Не утруждая даму, Родион извлек пучок вещественных улик.
– Эти?
Вздох радости вырвался из измученной груди.
– Мои булавки! Мои дорогие награды... – запричитала Матильда и даже порывисто бросилась, но застыла в сомнении: – Позвольте, здесь только шесть...
– Сколько не хватает?
– Самой ценной: награду после стольких лет неудач... Позолоченная булавка за победу в 1890-м году.
– Значит, номер один... – повторил Родион. – И булавка убивает вернее ножа.
Матильде послышалась какая-то невероятная глупость. Совсем мужчины не разбираются в тонкостях дамского туалета. Ну, как булавка убить может? Даже смешно. Уколоть – да и только.
– Эти награды были украшением моего салона, – сказала Матильда. – Я готова была целовать их...
Если бы она знала, откуда их вытащили, то целовать расхотела бы, а вот обморок был бы гарантирован. Родион проверять не стал, а спросил:
– Они хранились в этих коробках?
– Разумеется, нет! Я сделала шелковую подушечку, и так элегантно воткнула, будто корона вышла.
Кровожадно, как показалось Матильде, Родион улыбнулся и задал совсем дурацкий вопрос:
– Какие цветы были в букете, который отослали на именины Авроры Грановской?
– Только розы, разумеется. Ее любимые белые розы...
Какой странный юноша. И повел себя совсем странно: не отдал драгоценные булавки, а засунул в пиджак, и, не прощаясь, побежал к двери.
– Господин Ванзаров! – изумилась мадам Живанши.
– Простите, не сейчас, после...
– Но как же мои призы?
– Найдем. Обязательно, найдем, – торопливо проговорил странный чиновник, и, наградив лоб зазевавшейся горничной приличным тумаком двери, покинул квартиру.
Дамы остались крайне недовольны визитом. Матильда так и не узнала судьбу салона, а Катюше пришлось лечить шишку медным пятаком. И никакого развлечения.
2
Заботливого секретаря на месте не оказалось. Может, выскочил по срочному поручению, а запереть забыл. Отзвонив раза три, Родион обратил внимание, что створки держатся неплотно, словно предлагают не церемониться.
В приемной царил рабочий порядок и покой. Будто еще мгновение назад помощник сидел на рабочем месте, вон, даже перо на открытой чернильнице, а теперь взял и растворился.
– Кто там? – спросил голос, приглушенный портьерой.
Ванзаров вошел без объявления.
– Вы вовремя...
Доктор восседал за рабочим столом, положив руки перед собой, как египетский сфинкс. Спина плотно упиралась в спинку резного кресла. Словно боящийся высоты оказался на карнизе, и не может двинуться, только прижимается к спасительной стене.
– Прошу простить, руки не подам, нездоровится... Устраивайтесь, Родион Георгиевич, вы – долгожданный гость. Не желаете конфетку?
Блестя шоколадными дольками, коробка "Итальянской ночи" манила изведать сладкое наслаждение. Выбрав знакомое кресло, принимавшее множество влиятельных задов, скромный чиновник полиции развалился, закинул ногу на ногу, и сказал:
– Мне все известно...
– Вы так уверены? – Карсавин улыбнулся. – Заглянули в свое зеркальце и нашли все ответы?
– Не я: логика и факты... А где ваш секретарь?
– Он получил прекрасные рекомендации и полный расчет... Приемы отменены. Нам никто не помешает... Мы одни. Или один на один, так сказать.
Нехорошо разрушать иллюзию честного поединка. Но что поделать: на лестничной клетке изготовился старший городовой Семенов, черный ход перекрывал младший городовой Ермилов, а на набережной у полицейской пролетки ждал городовой, имя которого позабылось, не говоря уже о городовом Ендрыкине, прихваченном для надежности с поста. Промолчал Ванзаров о тузах в рукавах.
– Должен предупредить: времени у нас немного, – продолжил Карсавин. – Потратим его с толком... Раз все знаете, так начинайте. Моя профессия – слушать.
