– Только вы можете остановить то, что затеяли. Пощадите женщин, которых обрекли стать убийцами. Остановите вращение стрелочек.
Как странно... Карсавин явно не понял, про какие стрелки идет речь, Ванзаров готов был сам себе в этом поклясться. Только вот переспрашивать доктору никак было нельзя. И он смолчал. Зато снял пенсне, долго смотрел в окно и, наконец, сказал:
– Я тут ни при чем.
– Неужели барышни после вашего исцеления превратились в кровожадных фурий по доброй воле?
– Тут другое... Постарайтесь понять... Зверь человек, зверь. Зверем был рожден, зверем и остался. Мораль его держит в узде, религия, общество, нравственность, вроде стреножен и спеленат так, что и дыхнуть невозможно. А стоит дать слабину, чуть ослабить вожжи, как вырывается диким конем. Так что пена летит. И открывается, каким есть. Стоит страх преступить, страх закона и наказания, как тут же является неприкрытая личина человека. Как только чует свободу – падают вожжи, нет тормозов. Только и остается, что восходить к вершинам зла, узнавая с любопытством: что там, в вышине?
– Эти восхождения я намерен остановить, – сообщил Родион.
Карсавин печально усмехнулся:
– Полиция тут бессильна. Только он сам. И личный выбор. Иного не дано.
Не может быть. Вот так просто. Доктор выложил все карты, только Родион не в состоянии разглядеть, что ему показали. Не понимает, и все тут. Что будешь делать, когда тебе чуть не в ухо кричат, а ты на это ухо оглох, как назло. Доносятся смутные шорохи, а слов не понять.
Было слышно, как по мосту прогрохотала конка, как сварливая баба требует у приказчика "доложить фунту, как положено", как лениво смешивались разнообразные звуки проспекта и, приглушенные стеклом, долетали невнятной мешаниной.
– Эх, гуляй! – закричал кто-то отчаянный и сгинул.
Они молчали. Ванзаров не пытался буравить доктора взглядом, да и тот не выказывал напора.
– Вас не смущает смерть вашей пациентки? – прервал паузу Родион.
– Порой лучше легкая смерть, чем долгая пытка серой жизни.
– У нее остался сын и муж сиротами...
– Поверьте, мне очень жаль. Но я тут ни при чем... А для детей, быть может, не так уж и плохо. Человек должен пройти закалку трудностями жизни, чем больше выпадет, тем крепче станет. Под нежной заботой маменьки вырастешь тюфяком...
Непробиваемая, неодолимая стена соткалась в воздухе. Родион почти физически ощутил, что наседать на доктора дальше – решительно бесполезно. Проще вызвать городового Семенова да приказать разрубить его на куски.
Ванзаров встал:
– Посчитайте, какой убыток будет вашему делу. Одна погибла, вторая, там, глядишь, и четвертая. По город поползут слухи, практика резко сократится. Неужели вам это надо?
– Вы просите о невозможном, – уверенно сказал Карсавин.
– Кабинет придется закрыть, мебель продать, а чего доброго безутешные мужья начнут мстить, поймают в темном переулке – и нет доктора. Все прахом пойдет.
– Поверьте, я тут ни при чем.
– Могу договориться, чтобы вернули велосипед...
Бесполезно. Как ни жаль, но уходить придется с тем, что и ожидал. А именно: с логическими предположениями. И более ни с чем. Родион утешился, что стрелка массивных часов неумолимо приближала счастливый час дня. Надо привести себя в порядок да успеть кое-что в участке.
Ванзаров принужденно поклонился и отправился вон.
– Родион Георгиевич, – окликнули его.
Чиновник полиции готов был к любому признанию.
Карсавин печально вздохнул и сказал:
– А нервишки, все же, следовало подлечить. Всегда милости просим.
10
Обеденный час приближался к закату. Редкие столики заняты. Официантам в эту пору – раздолье. Не надо носиться сломя голову, следя за каждой мелочью, чтобы соблюсти этикет. А уж марку в "Дононе" держать строго. Как-никак – самый дорогой и знаменитый ресторан столицы. Есть и большие залы, и отдельные номера. Но обслуживание везде – выше всяких похвал. Ну, и цены соответствующие.
