- Это не случайно, что вам и большинству тренеров трудно найти жокеев. На всех влияет Кемп-Лор - впрямую или через свои тени - Баллертона и Корина Келлара. Они, как губки, впитывают его яд и передают его всякому, кто готов их слушать. И еще внушают все это вам. Вы мне сами недавно повторяли: Питер Клуни всегда опаздывает, Тик-Ток не стремится к победе, Дэнни Хигс слишком азартно играет, Грэнт продает информацию, Финн утратил кураж…
Он в смятении уставился на меня. А я спросил:
- Вы же верили в это, Джеймс, правда? Даже вы! А уж все остальные и подавно. Да и почему бы им не верить, коли эти слухи подтверждались так наглядно. Не так уж много у нас нужно, чтобы тренер или владелец лошадей потерял доверие к жокею. Мы же абсолютно бесправны! И достаточно вскользь бросить намек, что жокей вечно опаздывает, или бесчестен, или трусит, - и скоро, да, очень скоро он вылетает из игры… Арт! Арт покончил с собой потому, что Корин уволил его. У Грэнта - психическое расстройство. Питер Клуни дошел до того, что его жена голодает в нетопленном, ледяном доме…
- А вы? - спросил Джеймс.
- Я? Ну… Не очень-то я радовался жизни последние три недели.
- Еще бы, - как бы впервые поставил он себя на мое место. - Пожалуй, что так.
- Эти гонения против жокеев тщательно продуманы. Каждую неделю в передаче "На скаковой дорожке" говорилось нечто уничтожающее про кого-нибудь из нас. Когда он пригласил на передачу меня, то объявил, что я - неудачник. И ему хотелось, чтобы я действительно оставался таким. Помните, как он показал кусок хроники с моим участием? Вы бы ни за что не пригласили меня на работу, если бы посмотрели передачу до того, как сами увидели меня в деле.
Встревоженный, он покачал головой. А я продолжал:
- При каждом удобном случае, например, когда Образец выиграл Королевский приз, Кемп-Лор напоминал зрителям: я всего лишь заменяю Пипа и, когда его сломанная нога срастется, меня попросту выкинут. Ну, честно говоря, все так и есть - это место Пипа, и он должен получить его снова. Но важно было убедить всех - моя кратковременная слава вовсе не заслуженна. Но думаю, если бы Кемп-Лор не распространял без конца ядовитые намеки, большинство владельцев охотнее доверились бы вашему мнению. Они приглашали бы меня и не выкинули за борт при первых же неприятностях. А в прошлую пятницу он так своими подсказками направлял Корина и того судью, что они прямо заявили - со мной покончено. Вы смотрели?
Джеймс кивнул и налил еще по стаканчику.
- Это дело должен разбирать Национальный комитет по конному спорту, - решительно отрезал он.
- Нет. Его отец - член этого комитета.
Джеймс даже рот раскрыл:
- Весь комитет на поводу у Кемп-Лоров. А на Мориса они все молятся. Почти все они носят галстуки одной и той же закрытой школы, - улыбнулся я, поскольку Джеймс тоже носил такой же. - Я был бы весьма обязан, если бы вы никому из них ничего пока не говорили. Их будет еще труднее убедить, чем вас. А у меня нет пока фактов, которые Кемп-Лор не смог бы опровергнуть. Но я веду раскопки. - Я осушил свой стакан. - И настанет день!
- Звучит неожиданно весело.
- О господи, Джеймс! - Я резко встал. - На прошлой неделе мне хотелось убить себя. Я рад, что не сделал этого. Вот почему мне весело.
Он так перепугался, что у меня на душе стало легко. И, поставив стакан, я рассмеялся.
- Ничего, не беспокойтесь. Но поймите, сообщать об этом Национальному комитету пока еще рано. Я предпочитаю, чтобы наш милый Морис попался с поличным.
Но у меня пока что не было никакого практического плана. А у милого Мориса оставались зубы. И весьма острые.