– Не знаю, в чем моя профессия, – сказал Родион. – Еще не знаю толком... Наверное, открывать глаза на истину, которая и так на виду.
– Насладитесь, Родион Георгиевич.
– Как прикажите, Петр Владимирович... Жил да был некий великий врач, скажем, доктор Карсавин, который исправлял пошатнувшиеся нервы особым образом. Он предлагал делать людям то, что им втайне хочется. Причем так, чтобы не навредить себе и при этом исцелить душевную болезнь. И вот однажды в этом году доктор Карсавин понял, что может поставить удивительный и очень полезный для познания человеческой природы эксперимент. У него в руках оказался достойный материал: четыре барышни. Все – как на подбор успешные, замужем и даже с детьми. Не знают ни забот, ни хлопот. Одна из них, впрочем, зарабатывала на жизнь, предсказывая будущее за умеренную плату. Но, это деталь несущественная. А существенно, что каждой из них сытая и спокойная жизнь с любящими мужьями, лицемерием семейных отношений и воспитанием послушных детей глубоко наскучила. Хочется чего-то нового и необычного, что разгонит хандру и тоску. Что же делать? Барыши обратились к доктору. Мудрый эскулап решил воспользоваться шансом и составить удивительную в своем роде игру. Он предложил барышням испробовать в захватывающее развлечение. А именно поиграть в убийство: составить план и начать его постепенно осуществлять. Но только не доводить до страшного конца – кто же будет резать кур, несущих золотые яйца. Девушки согласились. Одного не сказал хитрый доктор Карсавин: свой собственный план он составил таким образом, чтобы "убийца" оказалась и "жертвой", а для этого замкнул своих пациенток в круг. Как бы убивая подругу, дама непременно становилась как бы жертвой другой. Гениально и просто. Для чего это понадобилось? Доктор Карсавин хотел наблюдать с научной точки зрения, как давно и хорошо знающие друг друга женщины, подруги, начнут сначала бояться, потом подозревать, потом ненавидеть. Наверное, он хотел узнать, какие чувства возбуждает в сытом человеке необходимость убить ближнего и страх самому быть убитым. Верю, правила игры доктор честно объяснил каждой барышни. Дело пошло. Каждый день пациентки составляли письма, в которых описывали свои чувства и желания. Доктор Карсавин читал и понимал, что гениальная идея не находит своего воплощения: дамы увлекаются безумными и нереальными фантазиями, от которых никакой пользы. Нужен был правильный толчок. И он нашел средство, о котором чуть позже. Но как только посеял ветер, то пожал бурю. По письмам доктор отметил, что барышни стали крайне серьезно относиться к идее убить. А потом и вовсе убедился: они не остановятся перед настоящим убийством. Зверь проснулся и вырвался на свободу. Милые домохозяйки превратились в кровожадных фурий. Откуда такая перемена в женщинах? А все дело в том, что им пояснили: есть способы убить просто. Так просто, что и никто не подумает. Все останется прежним, их никто не заподозрит, но они испытают сладость убийства. Кто же надоумил воспитанниц Института благородных девиц?..
– Не надо пачкать мое открытие, я слишком много за него заплатил, – резко оборвал Карсавин, но тут же извинительно улыбнулся.
– Что же вы открыли в человеке такое особое?
– Знаете, почему образцовая мать семейства вдруг становится тайным убийцей? – доктор сунул в рот шоколадную конфетку и, причмокивая, продолжил: – Ощутив силу без страха возмездия, она познает самое сильное из наслаждений: быть самим собой. Нет удовольствия сильнее, когда ты подвигаешь Бога и становишься на место его, пусть над одним человеком, пусть над одной живой душой, но теперь полностью принадлежащей твоей власти. Небесное возмездие, как всегда, запаздывает и кажется, что вот она – правда и истина, которую так тщательно скрывали. Оказывается, убивать – не только легко, но и приятно. Изумительно приятно. Нет угрызений совести, нет страха закона, а есть только безмерное наслаждение, что силам твоим нет предела, и тебе подвластно все. Это посильнее кокаина. Особенно, когда вся жизнь подчинена порядку. Чем больше в жизни комфорта и сладости, тем страшнее внутри человека набегают темные силы. Тем больше тянет к крови и зверствам. Чем лучше жизнь, тем хуже человеку. Чем больше комфорта, тем сильнее тяга к зверству. Зверь не может успокоиться травой. Ему нужно сырое мясо с кровью. Вот так, господин чиновник полиции.