Юношу, прошедшего беспощадный молох местных порядков, с распростертыми объятиями брали куда угодно. Только никто не шел: заведение держала татарская артель официантов, в которой – только свои. Служить здесь было не просто почетно. Каждый, кто носил заветный вензель на лацкане фрака, в глазах ресторанной братии поднимался до небесных высот. Престижно быть официантом "Донона", не то, что ярославским половым.
Марат Тагиев нежно тронул идеальный зализ прически, нерушимо храня полотенце на изгибе левой руки, и в сомнении покосился на колокольчик. Заседавший в третьем кабинете что-то затих. Беспокоить постоянного гостя, привычки которого Марат выучил накрепко, за что и получал щедрые чаевые, было нежелательно. Может, хочет человек посидеть со своими мыслями, чтобы никто не донимал. Столько за день, видать, переделал, вот и отдыхает душой.
Время шло. Марат сбегал раза два по мелким заказам, но третий номер так и не вызвался. Найдя верный аргумент непрошеному вторжению, официант поправил височки, деликатно постучал и засунул голову внутрь.
11
Немало есть людей, которых можно назвать швейцарцами до глубины души. Ходят они в шортах с ремнями, едят сыр с шоколадом, да распевают тирольские йодли. А вот Игнат Тимофеевич был до глубины швейцаром. Родился он таким. И вся его жизни до того момента, как на плечи легла шинель с ползументом, была одним мучением. Но как встал Игнат Тимофеевич на ворота, да стал кланяться и получать на чай, сохраняя достоинство, швейцар расцвел в нем пышным сорняком. Игнат Тимофеевич искренно призирал всех, кому открывал дверь, за то, что они посмели отрывать его от степенного неделания, те же, кто проходил мимо, получали свой фунт призрения, что не имеют счастья проживать в "их" (как он говаривал) меблированных комнатах. Все человечество прямо и четко делилось для Игната Тимофеевича на две неравные части: негодяи, поселившиеся у них, и негодяи, никогда не живавшие "у Соколова". Под гребенку демократично попадали все: без различия пола, рас, верований и состояния.
Дамочка, что минут пять как высматривала кого-то вдоль Невского проспекта, была отнесена Игнатом Тимофеевичем к редчайшей третьей категории, что нравилась лично ему. Хорошенькая бабенка, в самом соку, платьишко такое затейливое, так бы и закатился с ней к цыганам. И ведь не иначе как развратница, только дорогая штучка, рубчиков двадцать за ночь берет. Ждет, видать, своего кавалера, отменного негодяя, поест за его счет, отдастся без души, да денежку приберет. Эх, как бы к ней подкатить. И живет вроде одна, и деньжата у нее водятся, а все равно хочет богатенького общипать.
Однако мнение Игната Тимофеевича резко пошло на убыль, когда к барышне, дерзко развернувшись посредине проспекта, подъехала самая обычная пролетка, из которой выкатился полноватый юнец с огромным букетом. Уж такой щенок, что и говорить противно. Сразу видно – не богач. Да и эта, наверное, дешевка. Не чета Игнату Тимофеевичу. Водрузив на лицо презрительную гримасу, швейцар отвернулся, не пожелав узнать, что будет дальше.
А дальше началось самое интересное. Запутавшись в руках и ногах, желая одновременно поцеловать ручку, сказать что-то приятное и подарить букет, Родион так перестарался, что опрокинул цветник на Софью Петровну. Другая бы на ее месте гневно потребовала юношу пойти вон, а она рассмеялась так мило и необидно, что Родион сразу оттаял.
– Простите, опоздал, – покаялся он, все же отдавая букет. – Пролетку никак не мог поймать.
