должен быть и продавец. А он, по версии, вор. Кражу у Школьниковых совершили не тени, а люди. Поразмысли над ее способом. Он о многом говорит. И кто совершил, и как совершил… А это уже половина успеха.
- И даже кто? - усмехнулся Филиппов.
- И даже кто! - с серьезным видом ответил Арсентьев. - Такую кражу случайный человек не совершит, а опытных преступников не так уж много. Не всякий на квартирные кражи способен. Ты же не пойдешь к кондитеру пальто шить или простуду лечить? На это другие люди есть, которые с этим делом справятся. Понял?
- Понял, - бодро ответил Филиппов. Глаза его смотрели лукаво. - Работы вроде на час осталось!
Арсентьев иронии не принял.
- Поезжай-ка в МУР и запроси, кто значится там из воров по такому способу краж. С этого начни.
- Все?
- Нет, не все. Заодно заскочи к Филаретову. Он работает по такой же краже, что и мы!
Оставшись один, Арсентьев вооружился ручкой и стал быстро набрасывать план неотложных мероприятий, которые необходимы были для раскрытия кражи. Это была сложная, напряженная работа. Он писал скупые профессиональные фразы, вдумчиво вкладывал в их смысл самое основное. Количество версий не расширял, сосредоточивал внимание на наиболее важных. Предусмотрел и полученную от Филаретова с час назад информацию о краже у Архипова.
Сегодня этот план придется обсуждать у руководства. Начальство серьезно относилось к таким документам. Они обеспечивали активный поиск, а подписи - уверенность в точном выполнении намеченных мероприятий.
Вошла секретарь с папкой.
- Сегодняшняя почта, - пояснила она.
Арсентьев взял папку и подержал ее на весу.
- Ну и ну! - недовольным тоном проговорил он. - Самая настоящая бюрократия.
Наскоро полистав документы, успокоился. Бо́льшую их часть составляли ответы на его собственные запросы, в которых он заметил часто повторяющуюся фразу: "Учитывая важность проводимых мероприятий, прошу вас срочно исполнить…" Фраза эта была и на письмах, имеющих второстепенное значение.
- И я хорош тоже. Бумажками возмущаюсь, а сам настоящий бюрократ. Вот до чего доводит инерция привычки, - ответил он и нахмурился. Еще раз, теперь уже внимательно, перелистал почту: протоколы опросов, выписки из актов экспертиз, справки, характеристики… Быстро расписав оперативникам поступившие материалы, Арсентьев принялся читать заявления. К ним он относился с особым вниманием. Это не жалобы, в которых звучат резкие, обидные фразы: "Я буду вынужден обратиться в вышестоящие инстанции… Я не думал, что ваши сотрудники окажутся бессильными… Прошло пять дней, а преступники не пойманы…" В таких жалобах чувствуется образованность авторов, но редко встречается справедливость. Это, наверное, оттого, подумал Арсентьев, что, когда вопросы касаются личных интересов, чувство справедливости к другим людям забывается.
Борщева взяли на стоянке такси, когда он укладывал чемодан в багажник. Поначалу он растерялся, но уже в машине обрел душевное равновесие и в отделении милиции вел себя спокойно.
Казаков, закрыв дверь, с озабоченным видом подошел к своему рабочему столу.
- Присаживайтесь.
- Я уже насиделся, - ответил Борщев, играя желваками, и шагнул к столу, стоявшему поодаль.
- Не туда. Ближе!
Борщев пересел и, сохраняя невозмутимость, выдержал строгий взгляд Казакова. Он думал о том, говорить ему о порезе сразу или ждать вопросов оперативника. Конечно, в теперешнем положении было бы лучше рассказать самому, но шевельнулась привычная мысль: отрицая вину, можно попытаться покрутить капитану голову. Еще неизвестно, что знают о нем в милиции.
- Ну что, Борщев? Наберетесь духу и все расскажете или вопросы задавать? - спросил Казаков, угадав его состояние.
Борщев, оценив все "за" и "против", сверкнул своими ослепительными зубами:
- Вообще-то нашему брату всегда лучше вопросы, но я отрекаться не стану. Признаюсь! - и поднял шутливо руки. - Только зачтите как явку с повинной. Может, условное выколочу.
Казаков смотрел сердито.
- Об условном можно мечтать. Вам срок маячит, - прямо сказал он. - А вот правда всегда для вашей пользы: убытка нет, а выгода точная. Судом зачтется…
- Хорошее утешение! Лучше некуда.
- Зато верное.
Борщев, в сущности, и сам знал, что шансов у него выкрутиться из дела никаких нет, что срок ему будет. Поэтому решил не разыгрывать спектакль. Сказал легко:
- Смехота! Интересно, как это я оперу первый раз в жизни буду правду говорить.
- Рассказывайте, не стесняйтесь. Курите?
- Нет.
- Чего же?
- Жить дольше хочу.
- Ну-ну…
Борщев заговорил о своей нескладной жизни, потрепанных нервах. Выжав из глаз скупые слезы, вспомнил о сыне и жене, которая четыре года верно ждала его с последнего срока. Ругнул потерпевшего и обвинил его в несправедливости…
- В чем же не прав он? - спросил Казаков.
Борщев оживленно произнес:
- Он мне по воле четвертную был должен. Стал спрашивать, а он с кулаками. Я защищался… Чего удивляетесь? - спросил уже нервно.
- Выходит, он с кулаками, а вы с ножом? - Казаков иронически посмотрел на него. - С испугу, значит? Для чего деньги-то так срочно понадобились?
- Сидел без копейки…
- Ясно! Выходит, с голодухи? - усмехнулся Казаков. - У вас же зарплата больше двухсот…
- Получается, во всем виноват я один? - раздраженно спросил Борщев. - По-вашему, я должен был себя подставить? Чтоб он меня… А мне жить на свете один раз выделено. Вот и пырнул. Только из-за этого. Клянусь!
- Мне не клятвы нужны, Борщев. Прежде всего нужно, чтоб поняли вину свою. Наверное, вам это труднее, чем подтвердить уже доказанное.
- Клянусь, я понял, - решительно сказал Борщев. - Хотите - верьте, хотите - нет…
- Безразлично?
- Нет.
Казаков удовлетворенно кивнул головой.
- Хорошо, если так.