– За несколько дней до гибели Авроры мы обсуждали с ней разные причуды общих знакомых, как вдруг она спросила: "Что бы я стала делать, если бы узнала, что в нашем кругу есть убийца?". Я решила, что Аврора меня разыгрывает, как обычно, но она была настроена серьезно, и опять спросила: "Вдруг, человек, с которым ты дружна, например, близкая подруга, бываешь у нее и она бывает у тебя в доме, на самом деле, вынашивает замысел твоего убийства. И не ради какой-то пошлой материальной выгоды, а чтобы решить свою душевную проблему". Я спросила, намекает ли она на кого-то конкретно, но Аврора со смехом уверила, что это только теория, ее интересует мое мнение. Я сказала, что такая опасность будет портить жизнь, если о ней знаешь наверняка. А беспокоиться просто так, что кто-то из знакомых может строить планы убийства – глупо. Так и кирпича можно бояться. Чего доброго с ума сойдешь. Но Авроре это было мало, она стала настаивать. "Допустим, – сказала она, – ты знаешь, что угроза не шуточная, только не знаешь, кто твой убийца. Разве твоя скучная жизнь не приобретет новые волнующие краски? Разве каждая прожитая тобой минута не станет для тебя по-особому важной и удивительной? Не то ли испытывает приговоренный, которому отложили казнь: одновременно страх и радость?". Я сказала, что не хочу обсуждать подобные гнусности, мне уже страшно, а если она что-то знает, пусть выскажется напрямую. Но Аврора все обернула в шутку...
Родион терпеливо ждал продолжения, не одобряя и не понукая, словно предоставив даме возможность самой выбрать: быть ли искренной.
– А позавчера ... – Екатерина Павловна запнулась, но продолжила: – ... она показала мне клочок с розой и стрелками и со смехом сказала, что, быть может, это весть от ее тайного убийцы, который начал охоту и дает жертве шанс спастись. Я спросила: радует ли ее теперь каждая прожитая секунда. Аврора ответила: "Это восхитительное чувство: опасаться каждого, кто подходит близко. Захватывающая игра". Все это казалось розыгрышем. Но теперь... Когда я... Когда она...
Многие неясности обрели отчетливые очертания. Но возникала странная коллизия: допустим, убийца предупредил Аврору, чтобы она себе места не находила. Тогда получается, что госпожа Грановская знала значительно больше, чем сказала подруге. Иначе бы не предположила, что странное послание – "метка" от убийцы. И главное: зачем убийце два раза присылать одно и то же "письмо": до и после убийства Грановской.
– У вас есть предположения, кто мог затеять игру с Авророй и вами? – спросил Ванзаров. – Кто-нибудь из вашего круга?
– Наш круг – солидные, обеспеченные и уважаемые люди, которым не нужно убивать друг друга от скуки.
– А если вдруг потребуется?
На лице Екатерины Павловны застыла гримаса удивления, которая ее печально глупила.
– Что это значит? – строго спросила она. – Вы на кого-то намекаете?
– Аврора Евгеньевна хранила на туалетном столике набор ядов. Вы знали об этом?
Супруга дипломата не нашлась, что ответить.
– Вам же городовой сказал, от чего погибла Грановская? – с наивным и чистым лицом спросил Ванзаров.
– Я не стала бы спрашивать. А как?
– Отравили синильной кислотой, которую впрыснули в конфеты. Вот теперь и подумаешь... – оборвал себе Родион.
– Что вы намерены предпринять для моей защиты? – просила Делье.
– Желаете поставить пост с городовым у ваших дверей? А что скажет начальство вашего мужа?
– Я об этом не подумала, – Екатерина Павловна погрузилась в терзания. – Это дело ни в коем случае нельзя выносить на свет. У Ипполита могут быть осложнения в карьере... Что же делать?
– Быть может, ваши тревоги напрасны... Имейте терпение дослушать... Стоит лишь предположить, что госпожа Грановская сказала вам чистую правду...
– Что это значит? Объяснитесь, это, в конце концов, возмутительно...
