- Ладно, начальник, зачем нам портить отношения? Я человек покладистый. Повязали с поличным - бодаться нечего. Киндермат вы мне сделали. Давайте бумагу. Чистосердечное признание писать буду. Суд примет в расчет. В законе об этом сказано. Такой поплавок упускать нельзя. Время - деньги!
- Время - жизнь, - уточнил Арсентьев. - Насчет чистосердечного признания правильно решили. Начало разумное. Излагайте. - Он протянул ему несколько листов. - Но примите к сведению, я знаю о вас больше, чем вы предполагаете. Можете поверить.
Валетов на какой-то миг поднял глаза.
- Я в жизни верил нечасто. Когда пошел в школу, когда сел, когда освободился… Попробую поверить и вам. - Он стал писать быстро, не раздумывая, словно выполнял давно решенное дело.
- Вот и все мои грехи… - он положил ручку.
Арсентьев взял протянутый лист, неторопливо прочитал скупые строки. Четким, красивым почерком Валетов довольно толково написал о кражах у Лисовского и Архипова. О краже у Школьникова - ни слова. "Он не знает, что его фотокарточка опознана еще одним потерпевшим, что часть ценностей обнаружена в квартире, где он жил, что час назад в соседних кабинетах Портнов и Тарголадзе дали изобличающие его показания", - отметил про себя Арсентьев.
Валетов совсем было успокоился и смотрел с неподдельной искренностью.
- Так! - Арсентьев положил на стол лист. - И это все?
- Все! Теперь я чист, как капля воды. Клянусь! - И посмотрел, как будет реагировать Арсентьев. - Если соврал - пусть меня в решете утопят…
- Легко клянетесь. Откровенно говоря, не ожидал, что вы такой скромный. Ничего дополнить не желаете?
Валетов несколько дольше обычного задержал взгляд на Арсентьеве.
- Ничего, - твердо ответил он. - Не верите?
- На слово верить вашему брату работа не позволяет.
Спокойствие Валетова несколько померкло. На какое-то мгновение он даже закрыл глаза. Ему было не по себе. Арсентьев не задал ни одного из главных вопросов. Не интересовался соучастниками, не спрашивал, где краденые вещи, ни слова о том, как вышел он на квартиры потерпевших. Хотя бы полунамек. Допрос шел не в "лоб". В этом был определенный смысл. Хладнокровие Арсентьева сбивало с толку.
Валетов сидел нахохлившись, неподвижным взглядом смотрел на розовеющее от вечернего заката небо. По крыше соседнего дома одиноко расхаживал голубь. И он задумал - если эта сизая птица еще минуту не взлетит, то все обойдется, уладится и куковать в колонии особенно не придется. Но голубь стрелой ринулся вниз. Маленькая надежда угасла.
- Можете не сомневаться. Я написал все точно. Других грешков за мной нет. Похоже, раскалывать теперь будете? - губы растянулись в насмешливую ниточку.
- Если дозрели до правды, расскажете сами, - осадил его Арсентьев. - Чем скорее, тем лучше. Чего за пазухой прятать?
- У каждого своя правда…
Валетов силился угадать, что известно о его делах Арсентьеву. Подмывало спросить: "А что, собственно, вы знаете обо мне?" И не сдержался:
- Вы-то ведь тоже помалкиваете. Я сам о себе больше ничего не знаю! Что вы знаете обо мне? Где факты? - Чувствовал, что дерзит, но оправдывал себя: "Моя ставка - свобода". Продолжил громко: - Я вор "в законе". Мое слово…
- Достаточно об этом! - прервал Валетова Арсентьев. - Я уважаю людей, которые свое слово ценят. Только не всякий говорящий о правде правдой живет. А насчет того, что "в законе" и не салага, я, грешным делом, тоже думал так. Теперь понял - боитесь вы, Валетов, даже слишком. За ложь прячетесь. Надо бы вам знать, что ложь лишь душу тревожит, но расплаты не снимает. - Он отодвинул бланк протокола допроса. - А факты? Вы, Валетов, следов в Москве после срока оставили много. Обойдемся и без ваших признаний.
Валетов нагловато усмехнулся.
- Я не пес, у кустиков не задерживался.
