– Благодарю, меня уже предупреждали.
Его наградили легким движением бровей:
– В таком случае, искренно желаю вам завершить дело, о котором столько рассказывали, и стать знаменитым на всю Европу сыщиком. Напишите мне в Париж, чем все кончилось. А быть может, ваша слава сама настигнет меня. Прощайте, чиновник полиции... Вас ждет великое будущее... Вы найдете свое счастье...
Софья Петровна по-мужски протянула руку. Если у них в Париже так принято, то здесь у нас свои порядки: Родион предпочитал целовать, а не давить милые ручки.
Чиновник полиции поклонился и стремительно вышел.
Неужели подвиг выдержки и самообладания удался от нерешительности или даже трусости? А вот и нет. Даже в самый разгоряченный момент Родион не мог отделаться от странного чувства, что в комнате еще кто-то есть. Буквально чувствовал это затылком. А быть может, слишком развитое обоняние уловило присутствие других духов. Аромат был не явным, но Родион готов был поклясться, что где-то с ним встречался.
Портье не ожидал, что молодой человек вернется так скоро, и в таком спокойном расположении духа. Только на шее красное пятно, как от нервов. А когда ему показали зеленую книжечку чиновника полиции, Бирюлькин даже растерялся. От него потребовали сообщить: кто приходил в номер к госпоже Ухтомской. Бирюкин поклялся, что гостей у барышни сегодня не было, да и вообще к ней никто не приходит, "кроме вас". Тогда чиновник полиции потребовал предъявить журнал записи гостей. Но сколько Бирюкин ни искал лист, в котором расписалась госпожа Ухтомская месяца три назад, так найти и не смог. И что совсем странно: никак не мог вспомнить ее фамилию. Просто наваждение какое-то: здороваться с дамой каждый день, и не знать имени. Может, не говорила?
Что мог Родион? Только строжайше потребовал, что в случае возврата памяти немедленно сообщили в 4-й участок Казанской части.
2
Обильные груди, из которых столица империи вволю лакала молоко, раскинулись в ближних пригородах по маленьким хуторкам. Держали их финские крестьяне, а потому молоко было жирное, без долива. Нынче сытые коровы доились хорошо, но Марта Ярви не любила лето. В это время года молока хоть залейся, а продавать его некому. Постоянные покупатели уезжали на дачу, бизнес чах. Вот и сегодня, добравшись с тележкой, уставленной бидонами, от Охты до самого центра, Марта продала всего ничего. А потому решила наведаться в заветную квартирку. Еще в мае хозяйка строго приказала, чтоб раньше августа молока не носила – сын отвезен на дачу, а больше оно никому не надо.
Отлив дворнику "дарственную" кружку, чтобы не ворчал, и, уповая на русский авось, финская крестьянка потащила бидон на второй этаж.
Марта уже собралась постучаться к покупателям, как вдруг заметила, что створка не плотно прилегает, а язычок замка торчит наружу. Будучи женщиной воспитанной, а также не умея пользоваться звонком, она легонько приоткрыла дверь, засунула нос и визгливо заголосила:
– Малакка! Слювка! Смютан!
Так и не овладев гласными славянского языка, финка брала голосом, от силы которого распахивались окна на всех этажах. Но зычный призыв остался без ответа. В прихожей было темно и тихо. И пахло чем-то неприятным.
Марта подумала, что хозяева еще спят, у этих городских такие порядки, но волочь полный бидон назад было жалко. Она тронула дверь, чтоб стало пошире, и тут что тихонько стукнуло. Марта глянула под ноги. Обнаружился мужской ботинок, привалившийся к порогу. А рядом – другой...
Дворник Игнат Карпович сдул пышную пену, и уже приготовил рот, чтобы насладиться парным молочком, как с лестницы раздался такой истошный, нечеловеческий визг под грохот бидона по ступенькам, что архангельский мужик выронил кружку, обильно оросив грудь, рубашку, и фартук с номерным жетоном.