– Это значит, что вас намеревалась убить ваша... подруга.
– Но зачем? – еле слышно пробормотала Делье, пораженная, как могло показаться, до основания веры в людей. Если такая где-нибудь водится в природе.
– Например, чтобы исцелить свои душевные недуги.
– Но записка!
– Могла быть отправлена заранее... Она поручила кому-нибудь доставить ее в назначенный час. И вам досталось прощальное послание от мертвеца.
Родион говорил, как и полагается чиновнику полиции, с внушающим уверенность спокойствием. Хотя сам не верил ни единому слову. Хлипкое построение было рассчитано на доверчивую женщину и не учитывало туза в рукаве, вернее – шила в неизвестном любителе спортивных велосипедов. Его "метка" никак не лезла сюда. Из иллюзии безопасности и обоснованного ужаса юный сыщик выбрал для нервной дамы первое.
– Чтобы увериться наверняка... – сказал Ванзаров, вынимая снимок трупа в парике, – ... не знаком ли вам этот господин?
Взглянув, Делье не признала.
– Может быть, этот?
На снимке без грима взгляд задержался чуть дольше, чем полагалось, но затем Екатерина уверила, что видит его впервые.
– Кто это? – спросила она равнодушно.
– Возможные соучастники Грановской, – сказал Ванзаров, поднимаясь. – Сегодня вам не о чем беспокоиться, а завтра жду у себя... Могу просить о дружеской любезности?
Екатерина с некоторым сомнением выразила согласие.
– Укажите любовников вашей подруги.
– Но это бестактно!
– Я же просил о любезности. Ей уже все равно, а для следствия крайне важно как можно скорее найти этих господ. Помогите?
– Даже если бы знала имена... – неуверенно начала Делье и, набравшись решимости, закончила: – ...Аврора при кажущимся легкомыслии и сердечности, была скрытной и недоверчивой. О том, что у нее роман, я узнала по косвенным признакам, которые от женщины невозможно утаить. Но это все...
Звонок резко и тревожно оборвал тишину гостиной. Дама вздрогнула.
– Вы кого-то ждете? – спросил Ванзаров, но вытянувшееся лицо красавицы говорило, что его увещевания пропали зря. Дама уже воображала, как ее режут на части.
Звонок повторился.
Родион на цыпочках подошел к двери, встал так, чтобы внезапный удар шилом, если будет, прошел мимо, задержал дыхание и резко отпер дверь.
На него уставился моложавый господин, не старше двадцати семи лет, с идеальной прической, идеально напомаженными усиками, в идеально облегающем костюме, в легком цилиндре, несмотря на жару, с элегантной тростью, благоухающий идеальной служебной карьерой в иностранных делах под неусыпным доверием начальства.
Вид несколько растрепанного мужчины, подозрительно осмотревшего с ног до головы, привел в такое удивление, что хозяин квартиры издал горловой звук, неприличный в дипломатических кругах, и срывающимся голом, спросил:
– Вы что тут делаете?
Второй раз за день Родиона принимали за удалого ловеласа. И в чем-то мужья были правы, конечно.
Недоразумение счастливо разрешилось. А когда стало известно, что Родион Георгиевич, кроме службы в полиции состоит в счастливом родстве с самим Борисом Георгиевичем, то сразу стал милейшим и желанным гостем для Ипполита Сергеевича. Были предложенные разнообразные напитки для приятного времяпрепровождения, от которых Ванзаров отказался. И все равно титулярный советник распался в благодарностях, что такой занятой человек самолично принял участие в страхах его супруги, к которым он лично относится с некоторым юмором.
– Вообразите, Родион Георгиевич, Катюша вбила себе в голову, что ее хотят убить, – подмигнул Ипполит Сергеевич. – Женщины умеют возбуждать страсти не хуже Дюма, вы меня понимаете.
Где-то в глубинах комнат тренькнули колокольчики, дипломат Делье извинился и побежал гусиком, раскачивая задом.