XI
Хотя ни я, ни Тик-Ток не участвовали на другой день ни в одной скачке, я все таки умыкнул у него машину, поехал на ипподром в Аскот и обошел пешком весь скаковой круг, чтобы посмотреть, в каком состоянии дорожка. Задувал резкий северо-восточный ветер, и земля на скаковом кругу была твердая, а на самых открытых местах даже тронута морозом. До сих пор зима стояла на удивление мягкая, но высокое чистое небо зловеще предвещало холода.
Хоть один денечек еще - вот все, что мне было нужно - еще один денечек.
Около рва с водой я пнул землю каблуком - с той стороны, где лошади приземляются. И она дрогнула, а не поддалась.
Я обошел весь круг, мысленно планируя скачку. Если земля останется такой же твердой, нужно взять быстрый темп. Для Образца это подходит: ему придется скакать с полной нагрузкой. Его сухое стремительное тело не очень-то годилось, чтобы нестись по грязи со всем этим свинцом.
Около весовой меня остановил Питер Клуни. Лицо у него было бледное, исхудавшее, на лбу появились морщины - вид самый похоронный.
- Я все вам выплачу! - воинственно заявил он.
- Ну и ладно, - мягко ответил я. - Когда-нибудь. Никакой спешки.
- Вы не имели права за моей спиной давать деньги и продукты. Я хотел вернуть вам все тут же, но жена не позволила. Мне это не нравится: мы не нуждаемся в благотворительности!
- Вы дурень, Питер, - сказал я. - И ваша жена правильно сделала. И вам придется привыкнуть к мысли, что каждую неделю вы будете получать коробку с продуктами. До тех пор, пока не начнете снова прилично зарабатывать.
- Нет, - почти закричал он, - я этого не приму!
- Не понимаю, почему ваша жена и ребенок должны страдать из-за вашей болезненной гордости. Но я объясню, чтобы вам стало легче. Вы никогда не получите работу, если будете ходить с видом побитой собаки. Никто вас не наймет, пока вы будете выглядеть жалким и несчастным. Вам нужно подбодриться и доказать, что вы стоите того, чтобы вас наняли. А я лишь пытаюсь избавить вас от одной из забот, чтобы вы могли чуточку больше думать о скачках и чуточку меньше о своем холодном доме и пустой кладовке. Так что вам придется с этим примириться… Это - ради вас. Но уж не вздумайте больше опаздывать!
И я ушел, оставив Питера с разинутым ртом.
Я пытался восстановить то, что разрушил Кемп-Лор. Приехав на ипподром, я издали заметил его. Он оживленно говорил что-то одному из распорядителей, а тот смеялся. Стройный, белокурый, крепкий на вид - казалось, он притягивает все взгляды.
После четвертой скачки мне принесли телеграмму: "Заезжай за мной к "Белому медведю" Аксбридж 6.30 вечера очень важно Ингерсол".
Мне захотелось громко выругать Тик-Тока - Аксбридж находился в противоположной стороне от дома. Но машина все-таки принадлежала и ему.
День тянулся медленно. Противно было стоять и наблюдать за скачками. Особенно после столь убедительного выступления на Ботве. Но пользуясь своим собственным советом, я старался выглядеть повеселее. И был вознагражден. В отношении ко мне наметилось явное потепление. Жить становится куда легче, когда люди вокруг уже не стесняются заговаривать с тобой. Хотя большинство и воздерживается от выводов до окончания скачек с участием Образца. Я ничего не имел против. Образец - боец настоящий, и потом я помнил обещание Джеймса, что его будут охранять, не спуская глаз.
После окончания я еще поболтался немного на ипподроме. Надо было убить два часа до того, как ехать в Аксбридж за Тик-Током. Телевизионщики поднимали свои, похожие на эшафоты башни, готовясь к завтрашней передаче состязаний на Зимний Кубок. Командовал ими Гордон Килдер, все в том же темно-синем полосатом костюме, с тем же выражением многообещающего молодого чиновника. Он прошел мимо меня с привычной полуулыбкой, означающей, что хотя он и не знает, с кем здоровается, но улыбается на тот случай, если, позже все-таки обнаружит, что этот кто-то - важная шишка.