На лестнице и в подъезде уже давно скучала полицейская засада, чего доброго проявят инициативу. Семенов, наверно, уже сжимает шашку. Надо торопиться.
– Все это занимательно, но я пришел предъявить вам обвинение, – сказал Ванзаров, выпрямляясь на кресле.
– И в чем меня обвиняют?
– В том, что направляли убийцу на беззащитных пациенток. Барышни хоть и жаждали крови, но сами толком ничего не смогли сделать.
– Можете это доказать?
– Конечно. Все дамы по институтской привычке, прежде чем написать письмо, делали его черновик в дневнике. Записи Грановской, Делье и Хомяковой находятся у нас. Даже если вы уничтожили их письма, во что я не верю, – какой же ученый расстанется с таким бесценным научным материалом, то у нас хватит доказательств. Остальное даст немедленный обыск. Разрешение имеется.
– И вы знаете, кто убийца? – спросил Карсавин и употребил другую шоколадку.
– Возможно, больше, чем вы. Думаю, тут тоже был своеобразный эксперимент: воспитание сильной личности или что-то вроде того. Так вот...
– Достаточно, – Карсавин очень медленно прикрыл веки, и так же осторожно их разлепил. – Я прошу вас об одной услуге. Дайте слово оставить ее в покое, и я немедленно предоставлю вам самые исчерпывающие доказательства. Хватит, чтобы с блеском закрыть все дела. Согласны?
– Разве можно верить слову чиновника полиции? – спросил Родион.
– Готов поверить вашему слову... Вы честный и благородный человек, хоть и полицейский... Прошу не медлить...
– Обещаю не трогать вашу дочь. Даю слово...
– Благодарю... Вы на них сидите.
Массивное кресло перевернулось кульбитом. К днищу с обратной стороны была пристроена массивная папка старинной кожи. Внутри оказалась листки, исписанные аккуратным почерком доктора Карсавина.
– Вы делаете чистосердечное признание в восьми убийствах?! – спросил Ванзаров.
– Не забудьте, вы дали слово... – стиснув зубы, сказал Карсавин и вдруг чихнул. Застыв на мгновение, доктор свалился кулем на письменный стол, стукнув лицо о чернильницу. В пролившейся лужице утонуло треснувшее пенсне.
Ванзаров дунул в полицейский свисток.
Вместе с Семеновым они отвалили тяжелое тело к спинке кресла. Карсавин не изволил дышать. И помощь не требовалась.
Скорее из упрямства, Родион проверил все ящики. Кругом было пусто. Только в одном красовалась послание: "Ванзаров, не ищите. Все письма и дневники я уничтожил. Не тратьте время. Помните: вы дали слово".
Доктор Карсавин подготовился основательно. После собственноручных признаний в убийстве супругов Грановских, Делье, Хомяковых, горничной Ипатьевой и барышни Арины Кивато из чувств личной ненависти и невыплаченных долгов, он написал заявление о сведении счетов с жизнью "по причине невыносимых моральных мук от совершенных злодеяний", а также в его смерти просил винить только его самого.
"Итальянская ночь" пахла чуть уловимым ароматом горького миндаля. Петр Владимирович ушел гордо и со вкусом. Какая все-таки потеря для нервных пациентов.
3
Николаевский вокзал столицы тонул в дымке бедой ночи и мутном свете газовых фонарей. На платформу подали поздний состав. Молодой господин, чуть полноватый, но подтянутый, совсем без багажа, что-то сказал на ухо другому господину в нелепом, будто с чужого плеча летнем пальто, и неторопливо отправился вдоль перрона.