Было в этом только часть правды. Ванзаров успел заскочить в участок, чтобы отправить срочный запрос в адресный стол и Смольный институт, доложил приставу, что следствие значительно продвинулось, и побежал домой. Там носился ураганом по квартире, расшвыривая рубашки и брюки, пока не влез в лучший костюм, который позволялось надевать только на прием в департаменте. Нынешний случай был поважнее, чем выслушивать доклады о положении в империи. Ощутив непреодолимое желание прожигать жизнь, Родион вскрыл заветную шкатулку, которая хранила на черный день кое-какие банкноты, но раз настал светлый день – то пора делиться. Ванзаров запасся невероятной суммой в двести рублей, которую готов был спустить за вечер, если придется. Да, к счастью, на Сенном рынке еще торговали розами. Разбогатевший коллежский советник отвалил за букет двойную цену, не торгуясь. Разве найдется кто-то, кто будет осуждать его за такие взбалмошные поступки? Вот именно, и не такое вытворяли. Ладно, не о том сейчас...
Софья Петровна спрятала лицо в розах, вдохнула аромат, пышно раскрывшийся в конце жаркого и сухого дня, и счастливо улыбнулась.
– Какая прелесть, спасибо. Обожаю розы, – сказала она так, что Родиону захотелось дарить по целому венику каждый день и до скончания дней. Но пока предложил начать вечер не где-нибудь, а в самом "Дононе". Он искренно надеялся, что слава лучшего ресторана столицы покорит женское сердце. Однако Софья Петровна погрозила пальчиком (ах, что за пальчик, не пальчик – конфетка!) и напомнила, что сегодня ее черед развлекать. И никаких возражений не потерпит. В Европе дамы уже давно на равных с мужчинами во всех смыслах. И она не желает отставать. Так что, погрузившись в пролетку, приказала ехать в театр "Аквариум".
– Как приятно, когда мужчина, вырываясь со службы, серьезно готовится к встрече с дамой, – сказал она.
– И вовсе я не готовился, – смутился Родион.
– У вас галстук криво повязан – значит, в спешке надевали. А раз в спешке, значит, поменяли утренний. Затем, костюм у вас новенький, а вот на ботинках – пыль. Некогда было почисть. Почему? Задержались на службе. Но все равно успели забежать домой и переодеться. Я уже не говорю про цветы. Какой вы молодец.
Родиону захотелось провалиться от стыда за грязную обувь, про которую начисто забыл. Но кожаный диванчик пролетки и не думал разверзнуться.
– Расскажите что-нибудь интересное, мне так нравится вас слушать, – мягко приказала Софья Петровна.
– Появилось много технических новинок, – сообщил пылкий юноша. – Взять, к примеру, велосипед. Признано, что лучшая рама для него – от Гумберта, иначе называемая "Даймонд"...
Далее было заявлено, что трубы лучше тянуть по системе Манескама, что лучшее седло от Брукса, что двухтрубные нескользящие шины – верх совершенства, ну, и прочие сведения, которые, если не лень, перечтите где-то позади. Лекция, честно усвоенная от механика и Лебедева, завершилась на победной ноте:
– ...и вообще я слежу за техническим прогрессом. Без этого в полиции нельзя. Надо быть на острие, так сказать...
На каком острие собирался побывать Родион, осталось неизвестно, потому что Софья Петровна наградила его короткой, но овацией.
– Какой вы разносторонний человек. Никогда бы не подумала, что увлекаетесь велосипедами.
Чиновник полиции состроил гримасу, которая означала только одно: "Да мы не только велосипедами увлекаемся, мы и на воздушных шарах слетаем, в случае чего, нам только дай волю, так мы – ух!".
– Вы уже раскрыли те ужасные преступления? – спросила Софья Петровна.
С трудом возвратясь из звездных высей к каким-то преступлениям, Родион недопонял, что от него хотят, но ему напомнили про отравленные конфеты и шило в сердце.
– Дело движется, скоро поймаем убийцу, – сказал он.
– Да что вы? А кто же оказался злоумышленником?
– Не могу называть имен, это тайна следствия....
– Ну, пожалуйста, ну, только мне, я никому не скажу...
– Хорошо, так и быть. Но помните, это тайна, – Родион даже голос понизил, хотя за стуком колес извозчик ничего не слушал. – Тут замешан некий доктор Карсавин. Знаете его? Вам повезло. Подозрительная и опасная личность. И еще одна барышня, воспитанница Смольного института. И не одна, их много. Ну, а виной всему – салон Матильды Живанши, недаром его прозвали "Смерть мужьям".