– У вас на квартире телефонный аппарат? – с некоторой завистью спросил Ванзаров. Об этой полезной, но очень дорогой игрушке он мог только мечтать. Шутка – пятьдесят рублей в месяц.
– Поставили от министерства, мужу необходимо быть досягаемым в любую минуту, – печально сказал Екатерина Павловна. – Вы уверены в своих выводах?
– Как в самом себе... Кстати, что собирались дарить Грановской?
С этажерки для перчаток Делье взяла коробочку с бантом и нервно разорвала бумагу. Изящная книжица в коленкоровом переплете размером с ладонь, с отточенным карандашиком на золотой цепочке.
– Аврора хотела завести дневник, чтобы...
Родион не стал донимать расспросами: отчего записная книжка стала популярным подарком. Но все же спросил:
– Какие конфеты любите?
– "Итальянская ночь". А для чего вам?
– Да, так, издержки сыска... Но вот одного понять не могу: с чего это крыса кинулась на вас? Такой ведь покладистый был зверек.
– Боже мой, чем только занята ваша голова, какой жуткой ерундой. И вы еще в полиции служите, – беззлобно сказала Екатерина Павловна, протянув руку для поцелуя.
Ванзаров не обиделся. Его мозг, который посмели наградить нелестным эпитетом, крутил жернова логики на всех оборотах.
Спускаясь по лестнице, Родион раздумывал о том, что первое впечатление и психологический портрет был не вполне верен: женщина, конечно, нервная и хитрая, но очень умная. Еще трудно понять, почему Екатерина ничего не сказала мужу о смерти Авроры Грановской. Что это: проявление истинных семейных отношений или что-то другое? Логика молчала.
Была еще одна мелочь, подмеченная у самого дипломата. Скромное колечко в виде змейки, кусающей собственный хвост, пряталось за массивным перстнем на безымянном пальце левой руки. Что это означало? Этого логика пока не могла раскусить.
20
Патентованный полифон-автомат издавал стоны шарманки, по которой проехалась грузовая подвода. Сбоку лениво вертелась заводная ручка. Фигурка терракотового савояра на крышке, хитро прищурившись, созерцала душную комнату, безжалостно завешанную персидскими коврами, гардинами и балахонами бордово-красного плюша. Резной мальчик был спокоен, потому что навидался всякого. Как и барышня, которая просила называть себя Нинель. Умела она уже многое, но любопытства не растеряла. И сейчас сильно занимал ее новичок.
Нинель украдкой посматривала на статную шею, прочно сидевшую на упругом торсе, на гладкие ручки и милые глазки, на мальчишеский вихор и даже выбритые щечки, слегка раскрасневшиеся от бокала вина, и старалась отогнать думы о том, как приглянулся сильный юноша. Мадам Квашневская категорически запретила влюбляться в клиентов, за это вылетишь на панель. А вологодская красавица Фекла прижилась, зарабатывала так, что посылала в деревню, да и работа стала нравиться. Непозволительны Нинель чувства. Бордель как-никак, а не институт благородных девиц.
Куда он попал, Родион понял не сразу, глупо доверившись: Лебедев обещал "замечательный вечер с актрисками". Первые сомнения в душе возникли, когда извозчик привез его на Пески: улицы, прилегающие к Николаевскому вокзалу, на которых не было ни одного театра или пустячного кабаре, зато большой выбор "развеселых домов", номерных бань, открытых круглые сутки, и комнат, сдаваемых на час. Подозрения разрослись при виде плохо разодетых девиц, вернее одетых хорошо, но так, чтобы все волнующие прелести были доступны жадному взгляду. Решив, что так обычно и ведут себя настоящие актрисы, Ванзаров попросил проводить его в комнату, где ожидает господин Лебедев.
Гостиная хоть и была просторной, но уже пропахла незабываемым ароматом никарагуанского табака. Лебедев, скинув пиджак, восседал на тронном кресле, а вокруг расположился цветник, вовсе не замечавший табачной отравы.
