ЧАСТЬ ТРИНАДЦАТАЯ ДУЭЛЬ
Май, 1992
1
- Я хотел бы побеседовать с вами, Евгений Николаевич, вот о чем, - начал Турецкий. - По-моему, вы курите, пожалуйста, не стесняйтесь. - И он протянул ему открытую пачку "Честерфилда".
- Благодарю вас. - Никольский чуть быстрее, чем следовало бы, достал из кармана свои "Мальборо", зажигалку и закурил.
Турецкий закурил сам, пустил в потолок изысканную тонкую струйку дыма и начал объяснять Никольскому, что это вовсе, не допрос, а беседа, в ходе которой он хотел бы для себя прояснить некоторые вопросы.
- Мне пришлось ознакомиться с вашим делом. И вот по какой причине. Основой, так сказать, для вашего обвинения послужило анонимное заявление, в котором упоминались фамилии ряда товарищей - или господ, как будет угодно, - давших против вас показания. Я не хочу касаться сути этих обвинений. Как выявило следствие, что-то благополучно отпало, другое - труднодоказуемо. Ваше дело было переведено в иную плоскость, в область хозяйственно-финансовых нарушений. Оно, как вы знаете, не прекращено, следствие продолжается, и, правы вы или нет, покажет время.
Дальнейший ход событий показал, что свидетели Мирзоев, Дергунов, Тарасюк и Суханов в течение сравнительно короткого времени - март и апрель - стали жертвами покушений. Едва не стал покойником и Молчанов. Хотя он, привлеченный в качестве свидетеля к делу об убийстве его помощника, утверждает, что пуля предназначалась ему, Молчанову.
Я сам допрашивал его, Евгений Николаевич, и лично зафиксировал в протоколе слова свидетеля о том, что, по его мнению, организатором всех этих убийств являетесь вы, Никольский. Можно, конечно, принять во внимание душевное, психическое состояние человека, случайно избежавшего смерти. И все же откуда у него может быть такая уверенность? Это мне, честно скажу, не очень понятно. И, естественно, не хотелось бы возвращаться к таким банальным литературным примерам, как, скажем, граф Монте-Кристо...
Турецкий заметил, как помрачнело и покривилось в презрительной мине лицо Никольского от одного только упоминания имени знаменитого героя Александра Дюма. Не нравится? А почему, собственно? Может быть, уже в зубах навязло?..
- ...этакий, знаете ли, благородный мститель, присвоивший себе прерогативы Судьбы... Лично творящий суд и расправу над своими обидчиками. Думаю, что все это, конечно, чушь, продиктованная развивающейся у смертельно напуганного однажды человека манией преследования. Такое бывает. Но я вернусь к своему первому вопросу, мне интересно ваше мнение, Евгений Николаевич: не подозреваете ли вы, кто мог бы быть потенциальным убийцей? Я имею в виду не конкретного исполнителя, а того, кто направляет его руку. Точнее, оплачивает работу пальца, ложащегося на курок.
Никольский откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу. Брови его поползли вверх, высокий лоб прорезали морщины. Все его лицо выражало полнейшее недоумение.
Турецкий не торопил, давая подумать или еще поиграть в раздумье.
- Вот уж действительно всем вопросам вопрос... - сказал, наконец, Никольский, похоже не столько следователю, сколько самому себе. - Не только не знаю, Александр Борисович, но даже и представить себе не могу... Если вы меня спросите, как я отношусь, или теперь уже относился, к этим людям, отвечу как на духу: естественно, резко отрицательно. Но это, вы же понимаете, еще не повод...
- А почему - естественно?
- Вы, вероятно, не знали их, а я не только знал, но даже поначалу был вынужден принимать участие во всякого рода коммерческих сделках, финансовых операциях и прочих хозяйственных мероприятиях... до поры до времени, разумеется.
- Значит, в нашей истории был такой момент, когда ваши пути с партнерами кардинально разошлись?
- Да, именно так.
- Но почему?