- Вы были у нас в передаче. Нет, не подсказывайте… - Он наморщил лоб, потом щелкнул пальцами. - Финн, точно, Финн! - Но торжествующая улыбка тут же стала сползать, он припомнил, что говорилось обо мне позже.
- Да, я Финн, - как бы ничего не замечая, ответил я. - К завтрашнему дню все готово?
- Э-э, да, да. Предстоит трудный денек. Извините, мне надо бежать. Я должен успеть в студию, Морис давно уехал.
Он взглянул на часы, улыбнулся небрежно и удалился.
Я наблюдал, как он выруливал в "форде" новейшей модели, и представил себе студию, ряды камер, слепящий свет, блюда с бутербродами. Будет все то же. А кто, интересно, окажется жертвой этой гильотины, для кого приготовлен топор, для кого наготове лживое обаяние Кемп-Лора?
Как мало мог я противодействовать ему! Подобрать осколочки, пустить контрслухи. Попытаться подорвать его влияние… Нет, у меня не было ни его власти, ни его престижа, ни его безжалостности.
Сунув руки в карманы, я зашагал к "мини-куперу" и отправился на встречу с Тик-Током. На темной стоянке у "Белого медведя", кроме моей, еще лишь одна машина. Это был один из баров, вызывающих уныние, - кирпичные стены, холодный свет, у стойки - пусто. В зале лишь старик с обвисшими усами тянул свои первые полпинты пива. Я подошел к стойке и заказал виски. Тик-Тока нет. Взглянул на часы: без двадцати семь.
- Вы не ждете ли кого-нибудь, сэр? - спросил невыразительного вида бармен.
- Да, жду.
- Может быть, вы - мистер Финн? (Я кивнул). Вам просили передать, сэр. Мистер Ингерсол звонил, что не сможет встретиться с вами здесь, сэр. Он очень извиняется, но не могли бы вы встретить его на станции в шесть пятьдесят пять. Станция тут недалеко - прямо вниз по шоссе…
Допив свой стаканчик, я поблагодарил бармена. В машине влез на сиденье и протянул руку, чтобы включить зажигание. Руку я протянул, но… так и не успел повернуть ключ.
Резким рывком меня схватили сзади за горло. Когда цепкие руки изменили положение, чтобы сжать меня сильнее, кто-то зашевелился на заднем сиденье.
Я выбросил руки назад и пытался схватить державшего меня. Но не смог дотянуться до лица, а против его перчаток ногти были бессильны. Толстые кожаные перчатки сжимали шею железно. И, что хуже всего, они точно знали, как нажимать с каждой стороны - над ключицами, где выходят наружу сонные артерии. "Нажатие на одну из сонных артерий останавливает кровотечение из головы, - вспомнился мне курс первой помощи. - Но нажатие на обе блокирует все кровоснабжение мозга".
У меня не оставалось ни шанса. Мешало рулевое колесо, и попытка сопротивляться не давала ничего. И тех секунд, пока ревущая мгла поглотила мое сознание, хватило всего на две мысли. Во-первых: мне следовало сообразить, Тик-Ток никогда бы не назначил встречу в таком паршивом баре. А во-вторых: я умираю…
…Я не мог долго быть в обмороке, но, похоже, прошло немало времени. И когда постепенно вернулось затуманенное сознание, я обнаружил, что не могу открыть ни глаза, ни рот: все было залеплено клейким пластырем. А руки связаны в запястьях. И, когда я попробовал шевельнуть ногами, то выяснилось, что я могу раздвинуть их лишь на ширину шага - спутаны, как у цыганской лошади.