– Наконец-то! – закричал Аполлон Григорьевич, широким жестом приветствуя гостя. – А то девочки меня замучили: где Ванзаров, да где Ванзаров. Не правда ли, красотки?
Грянул хор хихикающих девиц.
Пробравшись через слабо одетые тела к Лебедеву, Родион прошептал в ухо:
– Это разве актрисы?
– Самые замечательные. Примадонны в своем роде. Заведение мадам Квашневской – первый сорт, за этим местный пристав приглядывает. Только это между нами. Ванзаров, долой пиджак и службу, да здравствует любовь и отдых!
Как ни отнекивался Родин Георгиевич, но сюртук с него сняли, вина налили, выпить заставили, а когда полифон-автомат окончательно издох, стали петь романсы под гитару. Сколько соблазнительных взглядов ластилось к нему! Но странное дело: откуда ни возьмись, явились васильковые глаза Софьи Петровны и словно излечили пагубную страсть к хорошеньким мордашкам. Родион признал, что может находиться рядом с выводком хорошеньких женщин без всякого мучения, при этом не разрываться от буйства страстей. И немедленно вспомнилось, каким расфуфыренным гусаком вел себя. Он покрылся испариной стыда и проклял болтливый язык. А затем, пристроившись с бокалом в полулежащем положении, как древний грек на пиру, предался размышлениям, под вынимающую душу слезную романтику городских куплетов.
– Никак заскучали? – спросил Лебедев, не веря, что молодой человек может оставаться равнодушным среди изобилия доступных женщин. – Так это бросьте. Помните, что сегодня окунаю вас в мир порока. Выбирайте любую и окунайтесь, на здоровье.
– Непременно, – согласился Ванзаров. – Вот только решу одну задачку...
– Эх, друг мой, задачек и трупов на ваш век хватит, это я вам обещаю. Не умеете вы веселиться. И вообще думать рядом с дамами нельзя, они от этого портятся. Надо хватать радость полной пригоршней... – и криминалист ущипнул аппетитный зад, девица игриво завизжала.
– Да, может быть...
– О чем это вы?
– История с Грановской могла оказаться куда проще... Ну, вам не до этого...
Пересадив на ковер хорошенькую блондинку, Лебедев потребовал объяснений.
– Мы решили, что Грановская получила яд в конфетах, как жертва, – сказал Ванзаров. – Но могло быть по-иному.
– Это как же?
– Конфеты могла приготовить сама Аврора. Для гостьи.
– То есть для Делье? – уточнил Аполлон Григорьевич.
– Именно. Она могла не до конца осознавать действие яда. Возможно, захотела подшутить. Но в праздничной суматохе забылась и съела конфету сама, а когда опомнилась – слегла и приказала горничной принести большой кувшин воды, чтобы очистить желудок. Помните, он разбит? Но горничная не смогла, потому что употребила две конфеты.
– Но в наборе ядов не было синильной кислоты.
– Логично: она использована. Пузырек выкинут в окошко. Мы же двор не обшаривали в поисках осколков.
– Только своему приставу не говорите, у него ум за разум заскочит. А что делать с шилом?
– Вот этого не знаю, – сказал, Ванзаров ставя бокал на ковер. – Кажется, я допустил две существенные ошибки.
– Да, и ладно. Если убийца сам себя наказал, что беспокоиться?
– Того, Аполлон Григорьевич, что у пристава может сильно прибавиться дел. Убийства на этом не закончатся. Доказать не могу, просто чувствую... Извините, пойду. Обещал к маменьке заехать, и вообще...
Довольно ловко вывернувшись из объятий русалок, окруживших его, словно тина днище баркаса, Ванзаров нацепил сюртук и покинул веселое заведение. Нинель, сидя в уголочке, проводила красавчика печальным вздохом.
– Какой умница, – с уважением проговорил Лебедев, обнимая разгоряченный торс. – И все еще девственник... Ну, ничего, исправим. Что ж вы, барышни, такого мальчика упустили? А еще жрицы порока! Стыд и позор, а не куртизанки высшего разряда. Вот я вам сейчас...