- Это правда. Шли по точным адресам. Там и следили.
Валетов уловил скрытый намек в неоконченной фразе.
- В каком смысле? - спросил со злостью.
- Ваша ошибка, Валетов, в том, что правду на привязи держите, говорите ее на час, на день позже, чем требуется. Вот и расплачиваетесь втридорога, живете преимущественно в колониях, - проговорил Арсентьев с неподдельным сочувствием. - Очередной простой в своей жизни делаете. Вы ведь и так из нее шесть лет украли.
- Что у вас есть против меня? Спрашивайте!
- Много чего есть. Могу напомнить о кражах в центре города (центр города большой, в таком утверждении особого риска не было), на Лихоборовской улице, о сегодняшнем вашем свидании у зала Чайковского… Плюс ко всему… Впрочем, я о многом могу напомнить! - Арсентьев выразительно улыбнулся.
Его слова расстроили Валетова.
- Вот как! Значит, примерчики приводите?
Арсентьев помолчал.
- Ну что ж, закруглим уговоры. Только не очень мне ясно - вначале хотели, чтоб показания зачлись как чистосердечные, а теперь… Вранье запутает быстро!
У Валетова пропало желание иронизировать. Было видно, что ему нелегко давался этот разговор.
- Дайте бумагу. Внесу одну поправочку, - нехотя выдавил он, и, словно избавляясь от мучивших его сомнений, принялся писать о краже у Школьникова.
- Извините, вылетело из головы. Запамятовал об этом деле. Теперь все!
- Бывает! - ободрил Арсентьев. Он встал, взглянул на текст и вздохнул: - Это не все! Одну мелочь упустили. О вещах ничего не написали. Укажите, кому продали. Напрягите свою память.
Ни один мускул не дрогнул на лице Валетова.
- С вещами неурядица вышла, гражданин-товарищ начальник. Я ими по воле расплатился. Друзья счета большие предъявили. А у меня не две головы. Век не простили бы. Долги были…
Арсентьев сказал с укором:
- Зашли бы к нам. Посоветовались…
Валетов усмехнулся:
- Я милицию боюсь. А, впрочем, шел. И не раз… Только во сне. Часто этот сон снился. Дохожу до отделения, хочу открыть дверь и не могу. Руки не поднимаются, - Валетов нахмурился, словно что-то вспоминая. - А в январе я действительно шел к вам. Но и наяву это дело для меня оказалось сложным, - он поднял глаза на Арсентьева. - Наверное, в таких вопросах я торопиться не научился.
Арсентьев сказал серьезно:
- Зря не зашли. Могли бы вовремя помочь.
Глаза Валетова блеснули.
- Вот уж не думал о такой человечности. Не помню, чтоб ваши оперы мне посочувствовали. Их дело сажать. А меня жизнь и так изжалила…
- Напрасно так думаете. Когда судимый хочет встать на ноги - это видно. Любой оперативник разглядит запросто.
Валетов смотрел себе под ноги, но чувствовалось, что он не пропускает ни одного слова.
- Выходит, ваши работнички к ворам благожелательны? Чего в великодушие играете? - с вызывающей прямотой спросил он. - Мне вашей заботы и даром не надо. Она манок для простаков. Самому в уголовный розыск? Мы друг о друге не скучали…
- Лично я скучал… Последнюю неделю прямо жить без вас не мог.
Валетов игриво всплеснул руками.
- Не знал, что обо мне истосковались, - с подковыркой проговорил. Хотел еще что-то сказать, но лишь переложил шапку с одного колена на другое. Он сидел, опустив голову, часто подносил к губам сигарету и жадно затягивался. - Ходить просить, кланяться - не умею. Я свою жизнь сам устраивал!
- За чужой счет, - с горькой усмешкой сказал Арсентьев.
Валетов повел плечами и, качнувшись взад-вперед, взглянул исподлобья.
- Почему за чужой счет? - спросил он. - Я работать пошел, но на мне много исков оказалось. Дошел я от них. От моей зарплаты на одни ириски оставалось. За эти месяцы проел все, вплоть до транзистора. Что мне светило дальше? Хоть в кармане ни гроша, но поет моя душа? Так, что ли? - последовал короткий сдержанный вздох. - За сотню с лишним, которые на сигареты да спички, не привык перед начальством тянуться. Воровать пошел только по причине ослабленного здоровья.