- Потому, Александр Борисович, что я привык, приучен с детства, заниматься делом, причем полезным для страны, а не воровством. Меня так учили - и родители, и школа, и институт, и те люди, которые помогали мне подняться на ноги, постигнуть тайны науки и природы и которым я благодарен всю жизнь. И поэтому я не мог и не желал мириться с бандитским, грабительским, хищническим отношением к своему государству, ибо ему сейчас невероятно тяжело, а будет еще хуже, гораздо хуже, и волочить умирающего от голода на Голгофу - преступление, которому нет прощения.
- Ну вы уж вовсе в крайность впали, - возразил Турецкий. - Воруют, грабят, убивают - да. Но откуда у вас такой безоглядный пессимизм?
Просто вы хуже меня, поверьте, знаете то экономическое положение, в коем оказалась наша великая держава. А я - финансист, я знаю. И треть жизни отдал проблемам прогнозирования.
- Да, вы - человек ученый и богатый. - Турецкий усмехнулся и с легким пренебрежением добавил: - Об этом я даже в некоторых газетках читал.
- Вы, возможно, не так меня поняли, Александр Борисович, - нахмурился Никольский. - Я имею в виду не богатство, которое, кстати, не украдено, а заработано, и подчеркиваю, с помощью мозгов и мозолей, а не воровской отмычки, и не про деньги говорю, которые, между прочим, тоже не в сундуках лежат, но строят дома, больницы, предприятия, открывают магазины и так далее, - а именно знание. Вот о чем речь. Знание ситуации, времени, дела и, простите, психологии партнерства и конкуренции. Здесь много компонентов, и если выпадет какой-нибудь один, все остальные - уже яйца выеденного не будут стоить.
- Однако что касается богатства как такового и его происхождения, то ведь никто еще Марксовой формулы не отменял. И бальзаковского афоризма. И многих других.
Никольский даже поморщился, словно от набившей оскомину банальщины.
- Философия нищих, с вашего позволения. И у великих, к сожалению, есть свои огрехи. Иначе они не были бы людьми. Всякие оговорки, продиктованные ситуацией. Да мало ли причин...
- Причин, не возражаю, может быть, много. Но вы, Евгений Николаевич, так ведь и не ответили на мой вопрос.
Ах да, - как бы спохватился Никольский, - тут вы правы. Но боюсь, мой ответ вас не обрадует: не знаю. Я даже представить себе не могу. Но если мы уж заговорили о высказываниях великих, обратитесь к древним римлянам: кому выгодно? Вам же это известно с институтской скамьи, верно?
- Согласен с вами, но разве выгодно, к примеру, тому же Молчанову убрать Мирзоева, Дергунову - Тарасюка, а Суханову - Дергунова?
-А почему нет?- почти изумился Никольский. - Это же обычная по меркам некоторых наших новых бизнесменов конкурентная борьба. Первоначальное накопление капитала, вспомните, что в свое время происходило в той же Америке. Ничего не вижу тут необычного.
- Ну хорошо, я просто назвал фамилии в порядке поступления дел, вы меня понимаете. И все они, прошу отметить, партнеры, все - почетные гости на приемах у Мирзоева. У нас имеется такой список. А вы там не значитесь.
- Конечно, я ведь был уже, если выражаться вашими словами, "убран". В Лефортово, в Бутырку.
- Простите, просто к слову, а в Бутырке вас бросили в камеру, где сидели уголовники - воры, убийцы, рэкетиры, так?
- Да, но к чему вы?
- Я ж говорю, к слову. Вот вам, Евгений Николаевич, еще один казус нашей слепой Фемиды. Это же абсурд - помещать в одну камеру людей, совершивших умышленные убийства и - от незнания - рядовые хозяйственные ошибки.
- Увы, я лишь свидетель и жертва этих ваших казусов. И как вы хотите, чтобы я отреагировал?
- Значит, исходя из ваших слов я так могу понять, что, если бы между вами и вашими партнерами, бывшими разумеется, не произошло разрыва, не исключено, что и вы могли бы оказаться в том списке постоянных гостей?
"Господи, что ж не звонит Романова-то?" - думал между тем Саша, ведя с Никольским несколько странный для следственного кабинета диалог. Но он же сразу предупредил, что это лишь первая ознакомительная беседа. Вот если бы сейчас позвонила Шурочка...