Я лежал, неудобно сложенный вдвое, на полу в заднем отсеке машины. Судя по всему, это наш "мини-купер". Было страшно холодно. И я сообразил, что на мне нет ни пальто, ни пиджака. Я остался в рубашке с короткими рукавами, а руки мои просунуты между двумя передними сиденьями так, чтобы я не мог сорвать пластырь. Лежать в такой позе было чудовищно трудно. Я попытался освободить руки - приподнял их и изо всех сил дернул. Но они были крепко привязаны. И на них с такой зверской силой обрушился кулак (так мне показалось), что больше я и не пробовал. Видеть, кто ведет машину и гонит ее изо всех сил, я не мог. Но в том не было надобности.
Лишь один человек на свете мог придумать такую ловушку - сложную, но хитрую, вроде "ягуара", поставленного поперек дороги. Лишь у одного человека мог быть повод, пусть совершенно безумный, чтобы похитить меня. Никаких иллюзий у меня не было: Морис Кемп-Лор не желал, чтобы я выиграл Зимний Кубок, и принял меры.
"Знал ли он, - беспомощно размышлял я, - что Ботва не случайно не съела отравленный сахар? Догадался ли, что я разузнал все о его деятельности против жокеев? Может, услыхал о том, что я объехал все конюшни, или о том, как я наводил справки насчет "ягуара"? Если все это так - что он собирается со мной сделать?". Но я не спешил выяснять ответ на этот последний, довольно-таки мрачный вопрос.
Мы ехали долго, потом вдруг машина свернула влево и затряслась по неровной дороге. Мне стало еще хуже. Через некоторое время пошла медленнее, снова повернула и остановилась.
Кемп-Лор вышел из машины, опустил спинку водительского сиденья и выволок меня за запястья. Я не смог подобрать под себя связанные ноги и упал на спину. Земля была жесткой, усыпанной гравием. Рубашка порвалась, и острые камни разодрали кожу.
Он рывком поставил меня на ноги. И я стоял, покачиваясь, ослепший из-за пластыря и лишенный возможности убежать, даже если бы удалось вырваться. Он стал тащить меня вперед, дергая за веревку. Я все время спотыкался и падал.
Но, прежде, чем грохнуться, о землю, я как-то умудрялся повернуться и падал не на лицо, а на плечи. Он все тянул меня за руки, чтобы я не мог достать до пластыря. Один раз, огромным усилием я попытался его сорвать. Но Кемп-Лор задрал мне руки за голову и долго тащил спиной по земле. Было очень больно.
Наконец он остановился и дал мне возможность встать на ноги. Он не произнес ни слова. Слышны были лишь звуки наших шагов по камням и слабое дыхание северо-восточного ветра.
Разодранная в клочья рубашка была плохой защитой от ветра, и я дрожал от холода. Он остановился. Послышался скрип отпираемой двери, и он втащил меня внутрь. На этот раз нужно было подняться на ступеньку вверх, и я снова упал, даже не успев увернуться. Упал плашмя - на живот. Чуть не потерял сознание. Щекой почувствовал - пол деревянный. Пахло пылью и лошадьми. Он снова поставил меня на ноги и, задрав руки вверх, привязал к чему-то над самой головой. Когда он закончил и отошел, я попытался нащупать - что же это такое? И, ощутив гладкие металлические крюки, тут же понял, где нахожусь.
Кладовая для снаряжения. В каждой конюшне такая есть, где хранят седла, сбрую, а также щетки, ремни, бинты и попоны - все необходимое лошадям. В такой кладовой с потолка свисают крюки для сбруи - приспособления, похожие на трехлапый якорь. На них для чистки вешают уздечки. Но с этих крюков уздечки не свисали. Тут висел я.
Обычно в таких кладовых тепло. Их согревают печки, на которых сушах влажные попоны. В этой кладовой был адский холод. И глубоко въевшийся запах кожи и мыла для чистки седел перекрывался какой-то нежилой затхлостью. Значит, кладовой не пользуются - она пуста. Тишина приобрела новое, зловещее значение. В конюшне не двигались лошади. Пустые конюшни! Я задрожал, и вовсе не от холода.