Арсентьев улыбнулся.
- Ваше теперешнее положение исключительно оттого, что вы, Валетов, сами в колонию лезли, хотя никто вас туда не просил. Сами свою жизнь старательно портили.
- Нет! - процедил Валетов сквозь зубы.
- Сами, Валетов. Не обманывайте себя. Воровали без выходных, вот и иски… Долги выплачивать - не взаймы брать, - рассудительно заметил Арсентьев. - А насчет ирисок - по виду не скажешь. Физиономия у вас сытая…
Валетов не собирался этого оспаривать.
- Пришлось о своем здоровье самому побеспокоиться. Как говорится, лысому каждый волосок дорог.
- Поэтому решили жить за счет других?
- Немножко и за счет других, - усмехнулся Валетов. И уже сердито: - На дядю работать не желаю. Понимаете, обстоятельства…
- Зачем на дядю? На потерпевших надо! Им после ваших похождений памятник ставить надо. За муки… А обстоятельства… Вы о них все эти годы говорили, а на попытку исправиться времени не хватило.
Валетов пристально посмотрел на Арсентьева.
- Интересно знать, что же мне от потерпевших теперь всю жизнь терпеть? Я и так за эти годы накувыркался. Остались рожки да ножки, - вскинулся Валет. - Не надо шутить, начальник. Я за свои грехи ответил. Срок отбыл, вину свою перед людьми отстрадал.
Арсентьев не раз слышал от судимых: "Я отбыл срок. Перестрадал. Теперь я чист…" Он понимал, что само страдание, отбытый срок нравственной чистоты не приносят, вину не сглаживают. И душу светлее не делают, не исцеляют. Искупление вины - в труде, в нравственной перестройке, в честной жизни. "Греши и кайся" - соломинка, за которую хватается преступник.
- А потерпевшие отстрадали свое горе? - спросил Арсентьев. - Кому-кому, а не вам так говорить. Получается, будто они вас, а не вы их всю жизнь обижали.
- Я их не помню. И они меня тоже. Мы друг другу люди чужие. Я потерпевших боялся только в суде, а выходит, и сейчас бояться надо? - словно сделав для себя неожиданное открытие, сокрушался Валетов. - Разве это гуманно? - Он махнул рукой и отвернулся.
- Вы на кражах что брали? Отрезы, обувь, платья?..
Валетов не уловил подвоха в вопросе.
- Я что, придурок? Зачем барахло брать? Тянул что поценнее, - и спохватился.
- Правильно. Ничего не оставляли.
Валетов мрачно усмехнулся:
- Сколько же можно мотать нервы человеку за старое?
- А сколько их можно мотать и себе и другим?
- Выходит, ошибки молодости век помнить будут? Дайте мне забыть прошлое. Сейчас только и слышишь о бережном отношении к людям. А нам, судимым, нет даже пайки внимания, - в его глазах горели откровенно злые огоньки. - Отмахиваетесь от нас как от навозных мух.
Глядя на его ссутулившуюся спину, уже начавшие седеть волосы, Арсентьев сказал:
- Вы от всех судимых не выступайте!
Валетов насупился.
- В этом нет разницы. Я их частица!
- В этом есть разница. После освобождения у вас была возможность встать на ноги. Времени было достаточно, чтобы исправиться. Многие, очень многие после первой судимости, даже после большого срока, от преступности отступились. Семьями обзавелись. Работают. И живут как люди. А вы, Валетов, в колонии лучшие свои годы провели. Так что говорите о себе. Обижаться на людей нечего.
- Э-э! О чем говорить? Я теперь человек зависимый. Мне жизнь одни обязанности дала. Сам себе не хозяин. А гуманная сторона… - Валет хотел пуститься в рассуждения.
Арсентьев остановил его:
- О гуманности, значит, поговорить хотели? Почему не поговорить? Закон к вам проявил гуманность. Освободил досрочно. Это должно цениться даже отпетыми жуликами. А вам я так скажу, гуманность и в том, чтобы не дать грабить, насильничать, воровать. Но вот как расценить другое? Люди за вас на войне жизни своей не жалели. Вы же над ними издеваетесь, здоровье губите… Поэтому место таким, как вы, Валетов, с вашей позорной и неумной жизнью, в колонии. Иначе возьмет верх жестокость… Свою обиду чувствуете, а зло, которое несли людям?
Валетов вымучил улыбку.
- Моя вам искренняя благодарность! - сказал раздраженно. - Конечно, в колонию отправлять проще. А вот как жить нам потом? Или для вас это уже не важно? - Желая сгладить разговор, он сказал: - Извините, нервы… - и вытер рукавом с лица испарину.
Арсентьев ответил сразу:
- Как жить вам потом - важно! Даже очень. Поэтому в колонии вас учили, дали специальность, на путь направляли. И все для того, чтоб была у вас возможность исправить свои ошибки. После колонии долго гуляли?
- Почти четыре месяца.
- Не много. Вы, Валетов, на жизнь через свою обиду смотрите. Поэтому все у вас с бухты-барахты. За первой судимостью - вторая, третья… Разбазарили годы по колониям. Седой уже стали. Так по жизни идти нельзя. Возраста своего постыдились бы. - Слова были восприняты как должное, но пауза оказалась слишком долгой.
Валетов спрашивал себя: собственно, какое капитану дело до моей жизни? И сам себе ответил: раз спрашивает, значит, есть для чего. Он смотрел виновато. Доказывать "правоту" было нечего.
Арсентьев встал.
- Скажите, Валетов, что по вашему "закону" полагается тому, кто у своего украл? Только прямо и откровенно.
Валетов расценил вопрос как отвлекающий.
- Такому песня спета, - ответил не задумываясь. - Не будет ему оправданий. Только таких среди воров не найдешь. Кто захочет быть настоящей сволочью? - Увлекшись, он стал красноречиво пояснять, что ждет такого нечестивца, и вдруг… замер. Бешено заколотилось сердце. Вспомнил стариков, у которых обманом взял деньги, якобы на лекарство их сыну. И подумал с волнением: "А что, если?.. Нет! Исключено. Откуда об этом знать капитану?" Эта мысль показалась ему настоящей пыткой. Сейчас он презирал себя. И все же он сказал:
- Кто захочет позориться?
- Вы захотели, Валетов!
Арсентьев из верхнего ящика стола извлек папку и прочитал ему протокол опознания и выдержки из заявления Матвеева.
Валетов словно потерял дар речи. Выходило, капитан и впрямь знал о нем больше, чем он предполагал.
- Можно взглянуть? - наконец проговорил он. Прочитав концовку протокола, понял: спорить было бесполезно. И почти закричал: - Вот, значит, о чем разговор! На испуг взять хотите? Почему сразу о заявлении не сказали?
Арсентьев холодно произнес:
- Мне важно было знать, какой вы человек.
- А так не видно?
- Я не верхогляд. По макушкам о людях не сужу.
Валетов склонился и обхватил голову руками.
Потеряв прежнюю невозмутимость, он стал отвечать подробно и обстоятельно.
Арсентьев спросил:
- Как же вы на квартиры вышли?
Губы Валетова растянулись в улыбке:
- Я их на "стук" брал. Звонил, стучал… Когда не отвечали, с подбором ключей работал…
Арсентьев выслушал с любопытством и поинтересовался:
- Не сложно было?
Валетов отрицательно покачал головой.
- Велика важность жулику замок открыть! - сказал небрежно.
Арсентьев знал, что такой тон был гордостью, форсом у воров.
- Конечно! - поддакнул он. - И самое главное, в каждой квартире, как по заказу, ценные вещи оказывались. Везунчик вы, Валетов. Чего на мелочах путаете?
- Ничего особенного. Сейчас пол-Москвы с бриллиантами в ушах ходит! Почему решили, что путаю? - хладнокровно спросил Валетов.
Он понимал, почему так сказал Арсентьев, и ответил так потому, что хотел узнать, что же еще известно о нем.
- Не на "стук" вы шли и не с подбором, - Арсентьев заметил, как дрогнули тонкие губы Валетова. - Говорите правду! Это на наказании не отразится.