Пока Родион добирался пешком до своей квартиры, обдумывая так и эдак парочку досадных промашек, а столица отдавалась сну, в заведении мадам Квашневской случился очередной загул безудержного разврата, до которого великий криминалист был страстный охотник, а нам нет никакого дела. Нехорошо подсматривать за чужими грехами, даже если очень хочется.
Вольты
"Для изучения езды без помощи рук надо выбрать, по возможности, ровное и гладкое пространство, и довольно сильно разогнать машину, когда ход получится большой и спокойный, можно несколько приподнять руки над рулем, стараясь, в то же время, сильно и ровно работать ногами. Руки должны быть готовы в любой момент схватить руль".
Там же.
1
Участок для пристава был домом в конкретном и практическом смысле. Савелий Игнатьевич жил не где-нибудь, а на третьем этаже участкового строения, занимая хоть и тесноватую, зато казенную квартиру. И по складу характера он предпочитал, чтоб все на службе было уютно, по-семейному. Утро пристав любил начать с крепкого завтрака, в котором яичница подавалась лишь для разгона аппетита, затем насладиться рюмочкой ликера, да и позволить чайник-другой чая. Свои привычки подполковник не менял никогда. Даже жара, опять подступавшая к измученному городу, не могла изменить ход вещей.
Пожелав своим чиновникам "доброго утречка" и отправив на посты городовых, пристав поднялся в кабинет, где уже ждал обширный поднос с завтраком, накрытый заботливыми ручками Серафимы Ивановны, законной приставши. Ближайших посетителей следовало ожидать не ранее часа через два, а потому Савелий Игнатьевич изготовился придраться утреннему блаженству. Но счастью не суждено было случиться.
Успев повязать салфетку и поднести ложку ко рту, пристав был потревожен решительным стуком в дверь. Нехотя разрешил войти. И сразу пожалел о содеянном. В кабинет ворвалось истинное наказание, и неизвестно за что насланная мука, в лице коллежского секретаря Ванзарова. В столь ранний час юнец уже кипел энергией, был чисто выбрит, подтянут и возвышался зримым укором лености начальника вообще.
– Чего вам, голубчик? – спросил пристав с кислой улыбкой.
На стол легли три одинаковых папки дел, заглавные титулы которых были исписаны далеко не образцовым подчерком. Аппетит и мирный покой навсегда покинули Савелия Игнатьевича.
– Это что такое? – бессильно пробормотал он.
– Разрешите доложить ваше высокоблагородие, – отрапортовал выскочка. – Мною заведены дела по совершенным преступлениям. Дело о предумышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами госпожи Грановской Авроры Евгеньевны, дело об убийстве горничной Ипатьевой Зинаиды Ивановой, а также дело о насильственной смерти неизвестного господина на Невском проспекте. В связи с этим...
Неуместный доклад был прерван махом начальственной руки.
– Это что же такое? – только и смог вымолвить пристав, срывая бесполезную салфетку. – Что это, голубчик, я вас спрашиваю?
– Изволите видеть...
– Молчать! – рявкнул подполковник. – Вы что себе позволяете? Да понимаете ли вы, как я буду выглядеть на докладе у господина полицеймейстера нашего отделения? А очень даже приятно. Господин полковник спросят: "Все ли спокойно в центре столицы, господин пристав?". А что я отвечу? "Так точно, ваше высокоблагородие, все покойно, за прошлый день – три убийства". Три! Это за полгода столько не бывает во всей столице, а тут Казанская часть отличилась, понимаете, вы или нет? Вот что наделали, милостивый государь... Сидели бы у себя в департаменте, и не мешали работать. Боже мой, что же теперь делать?
– Позвольте, господин подполковник, – сдерживая обиду, сказал Ванзаров. – В чем моя вина? Произошло три преступления, я завел дела. И теперь...
– Голубчик! – Желудь молитвенно сложил руки. – Да кто же вас просил дела-то заводить? Ну, отравились барышни, так и земля им пухом. Бумагам-то зачем ход давать?
– Но как же...