3
Главное счастье чиновника – работа с документами. В ней он находит спасение от навязчивых посетителей. В бумагах видит чиновник смысл и назначение своей деятельности. Приказы, распоряжения и справки. Справки – особенно. Для чиновника справка – что для дамы шляпка. Без нее никуда. В обычное время Ванзаров пренебрегал бумагами, считая их нудным занятием, но сегодня бумаги стали его спасением. Уйдя в них с головой, коллежский секретарь нашел средство прийти в себя, изучая ответы из разных инстанций. Справки оказались удивительно полезными. За словами, написанными чудовищным канцелярским языком, проклюнулось множество любопытным фактов.
Так, например, мадам Гильотон, происходившая из королевского рода Стюартов, рождена была дочерью титулярного советника, служившего по министерству уделов, Тимофея Арнольдовича Кивато, проживавшего на Васильевском острове. Дочь родилась у чиновника двадцать пять лет назад и крещена была Ариною.
Более любопытные сведения обнаружились в ответе из Смольного института. Оказывается, на одном курсе с госпожой Бравинской (в замужестве Делье), госпожой Мезенцевой (в замужестве Грановская) и даже госпожой Николаевой (Хомяковой по мужу), училась Арина Тимофеевна Кивато, более известная, как мадам Гильотон, впоследствии предсказавшая Наполеону III поражение при Седане, как раз, когда еще не родилась. Как чудесно, что институт внимательно следил, за кого выходили его благородные девицы. Не зря же все-таки прививали им хорошие манеры. Кому ни попадя такое сокровище отдавать нельзя. Нашлось несколько и других любопытных фамилий, но сейчас было не до них.
Представив хищный образ огненно-рыжей красавицы, Родион согласился, что "Куничка" ей к лицу. А справка из антропометрического бюро свидетельствовала: госпожа Кивато привлекалась за мошенничество, но была отпущена без суда на поруки с неясной характеристикой "по особым причинам". Какие там "особые", самые тривиальные причины: папаша подсуетился, чтобы дело закрыли. И отправил доченьку с глаз долой в Париж, откуда она вернулась прорицательницей.
Осталось сравнить список Живанши и смольнинского курса. Поразительный факт: совпадение нашлось только в одной фамилии. Той самой, что так тщательно скрывала мадам Гильотон – ее собственной.
Карточка "Твоя М.Г." возникла из ящика стола. Во сколько она была у Авроры? Говорила, что ближе к полудню. А если именно она была последней? И ее видел Паша, скажем, поднимаясь по лестнице? И на ней должен замкнуться круг. Но до этого...
Родион попытался разорваться на две половинки, но у него ничего не получилось. Срочно требовалось оказаться в двух места одновременно: опознать с Делье вчерашнюю посыльную и немедленно допросить Хомякову. Без всяких сомнений: она знает своего убийцу. Который исправит недочет Екатерины Павловны, если не поторопиться.
Дурное предчувствие обогнало старшего городового. Семенов еще только ковылял к столу коллежского секретаря, а внутри Родиона сжался неизвестный науке орган, который при страхе знаком каждому из нас. Стараясь не возбуждать лишнее любопытство, городовой не стал козырять и докладывать, а дружески поманил за собой. И уж на улице обрушил на бедную голову Родиона ушат мутного тумана. Не разбирая дороги, чиновник полиции побежал, не следя за неприлично расстегнутым сюртуком.
Белый водопад покрыл ступени. Бидон, беспомощно раззявив горло, плыл в луже молока. Стараясь не испачкать ботинки, Родион одолел два пролета. Здесь было посуше, молочное озеро сошло вниз. Около его кромки торчала подметка мужского ботинка. Надежда русской дипломатии был повержен в собственном коридоре и замер в странной позе: словно торопился со всех ног за уходящим поездом, но боги решили пошутить и обратили беглеца в камень. Бедняга застыл с неестественно размахнутыми руками в согнутых коленках. Судя по одежке, он отправлялся ко сну: жилетка и рубашка расстегнуты, пиджак уже снят, но не брюки. Ипполит Сергеевич не успел надеть и домашнего халата. На дорогой шелковой матери отчетливо виднелся желтоватый шарик с черточками. Плотно вошел, даже ямку вокруг себя собрал.
Оставив Семенова близко никого не подпускать, Родион отправился взглянуть на свидетельницу. Марта восседала в дворницкой, тупо уставившись в печку. Игнат Карпович хлопотал вокруг нее, предлагая то чаю, то водки, но бедная крестьянка не могла оправиться от шока. Чиновник полиции пытался выяснить, как она нашла тело, но на него смотрели бессмысленные коровьи глаза. Женщина что-то сказала по-фински, но понимать было некому. Используя знаки и ужимки, Родиону удалось добиться главного: дверь не была заперта, только чуть прикрыта. Убийца не совершал нечто невообразимого. В этот раз все было просто: позвонил, открыли, ударил и сразу ушел.
Лебедев управился быстро. Подойдя к Ванзарову, оседлавшему ступеньку к следующему этажу, сообщил, что смерть наступила достаточно давно, не меньше восьми часов назад. Вероятнее всего, Делье попытался защититься. Как мог. Во всяком случае, старался парировать удар.
– Откуда они берутся? – сказал Родион, разглядывая все то же шило.
В это утро Аполлон Григорьевич не был расположен к веселью, а потому довольно мрачно сообщил: опросил всех знакомых докторов, инженеров и даже сапожников. Все разглядывали с интересом, но толку никакого: никто не знает, что это такое.
– Может быть, предмет какого-то восточного культа? – добавил он. – Все-таки у трупа кольцо со змейкой.
– Уроборос тут ни при чем. Надо было только выждать...
Лебедев скроил гримасу непонимания.
– Преступник видел, как я с Семеновым вошел в квартиру, – объяснил Родион. – Ждал на лестничной клетке. Дождался нашего ухода и сразу позвонил. Делье решил, что мы это мы вернулись и, не раздумывая, открыл дверь. Реакция велосипедиста помогла прожить несколько секунд дольше.
– И кое-что оставить нам...
В мощной ладони, натренированной вскрытием трупов и трепанацией черепов, блеснуло крохотное пятнышко на золотой цепочке.
– Где вы это нашли? – не веря своим глазам, спросил Ванзаров.
– Удивитесь, но в левом кулаке... Очевидно, Делье сорвал с убийцы.
– Чему я должен удивляться?
– Тому, коллега, – хмурое выражение криминалиста посветлело, в предчувствии маленького торжества, – что этого не может быть. Удар наносился левой рукой. Но Делье – правша, я специально узнавал у него в клубе. Следовательно, защищаться он должен был правой. И вырвать что-то правой. А если штучка в левой...
Неудачная мистификация. Для чего?
Перевернув зеркальце, Родион обнаружил гравировку имени. Такая улика тащит сразу на виселицу, только если будет, кого тащить. Подарок Карсавина удачно болтался по карманам, и теперь рад был напомнить, кому принадлежит. На обратной стороне имелась тонкая гравировка: "Родион". Не только милый подарок, но именная вещица. Какой славный доктор. Значит, зеркальце настоящее.
– "Анна", – прочитал Лебедев. – Хомякова?
– В этот раз – наверняка, – сказал Родион.
– Что, развалилась ваша логическая конструкция? Опять нет розочки со стрелками.
– Напротив: крепка как никогда.
Одолжив улику и возложив составление протокола на подоспевшего чиновника Редера, Ванзаров заскользил вниз по молочной реке.
4
Анютка Мокина умаялась так, что ног под собой не чуяла, кое-как добралась до диванчика и рухнула, не сняв передника с заколкой. Но подлый сон не желал накрыть уютным покоем. Как назло – глаза не слипались, а в ушах такой гул, что хоть звонаря кличь. Поворочавшись так и эдак, Анюта заставила себя встать, поплелась в спальню барыни, нашла флакончик от нервов и прилично глотнула. Вкус мерзостный. Анюта отплевалась, но как прилегла, так сразу и поплыла в сладкой дремоте. Хорошо стало, уютно, тело медленно растворялось в теплом тумане, она уже видела что-то невнятное из ее прежней деревенской жизни, то ли сад, а может. лужок у озерца, как вдруг сквозь дремоту послышался звон колокольчика. Анютка знала, что хозяйка не вернется до вечера, а больше открывать некому. Тем более, получила строгий наказ: отпирать только ей и никому более, даже если почтальон придет или какой посыльный.
Отогнав пробуждение, Анютка нырнула поглубже в сон. Но проклятый колокольчик и не думал отступать. Тренькал и тренькал, досаждая, как заноза. Горничная ужасно не хотела вставать, ноги от снадобья стали ватными, может, позвонят и уйдут. Не велика птица. И, правда, колокольчик затих. Анютка вздохнула с облегчением и пристроила щеку в приятную лощину подушки. Стало тихо. Как вдруг от двери послышался треск.
Сон пропал. Анютка вскочила, прислушалась: и вправду – крушат. Так ведь это грабители! Она одна в доме. Сейчас вломятся, пырнут ножиком, и поминай как звали. Вон, хозяина на Невском прирезали. Теперь за нее взялись. Что же дворник не слышит? Замки-то у них крепкие, но так принялись, точно не выдержат.
От ужаса бессилия Анютка заверещала поросенком под ножом мясника. За дверью сразу притихли, зато голосище закричал:
– Есть кто в доме?
Точно – душегубы. Не переставая верещать, Анютка добавила к возгласам как и любая нормальная барышня, в трудной ситуации:
– Убивают! Спасите! Полиция!
– Чего орешь, дура! – закричал все тот же бандитский голос. – Мы и есть полиция! Открывай немедленно.
Как только до хилых мозгов горничной дошло, что полиция уже явилась на помощь, девица бросилась к двери. Открывать, по-честному, было уже нечего: замок выворочен с корнем, створка держалась на цепочке. Только Анютка ее сняла, как ворвался плотный господин, приходившей второго дня, и закричал:
– Где Анна Хомякова?
– Так на бале они, – дрожа всем телом, ответила Анютка.
Худосочное существо с перекошенной заколкой, измятым фартуком и полными тупого ужаса глазами, должно было вызвать жалость и сострадание. Но Родион ощутил только злость. Из-за этой дурехи наломал дров, то есть дверей, подумал: опять опоздал и ждет его парочка хладных трупов. А тут – вполне живое тело. Хоть и хилое.
– Почему не открывала? – все же спустил досаду чиновник полиции.
– Так ведь с пяти утра на ногах. То одно подать, то за другим сбегать, – пожаловалась Анютка строгому, но милому господину, и такому молоденькому – просто прелесть, не то, что жуткий верзила на лестнице. – Уж так готовились... Все разглаживали, ушивали, еле жива...
Подмывало воспользоваться моментом и провести незаконный обыск. Но Родин стерпел и только спросил:
– Письма госпожа часто шлет?
– Так ведь каждое утро посыльного отправляем.
– Кому пишет? Подругам?
– Подруг она и так видит... Доктору какому-то, сообщает диагноз, – с умным видом доложила Анютка и улыбнулась. Так понравился ей это пухлик, словно румяный пирожок. Вот прогуляться бы с ним под ручку.
Румяный пирожок не был настроен на романтические волны. Приказав столяру чинить то, что было сломано с таким рвением, а дворнику следить за каждым, кто приходит в эту квартиру и докладывать прямо в участок, Родион отправился в Дворянское собрание. И Семенова прихватил, куда же без старшего городового теперь.
Среди господ, посвятивших свою жизнь благотворительности, были не только жулики. Изредка попадались глубоко наивные люди. Они искренно верили, что, собрав некоторое количество средств, можно улучшить нравы, помочь обездоленным или поспособствовать прогрессу. В общем, пытались заниматься совершенно бесполезными делами. Кроме благотворительной подписки, модным способом отъема денег стали дневные благотворительные балы. Чтобы попасть на него, надо было иметь приглашение и изрядную сумму. Взамен получить выходной день на службе, милое веселье и ощущение, что внес посильный вклад во что-то хорошее, хоть и не понятно, что именно. Дневной бал предполагал, что господа за свои деньги будут сдержанно веселиться и пить, не как вечером, когда гудеж заканчивался под утро, и утомленные тела развозили извозчики и личные экипажи. Дневной бал предполагал соблюдение некоторых приличий.
Подобное мероприятие и было устроено "Обществом любителей велосипедной езды". Взнос составлял пятьдесят рублей. Целью бал-маскарада назначили поддержку велосипедной езды в российских деревнях. Предполагалось собрать не менее пяти тысяч рублей. Из которых четыре уже были потрачены на оплату зала, его декорирование, оркестр, и обширный банкет. Оставшаяся сумма в тысячу рублей должна была значительно продвинуть велосипед в дикую российскую глубинку, а именно: купив десяток дамских "Руджей", отправить их с сердечным приветом в какой-нибудь дальний уезд Сибири. Устроители бала искренно верили, что делают шаг к прогрессу, не задумываясь, что останется от дамских велосипедов после первой колдобины. Ну, да ладно...
Бал-маскарад начался чудесно. Председатель выдал прочувственную речь в том духе, что отныне прогресс помчится на велосипедных колесах, и близок тот день, когда... Впрочем, не будем утомлять всякой ерундой. Речь была встречена оваций, после чего гости занялись танцами. Бальные туалеты дам были достойны пристального интереса журналов, следящих за модой. Господа-велосипедисты, как всегда, облачились в скучные смокинги с бутоньерками. Общую пикантность придавали маски, которых нельзя было снимать до конца. Закуски и напитки манили щедрой скатертью-самобранкой. Официанты изготовились обслужить и обнести. Оркестр жарил вовсю. Пары кружились механическими фигурками старой шарманки. Расцвела атмосфера милого, но все же светского веселья.
Распорядитель категорически отказался пропустить юного господина в костюме, не приличном для бал-маскарада, а тем более без приглашения, а тем более с городовым. Пришлось использовать грозную власть "чиновника особых поручений от сыскной полиции" и маленькую зеленую книжечку департамента. Вмиг подобрев, распорядитель только посмел узнать: не изволит ли господин Ванзаров сделать скромный взнос в развитие велосипедного дела. Господин Ванзаров пожелал велосипедному делу, особенно в России, всяческих успехов, но расстаться с четвертью месячного жалованья не пожелал. Зато потребовал список гостей. Около фамилии "г-жа Хомякова" красовалась жирная галочка.
Оставлять Семенова на входе бесполезно. Хомякову в лицо не знает, а в маске наверняка ошибется, начнется скандал с выяснением отношений, только этого еще не хватало. К тому же имеется и другой выход. Осталось – прямиком в бальную залу.
Пока Родион прикидывал расположение своего малочисленного войска, старший городовой укрылся за сумрачным видом. Такого количества обворожительных женщин в одном месте, да еще летящих под музыку, видеть ему не приходилось. Дамы хоть и в масках, были чудо, как хороши. В масках – даже симпатичнее, потому что загадочнее.
Семенову были поручены главные двери, и Родион нырнул в бал.
Потоки танцующих пар кружились самозабвенно, обдавало нескончаемой вереницей ароматов, подолы и шали задевали легчайшими прикосновениями, но более всего задевали удивленные взгляды, которые так и сверкали под масками, и презрительные улыбочки кавалеров. Стыдливость чиновник полиции задвинул в самый глухой чулан души, не до тонких чувств. Куда хуже, что разобрать под масками нужное лицо было практически невозможно. Родион сделал поразительное открытие: когда женщины собираются вместе, при этом наряжаются, завиваются и всячески украшают свои красоты, найти среди них маленькую брюнетку куда труднее, чем черную кошку темной ночкой. Лучшей маскировки, чем бал-маскарад, трудно представить.