- С правдой расчетливо обращаться надо, - горячо проговорил Валетов и, прокрутив в памяти статьи Уголовного кодекса, взглянул на Арсентьева: - Согласен с вами. На сто лет вперед. Темнить не стану. Что было, то было. Я в Новомосковске в гостинице электриком работал. Люксы, полулюксы обслуживал. Люди в них обеспеченные, занятые. Только они лопухи. Все, как один, ключи от своих квартир в номерах оставляли. Взять их на час - дело плевое…
Арсентьев подробно выспросил все о ключах потерпевших и, записав показания в протокол, сказал:
- Вот это другой разговор. А адреса?
Сознавая, что скрывать бессмысленно, Валетов с готовностью ответил:
- Это уже пустяки. Они у дежурных по этажам в карточках указаны. Выбирал, чтоб уж наверняка…
- О камее Лисовского как узнали?
- Он тоже в гостинице жил. С его ключей я мерочку сделал удачно. Но потом повозиться пришлось. У него рабочий день непонятный. То в одиннадцать из дома уйдет, то через два часа вернется… Он мне хорошую разминку дал. Чтоб вычислить его график - неделю тенью за ним ходил. Тогда и услышал в троллейбусе его разговор о камее. Пригодилось. Напомнил о ней, когда застал он меня в квартире. Хоть и артист, а не разобрался. Поверил, что я из ОБХСС, - Валетов был доволен собой.
- А если бы он понял, кто вы, и попытался задержать? - спросил Арсентьев.
Прошла минута-другая.
- Он бы на это не пошел. У него положение, авторитет. У меня - одни судимости.
- Стукнули бы?
Что-то заставило Валетова не торопиться с ответом. Наконец он проговорил и, словно давая клятву, скрестил руки на груди:
- Тысячу раз нет! Никогда! - словно оскорбившись, громко сказал он. - Я не сумасшедший. Зачем большой срок тянуть? Я еще не в том возрасте, чтобы жизнь не любить.
- Разумно! Где ночевали эти дни? - Арсентьев видел, как он мучительно ищет ответ.
Валетов посмотрел щурясь, словно припоминая…
- На вокзалах. Домой не пошел, боялся, что милиция привязываться станет, - и равнодушно зевнул.
Было ясно - он скрывал адрес, где спрятал деньги и ценности. На другие вопросы отвечал без задержки. Сказал и о встрече в кафе "Кавказ", где намекнул дружкам о своих планах. Теперь Арсентьеву стала понятна брошенная вскользь злая фраза Борщева о кражах.
Дрогнувшим голосом Валетов спросил:
- Выходит, следили за мной?
Арсентьев, умышленно затянув паузу, бросил:
- О профсекретах рассказывать?
Валетов зябко поежился:
- Молчу.
- О чем задумались?
- О чем думаю, никогда не говорю. Но вам скажу. Не вписывайте мне матвеевское дело. Очень прошу! Вам процент раскрываемости нужен? Понимаю! Я вместо этого дела пару других отдам. Подпишу все что угодно…
Арсентьев укоризненно покачал головой.
- Противно слушать, когда опытный вор так рассуждает. Мы не на рынке, Валетов.
Валетов распрямился и посмотрел досадливо.
- Решили под удар поставить? Ну что ж! Тогда дело по-своему поверну. Кто докажет, что матвеевские деньги я прикарманить решил? Нет у вас явных улик. Если есть - предъявите. Я взял их с единственной целью - парню больному помочь. Другой мысли не было. Если надо, готов вернуть, - он врал со знанием дела, надеясь на закон, который обязывает доказать, что слова его - ложь.
- Стыдно, Валетов. У вас совесть есть?
- Не понял. О чем вы? - спросил запальчиво. - Могу сказать и по-другому. Матвеев Юрка у меня в долгу ходит - это раз. Второе - деньги я брал без свидетелей. Факт остается фактом, - твердил он. - Это в мою пользу. Все?.. - и усмехнулся, вроде не над Арсентьевым, а над самим собой.
- Нет, не все! Дело не в деньгах, не в том, что вы вор, а в том, что вы очень неважный человек. Умная голова, а врете наивно.
- Мы университетов не кончали, врем как можем, - скривился Валетов.