– Неужели доктор Карсавин сам убил двоих? – поразилась барышня.
– Уже троих... Нет, тут кое-что хитрее. Я уже расставил ловушки, скоро убийца попадется. И тогда Карсавину будет несдобровать. Уж поверьте.
– И все же, кто убийца, как вы предполагаете? Вы говорили, что барышню убил любовник.
– Не совсем так. Я подозреваю одного человека, но, простите, об этом говорить нельзя.
– Ой, как интересно! – Софья Петровна светилась возбуждением. – Как интересно иметь дело с настоящим сыщиком. Словно читаешь криминальный роман! Они ужасно популярны в Париже. Сыщик Лекок и все такое. Держите меня в курсе...
Родион пообещал, но тут ему в голову совсем не вовремя заглянула мысль:
– А вы посещали салон Живанши?
Вместо ответа Софья Петровна оправила волан на лифе нового платья:
– Как можно жить в Петербурге и не одеваться у Матильды!
Действительно, какой глупый мужской вопрос.
– Многих знаете, кто там бывает?
– О, нет. Это лишь светские улыбки, и ничего больше. Поймите, женщине неприятно, чтобы другая знала, какое платье она делает.
– Может быть, слышали фамилии Грановская, Делье или Хомякова?
– Да что вы! Зачем в салоне спрашивать фамилии. Я имен-то не знаю. Матильда так цепко всех держит, что общаться позволяется только с ней...
– Позвольте нескромный вопрос?
– И вы решитесь?... Шучу, шучу... Даже любопытно...
– Учились в Петербурге?
– Нет, в Сорбонне. Это нескромный вопрос?
– Нет, не он... Позвольте угадать вашу институтскую кличку.
– Я и сама подзабыла... Для чего вам?
– В качестве проверки себя. И важно для следствия...
– Ой, как интересно! Ну, начинайте...
– Я бы решил, что вас называли "Снежок" или "Снежинка".
– Да вы просто волшебник! – Софья Петровна изумительно расширила изумительные глаза (да, вот именно так: два раза подряд "изумительно", иначе нельзя). – Надо же, почти угадали... Меня звали "Белоснежка"...Чудесно!.. Ну, вот и приехала.
Театр "Аквариум" был далек от императорских Мариинского или Александринского театров не только по расстоянию. От надменных столпов высокого искусства театрик на Петроградской стороне отличался тем, что честно развлекал публику, не желая поучать или просвещать. Публика платила взаимностью, то есть деньгами, попасть на представление было трудно. Видимо, Софья Петровна озаботилась заранее с билетами.
Сегодня вечером давали прощальный бенефис трио "Флери", предполагался дебют геркулес-девицы m-lle Кнаак и еще... Тут в глазах Родиона потемнело, потому что афиша преподносила гвоздь вечера: сцены из знаменитого фарса Мясницкого "Сыщик".
"Ну, и что такого?" – скажет какая-нибудь легкомысленная особа. А то, ответим мы ей, беря под крыло несчастного Родиона, что это не лучшая пьеска для будущих великих сыщиков. И очень даже обидная. Вот именно! Только подумайте: пошлый водевильчик про отставного капитана, который начитался романчиков, и вообразил себя великим сыщиком Лекоком. В доме богатой сестры, где он живет, пропадает старинное кольцо. Капитан принимается разыскивать без помощи полиции, пытаясь по лицу узнать вора. Прислуга и родственники потешаются над ним и оставляют в дураках, потому что кольцо вовсе не крали. В финале безутешный капитан Долговязов под общий смех говорит: "Лекок все-таки прав: в каждом преступлении нужно искать женщину, одну только женщину". Фарс имел большой успех у публики, матушка с братцем сходили, потому Родиону содержание было известно в деталях. И не один раз.
Софья Петровна чутко уловила перемену настроения, заглянула на афишу, поняла, в чем дело, и рассмеялась так искренно, что любое ледяное сердце оттаяло бы.
– Умоляю, простите! – сказала она, молитвенно сложив ладони. – Купила билеты, не глядя. Дурацкое недоразумение... Уже не дуетесь? Вот и славно... И усы вам очень пойдут. Чудесно, что занялись ими. Ну, мир?
Эти васильковые глазки он простил бы и за большее преступление. Даже за то, что легкую небритость под носом назвали "усами". Натужно выжав улыбку и смешок, Родион готов был следовать верным оруженосцем, куда прикажет его госпожа. Даже в театр "Аквариум". Но с этого мига волшебное слово, обещавшее так много, и так сладко согревавшее мечты, было вычеркнуто из употребления чиновника полиции. Навсегда. Вот так: "сыщик". Попрощайтесь, больше его не увидите...
В остальном вечер был настолько чудесным, насколько это бывает на втором свидании первой любви. Или вроде этого. Родион улыбался на плоские шутки актеров, пил вино, закусывал пирожными и чудесно проводил время за уютным столиком театра в одном из лучших мест партера. И только внутри у него родилось странное чувство: будто без этих васильковых глаз больше не сможет жить. Если ни минуты, то, во всяком случае, ни дня. И Софья Петровна, кажется, пребывала в подобных размышлениях. Когда веселье кипело на всех оборотах, она вдруг спросила, который час.
Родион полез в карман, по ошибке вынул зеркальце, быстро спрятал золоченую игрушку и нашел истинное время. Было около девяти. Софья Петровна, став вдруг печальной, попросила отвезти ее домой.
По дороге они молчали, словно боялись сказать друг другу что-то очень важное.
Швейцар покинул свой пост ради спокойного сна. Оперевшись о крепкую ладонь чиновника полиции, Софья Петровна сошла, но руку не отняла. А затем тихонько коснулась губками его щеки. Совсем иной поцелуй, не такой как вчера. Было в нем что-то особенное, новое, что и понять нельзя, а только уловить кончиками нервов.
– Спасибо, за чудесный вечер, – сказал она, словно прощаясь.
– Завтра могу надеяться... – спросил Родион.
– Я вам телефонирую...
И васильковые глазки исчезли за массивными дверями меблированных комнат.
Потратив сущие пустяки от того, что хотел широко швырнуть, Ванзаров смело поймал извозчика и приказал везти домой. В голове и душе у него было так пусто, что не хотелось тревожить себя ничем. Ожидание самой важной перемены в его жизни поглотило все эмоции. Он и не заметил, как подъехали. Расплатившись щедро, Родион спрыгнул молодцом и отпрянул. Перед ним во весь гигантский рост, еще более ужасный в мареве белой ночи, торчал Семенов.
Старший городовой козырнул, и сказал:
– Только вас и жду, Родион Георгиевич...
Извозчику привалило счастье. Пассажир только слез – и с того же места опять нанял. А если бы городовой еще и расплатиться ему позволил, когда приехали, совсем – праздник. Но не в этот раз.
12
Заведение несло убытки. Сначала публика явила бурный интерес, но, выяснив, что случилось за дверью отдельного номера, в ужасе покинула ресторан. Многие так испугались, что забыли оплатить ужин. Если бы не старания Лебедева, который приговорил уже третью порцию коньяку под легкую закуску из устриц, креветок, солений, пирожков, супчика, и холодной говядины, кассе "Донона" грозило разорение. А так – хоть копеечка. Появлению Ванзарова салютовал бокалом, в котором осталось на глоток.
– Где вы пропадаете? – закричал во весь голос криминалист. – Мы тут совсем без вас измаялись. Просто места себе не находим.
Судя по кислым физиономиям сотрудников 3-го Казанского участка, персоне чиновника для особых поручений были совсем не рады. "Донон" помещался на территории их участка, так что делать чужакам из 4-го тут нечего. Если бы не жесткий приказ самого Лебедева – ни к чему не прикасаться без Ванзарова, уже бы давно оформили бумаги и гоняли чаи по домам.
Как мог вежливо, раскланявшись с хмурыми коллегами, Родион тихонько спросил:
– Это же чужой участок, не имею права...