- Вы знаете, возможно, однажды меня бы включили. Но так же быстро и вычеркнули бы из списка. Я не любитель и не сторонник подобного рода времяпрепровождения, напоминающего оргии наших предков. И тем более терпеть не могу этих показушных, жирующих нуворишей.
- А разве там бывало что-то непристойное? - простодушно удивился Турецкий.
Никольский внимательно посмотрел в глаза следователю по особо важным делам, но не обнаружил и намека на подвох или скрытую иронию.
- Но вы же, вероятно, занимаясь этим делом, как мне представляется, не могли не окунуться в атмосферу этих действ? Хотя бы исходя из показаний очевидцев. Я правильно говорю, поскольку не силен в юриспруденции?
- Ну как вам сказать? - Турецкий равнодушно пожал плечами, словно речь шла для него о факте незначительном и малоинтересном. - Нас больше интересуют причины покушения... Исполнители. Кстати, с последним нам повезло: взяли мы снайпера-автоматчика. Вместе с оружием. Так что тут все чисто сделано.
Говоря это, Турецкий не сводил глаз с Никольского, наблюдая за его реакцией. Крепкий мужик. Воля сильная. Ничем себя не выдал, не проявил интереса.
- Ну вот, - так же равнодушно заметил и Никольский. - А говорите, что не знаете убийцу. Нашли же. Молодцы.
Исполнителя нашли. К счастью, и мы, наконец, научились раскрывать заказные убийства. Но за ним, как нам стало известно, стояли другие, более крупные фигуры, которых он назвал. И это уже уголовный мир - по три, по пять судимостей за плечами, "ходок" - как они выражаются. И снова вопрос: на кой черт эти дела уголовникам? Есть версия, что их и направляет чья-то крепко заинтересованная личность с рукой твердой и щедрой. Ну вот взять того же Молчанова. За что он вас так ненавидит, что готов подставить?
- А вы займитесь его делами - и многое сразу прояснится. Извините, не мое дело давать вам советы, но только попробуйте копните поглубже. Видит Бог, много там найдется интересного.
- Благодарю, - улыбнулся Турецкий. - Уже копнули. И даже дело возбудили.
- Вот и славно, - без тени злорадства констатировал Никольский. - Давно пора.
"Не звонит!" Очень не хотелось сейчас Саше раскрывать перед Никольским имена Фиксатого и Барона. Пока достаточно и снайпера с его показаниями, если, конечно, все это имело отношение к собеседнику. Но по его реакции выводов никаких не сделаешь. А может, все-таки стоит рискнуть? Или еще немного обождать?
Никольский всем своим видом, манерой держаться, говорить, слушать будто распространял какие-то непонятные волны доброжелательства и покоя. Турецкий прямо-таки кожей ощущал их и уже подумывал, что будет очень жалеть, если именно Никольский окажется разыскиваемым преступником.
Скажите, Евгений Николаевич, вот еще о чем, - сказал Турецкий, словно стряхивая с себя оцепенение. - Только хочу вас предупредить: в данном случае меня интересует именно психология такого человека, как вы, или те же Молчанов, Суханов, какой-нибудь Сучков в конце концов, - я имею в виду не ваши личные позиции, а общий, если так можно выразиться, взгляд на вещи крупного бизнесмена, финансиста, госчиновника, облеченного гигантской властью и имеющего возможность курировать и бизнес, и финансы. Представьте себе, что однажды обстоятельства ставят его перед необходимостью совершить преступление, чем бы оно ни было оправдано - обостренным чувством справедливости, нанесенной смертельной обидой, кровной местью и так далее. Так скажите, смогли бы, например, вы пойти на убийство. Не сами, нет, зачем, когда можно заплатить хорошие деньги и киллер найдется. По-моему, даже такса имеется: в зависимости от общественной значимости клиента - от десяти до ста тысяч долларов.
- Я? - поднял брови Никольский. - Вы знаете, когда сидел в одиночке и, чтобы не сойти с ума, разговаривал с мухой, да-да, именно с мухой, единственной, кроме меня, живой душой в камере, то верно, думал: вот дайте только выйти отсюда, и я вас всех так накажу, что ваши дети и внуки запомнят! А вышел и... - Он обескураженно развел руки в стороны. - Не гожусь, видно, для таких решительных действий. Разорить, пожалуй, смогу, а убить?.. - Он отрицательно покачал головой.
Зазвонил телефон. Все в Турецком рванулось к нему. Но он сглотнул комок, вдруг перекрывший горло, и, любезно извинившись перед Никольским, недовольно снял трубку и выслушал долгожданное сообщение Шурочки, которая почти кричала, отчего трубку пришлось очень крепко прижать к уху.
- Санька! Молодец! С десятого по двадцать первое октября они сидели в одной камере - Никольский и Барон.
- Я все понял, - лениво процедил Турецкий.
- Ты чего? - возмутилась Шурочка. И вдруг до нее дошло: - Он у тебя?
- Да-да, разумеется, я тоже так думаю, - кивая, словно его мог увидеть звонивший, цедил Турецкий. - Большое вам спасибо за участие.
Он положил трубку, задумчиво посмотрел в окно, потом перевел взгляд на Никольского и, словно вспоминая, на чем закончился их разговор, снова кивнул и заметил больше даже для самого себя, нежели для Никольского:
- Вот и я тоже так думаю, зачем, к примеру, такому интеллигентному человеку, как вы, связываться с уголовниками типа Брагина или Омелько... Хорошо, - Турецкий вздохнул, - позвольте вас поблагодарить за потерянное время. Вы мне немного помогли. А это уже польза делу.
- Ну что вы, - как-то неожиданно растерянно ответил Никольский, - если я чем-то смог... Всегда пожалуйста. Какой же труд, если речь о справедливости...
"А он сейчас мог бы говорить и меньше..." Мелькнувшая было растерянность почти мгновенно растаяла, Никольский поднялся и протянул руку.
- Я так понял, что больше вам не нужен?
- Пока да, - с широкой благодарной улыбкой поднялся и Турецкий и крепко пожал ладонь собеседника. - Извините за беспокойство. - Ладонь Никольского была горячей и слегка влажной.
Все-таки поймал! Сорвался он, не выдержал напряжения. На миг всего единый, но - испугался. Ах, Шурочка, ах ты, мать-начальница наша! Куда б мы без тебя?!
2
Гигантского труда стоило Никольскому спокойно попрощаться со следователем, достойно выйти на улицу, сесть в машину и сказать водителю Сереже Селихову:
- Домой поедем, Сережа.
После того он откинул валик на заднем сиденье, достал трубку радиотелефона и набрал нужный номер. После недолгих гудков, абонент отозвался.
Валя, - голос Никольского был усталым, - немедленно закрой все дела - и ко мне.
- Что-то случилось? - встревожился Брагин. - Да.
- Еду.
- Будь предельно осторожным.
Никольский положил трубку на место, опустил сверху валик, сел поудобнее и, откинув на спинку сиденья голову, закрыл глаза, будто заснул.
Никольский стоял у окна в сад. Брагин мерил нервными шагами кабинет, а Селихов сидел в углу на полукруглом диванчике.
- Как же ты мог совершить такую непростительную ошибку? - Никольский резко обернулся к Брагину. - Не проследил, что он унес оружие с собой! Потом, эта глупость Омелько! Ну как можно доверять такое дело дуракам? Что скажешь?
- Прежде всего успокойся, - зло поморщился Брагин, - и повтори еще раз суть вашего с ним разговора. Он же мог тебя просто на пушку взять.
- Сколько еще повторять! - почти закричал Никольский. - Тебе мало, что у него в руках твой снайпер? Мало, что он мне назвал не клички ваши, а фамилии? Фамилии - пойми! Твою и Николая.
- Ну, - махнул рукой Брагин, - о Коле - не твоя забота. Нет его уже, а покойники молчат. Вот снайпер - это посерьезнее. Но и его можно убрать. Все в наших руках. Узнать только, где он. Вообще- то я хотел с этими суками чеченцами разобраться - за все их дела, за Колю, но, видно, придется оставить в покое. Пока.
- А ты что думаешь, Сережа? - взглянул Никольский на Селихова.
Я? - словно удивился тот, что о нем, наконец, вспомнили. - Тебя, Валентин, как я понимаю, они уже вычислили. Значит, вся эта липа с побегом им известна. Если они начнут копать теперь в зоне, этот твой, как его - Колосенков? - он может расколоться как орех. А вот начальник, тот, считаю, будет молчать, даже если ему яйца расплющат. Дом и прочее стоят того. Или я его совсем не понял... У них с этим Колосенковым был какой-нибудь контакт?
- Никакого, - твердо ответил Брагин.
- Значит, надо убрать зека. Он не мог не видеть вертолета. Цепочку потянут и выйдут на меня. Я там по идее везде засвечен.
- Это сделаем. И Колосенкова уберем, и снайпера, Ахмета поганого... Как же Коля промахнулся!.. А что ты говоришь-то про следователя?
- Я могу сказать сейчас только одно: это тебе не Жирнов. И коли взялся за лопату, до воды доберется.
- А если мы его?
- Смысл какой? Ты что думаешь, он один дело ведет? Их же там наверняка целая бригада. Не он, так другой. Только хуже будет, потому что тогда их подозрение сразу перейдет в уверенность.
- Евгений Николаевич, - вступил в разговор Селихов, - а помнишь, как в прошлом году Сучков хотел у нас Алену стырить?
- Помню, ну и что? - терпеливо ответил Никольский.
- Так вот, я подумал, что, если у этого нашего следователя имеется жена, или дочь, или еще кто- то из очень дорогих родных, можно было бы ему продиктовать некоторые условия, а? Такие, чтоб его не очень унизили как человека, но утихомирили малость в служебном рвении. А что, все мы, в конце-то концов, человеки.
- Хорошая мысль, - подхватил идею Брагин. - Женя, ты мне должен показать его.
А я о другом думал, - устало и как-то обреченно вздохнул Никольский. - Я думал, что тебе, убрав вот эти все свои хвосты, надо, Валя, на самое глубокое дно залечь, как ты говоришь. И год, а то и два, не высовываться. Место мы найдем. Можешь даже в Штаты слетать, развеяться, а потом отлежаться где-нибудь на Азорах или Канарах. И вообще, я вам скажу честно, устал я, мужики, от этих дел. Татьяне не могу спокойно в глаза глядеть, перед Арсеньичем тоже... Понимаете, не было у нас с ним такого договора. Да и эта сволочь получила свое. А на Молчанова уже дело завели. Один остался. Вот он!
Никольский подошел к книжному стеллажу, где почетно красовалась большая цветная фотография, на которой он был запечатлен рядом с Сучковым: оба улыбаются, в руках бокалы с шампанским. И лиловая надпись наискосок "Е. Н. Никольскому - с дружескими чувствами. С. Сучков". Столетней стариной пахло от этой фотографии, так много событий прошло с тех пор. Вынул ее Никольский из-за стекла, посмотрел и сунул обратно. Пусть стоит. Нет, рано он расслабился, потому что этот мерзавец еще жив. А пока он жив, нет покоя и кулаки все время непроизвольно сжимаются. А полностью отдаться делу в таком состоянии Никольский не мог. И значит, последний шаг еще не сделан. Пусть Валентин организует и это дело и - все. Крышка графу Монте-Крисго.
Вспомнив, Никольский сморщился, будто опять подкатила зубная боль. Дался им всем этот граф! Даже следователь, неглупый вроде человек, и тот не мог уйти от банальности!
Однако надо принимать окончательное решение. После убийства Омелько в "России" некоторые его функции взял на себя Селихов. Причем взял добровольно. Недаром же говорят: трудно только в первый раз, а потом привыкаешь. Поломал мужикам судьбы Афган проклятый! Как легко им стало убивать... А вот Арсеньич, он другой. Тоже имеет опыт, не дай Бог другому, и хорошо знает свое дело, но... предпочитает решать вопросы без крови. Разный, значит, все-таки опыт.