Посадка началась. Сновали носильщик, груженные чемоданами и баулами, как верблюды, за которыми налегке шествовали господа путешественники. Поезд дальнего следования блестел начищенными вагонами только первого и второго классов, стекла сверкали, проводники в идеально чистых мундирах Министерства путей сообщения, кланялись пассажирам, подсаживали дам, гладили детей по головкам и были крайне любезны. Сразу видно: в Париж люди едут, не в куда-нибудь в Сибирь.
Около вагона первого класса произошла заминка. Дама везла с собой столь необъятный багаж, что два носильщика не справлялись. Впрочем, крупный саквояж, плотно набитый, она не выпускала из рук. Нельзя пройти мимо ее очаровательного дорожного туалета из альпага цвета гелиотроп. Очень широкая юбка-клош, пристроченная внизу три раза, и шемизетка из полосатого фуляра, белого с розовым, как перед так и спина которой образуют три довольно широкие складки, причем каждая отделена белым кружевом гипюр. Высокий воротник из материи, от которого ниспадает кружево в виде отложного воротника, пышные, длинные рукава-ballon и кушачок, сделанный из фуляра. Шляпа из пестрой соломы отделана лентами цвета гелиотроп и перьями. На плечи накинута пелеринка-колет очень широкая, из альпага, сделанная на кокетке, которая скрыта под большим капюшоном, подбитым фуляром одного цвета с шемизеткой. Пелеринка скрепляется спереди изящным аграфом из серебра. Высокий воротник отделан четырьмя изящными серебряными пуговицами, по две с каждой стороны и светлые шведские перчатки до локтя. И хоть в костюме не найти моднейшей клетчатой "шотландки", согласитесь – глаз не оторвать.
Несмотря на хрупкий вид, дама руководила грузчиками с решимостью полкового ротмистра, гоняющего тупых новобранцев на плацу. Командовала, как правильно поднимать чемодан, как заносить его в вагон, как соблюдать строгий порядок вещей, при этом трудиться быстро, без заминок и чесания затылков. По правде говоря, грузчикам так надоели пискливые распоряжения, что они готовы были швырнуть багаж на перрон, потеряв деньги, лишь бы отвязалась эта холера.
Спасение труженикам баулов пришло внезапно. Плотный молодой господин, подойдя незаметно, приветствовал даму. Она резко обернулась и позабыла о грузчиках.
– Зачем пришли, мы же попрощались, – сказала довольно резко, не успев отложить командный тон.
– Я прощался с госпожой Ухтомской. Но счел нужным пожелать доброго пути госпоже Карсавиной, – сказал Родион, приподнимая край шляпы, как требовали приличия. – Мой визит исключительно личный.
Дама мило улыбнулась:
– Ах, эта глупая привычка представляться девичьей фамилией матери... Все из-за нее?
– Отчасти. Мы, чиновники полиции, находим удовольствие в работе с документами и справками. Порой они нужны, куда больше логических заключений. Вот например, справки говорят, что мадмуазель Ухтомская никогда не получала заграничный паспорт и даже не знает, как выглядят парижские бульвары. А вот госпожа Карсавина недавно получила его по разрешению отца. Именно госпожа Карсавина училась на одном выдающемся курсе в Смольном институте благородных девиц, а также имела приглашение, и побывала на благотворительном бал-маскараде, как горячая поклонница велосипедов. И что самое необъяснимое: у госпожи Грановской на нашлось поздравительного букета с именинами от подруги юности госпожи Карсавиной. Отметим, что на фамилию Карсавиной был продан билет на парижский поезд, и, по странному совпадению, со счетов господина Карсавина были сняты все наличные средства, при этом никаких покупок недвижимости он не совершал.
Софья Петровна обладала удивительным характером, так странно сочетавшимся с ее обаянием. Выслушав, не смутилась, не отвела васильковых глаз, а с вызовом спросила:
– Чего же хотите?
– Ничего, – ответил Родион. – Я дал слово вашему отцу оставить вас в покое.