Было слышно, как он вышел во двор. И тут же до меня донесся знакомый скрежет задвижки и лязг открываемой двери. Через секунду ее закрыли снова, но открыли другую, потом третью. Идя вдоль ряда, так он открыл шесть дверей. Я подумал: "Что-то ищет…". Потом некоторое время не слышно было, что он делает… Однако машину не заводил, значит, все еще оставался здесь…
Все мои усилия разорвать веревку, которой связаны руки, - тщетны. Тонкая, скользкая - похожа на нейлон. И ни одного узла. Не развязать!
В конце концов он вернулся. И у дверей со стуком поставил что-то. Как будто ведро.
Мягко ступая по деревянному полу, подошел поближе. Остановился передо мной. Было тихо, очень тихо. Я услышал новый звук - высокий, еле слышный астматический присвист при каждом вдохе. Похоже, даже пустые конюшни вызывают у него приступ.
Некоторое время ничего не происходило. Он медленно топтался вокруг меня, потом останавливался. Шагал и останавливался. Решает, как поступить. Но что он хочет сделать?
Разок он потрогал меня, проведя рукой в перчатке по ободранным плечам. Я дернулся, и его свистящее дыхание резко усилилось. Потом он начал кашлять - сухим, затрудненным кашлем астматика. Чтоб ты задохся!
Все еще кашляя, он вышел, взял ведро и пересек двор. Я услышал стук поставленного ведра, потом он отвернул кран, и вода полилась с плеском. Звук звонко разносился в тишине.
"Джек и Джил пошли на холм, чтобы притащить ведро воды. Джек упал и разбил свою корону, а Джил вылил воду на него", - бессмысленно вспомнились детские стишки.
"О нет, - думал я, - о нет, мне и так уже холодно". Какая-то часть сознания говорила: пусть делает что угодно, лишь бы отпустил меня вовремя, чтобы я мог скакать на Образце. Но другая часть сознания советовала не быть идиотом - в том-то и дело, он не отпустит тебя. А… если ты даже сможешь удрать - так промерзнешь и ослабеешь так, что не в силах будешь сесть и на осла.
Он прикрутил воду, снова пересек двор. Вода в ведре слегка плескалась при каждом его шаге. Он остановился сзади меня. Звякнула ручка ведра. Я глубоко вздохнул, сжал зубы и ждал. Ударив между лопаток, он выплеснул воду, облив меня с головы до ног. Вода была ледяная и на ободранных местах причиняла нестерпимую боль.
Передохнув, он снова пересек двор и наполнил ведро. Но мне уже было все равно: нельзя промокнуть и замерзнуть сильнее. И я стал тревожиться не о том, что он еще со мной сделает, а сколько собирается продержать здесь.
Он вернулся с ведром и на этот раз выплеснул воду мне в лицо. Напрасно я считал, что хуже быть не может. Вода попала в нос. Грудь ломило. Я не мог вздохнуть. Он же утопит меня! Конечно, он снимет сейчас пластырь со рта, конечно снимет…
Но он этого не сделал.
Вновь набрав воду в другом конце двора, он снова аккуратно завернул кран, и его размеренные шаги направились ко мне. Поднялся на ступеньку, идет по деревянному полу… И я не в состоянии остановить его!
Мысленно я ругался как только мог.
Снова он спереди. Я отвернул лицо вбок и чуть не под мышку спрятал нос. Он вылил полное ведро ледяной воды мне на голову. Бедные цирковые клоуны, я всегда буду им сочувствовать. Впрочем, они обливаются теплой водой…
На этот раз он, видимо, решил, что я достаточно мокр. Во всяком случае, он бросил ведро за дверью, вместо того, чтобы снова наполнить его, вернулся и постоял рядом. Одышка у него усилилась.
Схватив меня за волосы, оттянул голову назад и впервые заговорил с явным удовлетворением:
- Ну, теперь с тобой покончено!
Отпустил мои волосы, вышел из конюшни, и я услышал, как он пересек двор. Его шаги замерли в отдалении. А через некоторое время издалека донесся звук захлопнувшейся дверцы "мини-купера", заработал мотор, машина отъехала. И все замолкло.