– И собираетесь держать его?
– Само собой. Какой смысл арестовывать ни в чем не повинную барышню, против которой завалящей улики не найти. Убийца сознался в совершенных злодеяниях и вынес себе приговор. Дела победоносно закрыты. Что остается скромному чиновнику полиции? Разве только немного благодарности...
– Я поняла вас, – сказала Софья Петровна, краем глаза посматривая, как объемный чемодан благополучно упал на ступеньку вагона и далее на перрон. – Назовите цену...
– Всего лишь скромный подарок.
– Сколько?
– Мне будет приятно оставить на память золоченую булавку с цифрой "один", которая предназначалась мне.
Дама великолепно владела собой, нет, в самом деле, редкое достоинство. Она лишь оправила и так идеальную пелеринку, переложила саквояж, тянувший руку, и мягко спросила:
– Раз мы больше никогда не увидимся, скажите честно, Ванзаров: вы меня не любили? Это был тончайшая игра? Сразу начали подозревать?
– Не умею говорить о чувствах, – просто ответил Родион. – Да и какая теперь разница... Я старался быть слепым, сколько возможно. Два раза не попасть в рестораны, где как раз и требовалось быть, можно посчитать случайностью.
– А что же тогда?
– Только логика. Первые три убийства были сделаны так чисто, что при обычных обстоятельствах раскрыть их было трудно. Зато все остальные прямо указывали на виновника. Каждый раз нового. Такое возможно, когда кто-то очень близко знает, как идет следствие, и ему приятно дергать за ниточки. Чтобы чиновник полиции бегал, как белка в колесе за своим хвостом. Пристава и Лебедева пришлось исключить. Что у меня оставалось? Вот именно... Но выдала вас маленькая деталь. Такая крохотная, что я заставил закрыть на нее глаза.
– Ой, как любопытно. Ну, не томите, поезд уйдет.
– С умением наблюдать мелочи, которое отмечает и запыленные ботинки, вы почему-то не обратили внимания на дамское зеркальце, что я вынул по ошибке. Стоило сразу бы задать простой вопрос: как такое возможно? Но я слишком опоздал... Да и выбор пьески был тонким намеком: посмешище и дурак, который пытается копировать великого сыщика. Чего уж больше...
– Какой вы все-таки умница, – сказал Софья Петровна, наградив невозможной улыбкой. С искренним облегчением Родион узнал, что колдовство васильковых глазок утратило всякую власть над ним. Это очень важно в такой непростой момент.
– Так как мой подарок? – напомнил он.
– С огромной радостью, но... Поверьте, у меня ее нет.
– Именно поэтому прошу.
Софья Петровна, кажется, не нашлась, что сказать.
– Золотая булавка теперь нацелена на вас. Забудьте про багаж и бегите от этого поезда. Спасите себя.
– Вы просите, чтобы я осталась? – в изумлении спросила Софья Петровна. – Ах, Родион, какой вы романтик. Славный, милый, чудесный, любая женщина нашла бы с вами счастье всей жизни... Мне очень не хочется делать вам больно. Но поймите же, я совсем другая. Семья, дети, тихая любовь – это уже не мое. Даже вашей любовницей не могла бы стать потому... Потому что вы слишком хороший мальчик. Грех мучить такого доброго человека.
– Прошу не остаться, а спасаться, – уточнил Родион. – После того как станет известно, что знаменитый доктор Карсавин оказался кровавым мясником, вы не сможете жить в столице. Но в России много городов. А в Европе – еще больше. Бегите и прячьтесь. Вашего саквояжа хватит надолго.
Пробил второй удар перронного колокола. Пассажиров просили соизволить занять свои места в вагонах.
– Вы самый удивительный человек, каких я встречала, – рука в шведской перчатки легла на плечо чиновника полиции. – Мне пора. Чемоданы изваляли в грязи и погрузили.
– Зачем? Зачем вам это понадобилось? – спросил Родион.
Васильковые глазки смежились, словно барышня погрузилась в невинные мечтания: