Хотя Косович, наверное, был абсолютно прав, Геля была именно женщиной, причем давно сформировавшейся психологически, знающей цену себе и окружающим ее людям.
- Да, - сказала я. - Гелю я себе представляю очень хорошо.
- Тогда отвечу на ваш вопрос, - уверенно сказал Косович. - Ангелина Олеговна не способна была по доброй воле расстаться с жизнью. Это противоречит самой организации ее психики, типу ее психологической натуры.
- Вы подтвердили мнение, которое сложилось у меня самой, - сказала я. - Но я не совсем понимаю… Если у Гели не было особых проблем, почему же она была вашей пациенткой? Что или кто заставил ее прийти к вам?
- Видите ли, Оленька, - сказал Косович очень мягко, как ребенку, и в этом я уловила деликатное высокомерие. - Есть вещи, о которых я не вправе вам рассказывать. Есть тайна личности, которую я не вправе доверять никому, и должен буду унести ее с собой.
- Но ведь она умерла! - удивилась я. - О какой тайне вы говорите?
- Тайны продолжают жить, когда люди умирают, - сказал Рудольф Иванович. - Я не могу сказать вам почти ничего без разрешения родителей Ангелины Олеговны. Но даже с их разрешения я могу сказать вам лишь немногое.
- Почему? - спросила я.
- Потому что диагнозы, которые ставят психоаналитики, - сказал Косович, вновь уставившись на пруд и говоря как бы с самим собой, - в руках недобросовестного человека, особенно журналиста, традиционно склонного к фантазированию и мифотворчеству, способны нанести вред не только памяти умершей, но и оставшимся в живых ее близким, лечившему умершую врачу, наконец, авторитету самой профессии, к которой я себя отношу.
- Хорошо, - сказала я, не обидевшись на его слова о журналистах, поскольку поняла, что речь идет не столько обо мне, сколько о его принципах. - Я сейчас позвоню Ксении Давыдовне и после этого вы мне расскажете то, что сочтете возможным.
- Прошу вас, - сказал он. - Сделайте одолжение. Но звонить Ксении Давыдовне нет необходимости, я уже успел с ней поговорить. Вам придется позвонить Олегу Георгиевичу Сереброву.
- Кстати, - сказала я. - Не могли бы вы объяснить мне, почему у Олега Георгиевича сложилось столь нелестное мнение о вас и вашем профессионализме. Он упоминал что-то о том, что вы рассказываете его жене о нем какие-то ужасные вещи…
- Ну что вы, Оля! - воскликнул Косович. - Что же ужасного в том, что у Олега Георгиевича до сих пор остались некоторые проблемы, характерные для подросткового возраста! Не могу и не хочу говорить вам больше, но, если вы хотя бы пару раз открывали Фрейда, вы должны сами понять общую суть этих проблем. А если понимаете, то поймете также, что больше ни слова о нем я вам сказать не смогу.
"Вот в чем дело! - поняла я. - Подростковая инфантильность! Но по его отношениям с окружающими этого не скажешь. Впрочем, - вспомнила я, - инфантильность у юношей проявляется прежде всего в отношениях с женщинами. Да, пожалуй, больше он мне ничего не скажет".
- Я открывала Фрейда, Рудольф Иванович, и понимаю, что вы мне сейчас сказали, - сделала я все же попытку. - Не требуя от вас подробностей и диагнозов, хочу задать только один вопрос. Могли ли существовать у Олега Георгиевича какие-то проблемы, я имею в виду психологические проблемы, связанные с его дочерью, Гелей?
Косович смотрел на плавающие по пруду лодки и молчал. Я ждала минуту, не меньше. Он молчал. Я поняла, что он не ответит мне больше ни слова.
Достав свой сотовый телефон, я набрала номер офиса Сереброва.
- Я сразу понял, что ты мелкая интриганка, Бойкова! - заявил мне Серебров, едва я только изложила ему свою просьбу разрешить Косовичу сообщить мне некоторые подробности сеансов, которые он проводил с Гелей. - Предупреждаю тебя, - не стоит под меня копать, это занятие не безопасное для тебя. Можешь не только лишиться лицензии, но и вообще - статью получить… О Геле я тебе запрещаю узнавать у Косовича хоть что-то! Поняла меня? Достаточно того, что этот старый осел обо мне наговорил! И не доставай меня больше. Нам не о чем говорить.
Сигнал отбоя был словно плевок в мою сторону. Секунд тридцать я просидела, молча "утираясь". Запищал сотовый в кармане у Косовича, тот ответил, что-то выслушал и, положив телефон обратно в карман, развел руками.
- Я только что получил строжайший запрет Олега Георгиевича сообщать вам любые сведения о его дочери. Сожалею, но вынужден подчиниться его воле.
"Черт бы тебя побрал с твоей врачебной этикой! - думала я, шагая из парка к своему дому. - Хотя какая тут этика? Он просто не хочет потерять богатую клиентку, только и всего. Ведь платит-то она ему деньгами Сереброва. А тот категорически против…
Постой-ка, - оборвала я саму себя. - А что, если тут впрямь интрига чисто психологическая? Инфантильный отчим, у которого с детства, предположим, существуют проблемы с женщинами…"
Девушка, которая одновременно и близка ему, поскольку является его дочерью, хоть и приемной, а с другой стороны - все-таки не родная дочь и в силу того остается сексуально привлекательным объектом.
Может быть, у Сереброва с Гелей были какие-то интимные отношения?
Зачем она последнее время так часто к нему ходила в офис?
Зачем он ей деньги давал? И большие деньги!
Как это она сказала Вике? "Просить надо уметь!" Это вполне может быть намеком на то, что она шантажирует Сереброва разоблачением их связи.
А представляет ли для Сереброва опасность такое разоблачение? Если у него подростковое отношение к женщинам, то без всякого сомнения представляет. Он должен в таком случае бояться, что о его связи с приемной дочерью узнает его жена, Ксения Давыдовна.
И если Геля придумала историю с выходом замуж за американца, а имела в виду, что разбогатеет, шантажируя Сереброва, то у того появляется реальный мотив для ее убийства…
Слишком много психологии в этой версии, а это уже признак того, что она не окажется верной. Истинные версии всегда грубы и материальны. Ну, или почти всегда. А все остальное - наши домыслы, которые мы сами на них накручиваем… Но проверить придется и эту версию тоже…
Надо же! Под конец этого суетного дня я умудрилась выдать еще одну версию.
Кажется, я подозревала уже всех, с кем сталкивалась сегодня. Это не очень разумно и уж совсем не продуктивно. Так работает милиция - всех оптом заносят в список подозреваемых, а потом начинают методически выяснять, у кого есть алиби, у кого нет.
Но им-то хорошо, у них народу там, в отделе… А тут одна со всем управляйся…
"Стоп! - подумала я. - А почему, собственно, одна? Ромка мне сегодня уже помог. А сейчас мне эффективнее всех может оказать помощь Сергей Иванович Кряжимский. Человек, знающий в журналистском мире Тарасова всех и обо всех, со всеми имеющий приятельские отношения и готовый о каждом из своих приятелей сплетничать часами".
Я тут же позвонила в редакцию и попросила, именно попросила Сергея Ивановича Кряжимского помочь мне выяснить, где находился вчера с двенадцати до часа ночи вице-президент фирмы "Терция" Олег Георгиевич Серебров.
Сергей Иванович досадливо крякнул, пробурчал что-то по поводу редакторов, которые бросают свои газеты на произвол судьбы и его, Сергея Ивановича, но обещал перезвонить мне через полчаса.
Я отправилась домой, решив, что на сегодня вполне достаточно.
Я занимаюсь этим расследованием чуть больше десяти часов, а накопала уже столько, что на неделю райотделу милиции хватит.
Перелопатила всю рутину, какая только могла быть в этом деле.
Правда, меня преследовало ощущение тщетности моих усилий. Но, с другой стороны, я была теперь кое в чем уверена, знала, в какие стороны мне уже не следует копать, так как нет в этом никакого смысла.
Где же лежит разгадка смерти странной девушки Гели Серебровой…
"Серебровой… Серебровой… - я еще несколько раз повторила про себя ее фамилию. - Странная фамилия, не подходящая той девушке, которую я видела на фотографии…"
Я чувствовала, что почти нащупала какой-то новый путь к разгадке, но мои размышления перебил телефонный звонок.
Сердитый голос Кряжимского сообщил мне, что позавчера весь вечер Олег Георгиевич Серебров провел в ресторане со своим монгольским гостем Цэвэгжавом Чоймболом, торговым представителем, с которым заключил выгодный контракт на поставку сигарет в Монголию.
Из ресторана они ушли вчера в два часа ночи, так как Сереброву позвонили, и он вынужден был уйти.
Если нужны дальнейшие подробности, то он, Сергей Иванович Кряжимский, узнает, конечно, эти подробности, но некоторые редакторы газет, похоже, забывают о том, что у их подчиненных есть другие дела, например, выпуск очередного номера, от которого они, редакторы, полностью абстрагировались.
Я прервала его ворчание, поблагодарив за сведения и не спросив даже, каким образом ему удалось так быстро их получить.
Если бы я это спросила, то нарвалась бы на длинную отповедь о том, что некоторые редакторы, сомневающиеся в профессионализме своих репортеров, сами забывают о том, что на свете существуют газеты, и одна из этих газет принадлежит им, и что они не только редакторы, но и учредители, а если я сомневаюсь, что полученные им сведения не соответствуют действительности, то не угодно ли мне самой их перепроверить, хотя он сомневается, что я с этим управлюсь раньше чем через неделю…
И так далее и тому подобное до тех пор, пока смиренно не попросишь прощения за свои сомнения.
Да я не сомневалась, что Сергей Иванович дал мне верные сведения. С его знакомствами среди официантов, сутенеров, швейцаров и таксистов получить их не составляло большого труда.
Итак, последняя из моих сегодняшних скороспелых версий лопнула, вернув меня на исходную точку, с которой я начала копаться в этом деле сегодня утром.
Серебров не имеет отношения к убийству своей приемной дочери. Но поведение его все же весьма подозрительно. Да и отношения с Гелей тоже у него были какие-то странные…
- Что ты молчишь, Оля? - услышала я голос Сергея Ивановича. - Я же тебя спрашиваю - ты когда в редакции появишься? У нас выпуск послезавтра, знаешь сама, сколько народу в редакции, разрываемся на части, а ты там какие-то свои психологические проблемы решаешь…
- Да не свои, Сергей Иванович, - ответила я машинально. - Вовсе не свои…
- Что, этим несчастным случаем в семье Сереброва занялась? - спросил Кряжимский. - Приходилось мне с ним встречаться. Скользкий человек, неприятный…
- Вы с ним знакомы? - удивилась я.
- Оленька! - усмехнулся Сергей Иванович. - Я с половиной Тарасова знаком. Я в нем всю жизнь прожил. Что же в этом удивительного?
- Сергей Иванович, - тут же решила я воспользоваться удачным стечением обстоятельств. - Может быть, вы мне объясните… Странный он какой-то…
- Ничего нет в нем странного, - буркнул Кряжимский. - Или тебе все еще странно, что циников и негодяев в жизни ничуть не меньше, чем романтиков и идеалистов?
- Ну вот объясните мне, - потребовала я, - он, по-моему, только рад, что его приемная дочь умерла. Словно от какой-то проблемы его эта смерть избавила… Опять же деньги он ей давал каждую неделю, причем довольно большие суммы, на карманные расходы что-то не похоже.
- Ты его прямо об этом спрашивала? - уточнил Кряжимский.
- Конечно, - ответила я. - Но он же врет, изворачивается, уходит от ответов. В последний раз вообще наорал на меня.
- А что за дочь у него была? - спросил Кряжимский. - Жену его знаю, тихоня такая, хотя, по-моему, - ханжа. А дочь я что-то и не видел ни разу.
- Какая-то двуликая дочь у него была. Перед матерью - скромница-умница, а из дома выйдет - живая иллюстрация к поговорке: в тихом омуте черти водятся. Всегда стремилась к лидерству, всех знакомых парней протащила через постель, агрессивна была и… Ну и цинична. Не могу назвать ее законченной наркоманкой, но последнее время наркотики употребляла регулярно.
- Ну и портретик! - проворчал Кряжимский. - Деньги, говоришь, ей давал? И давно Серебров начал деньги ей давать?
- Ну… месяца три-четыре назад, - прикинула я. - Может быть, чуть больше, чуть меньше.
- Ну тогда ясно, - заявил Кряжимский. - Она его просто шантажировала. Поэтому и платил ей. Поэтому и вздохнул свободно после ее смерти.
- Шантажировала? - скептически переспросила я. - Чем она могла его шантажировать?
- Собой, - ответил Сергей Иванович. - Тем, что она наркоманка, например. Как ты себе представляешь, - выберут в областную думу человека, у которого дочь - наркоманка. Ей достаточно было пригрозить ему, что она… ну, опубликует, например, в газете свой рассказ о том, как стала наркоманкой. И он тут же полез бы за своим бумажником.
- Подождите-ка! - остановила я его. - Серебров принимает участие в выборах в думу?
- А ты не знала, что ли? - удивился Кряжимский. - Он уже второй раз пытается туда пройти. Первая попытка оказалась неудачной. Пять месяцев назад он объявил о своем намерении вновь попытать счастья и теперь потихоньку подкупает жителей своего избирательного округа - всем курящим по десятку пачек "Примы" разослал. В рекламных якобы целях! Понятно, что в рекламных, только рекламирует он не сигареты, а себя самого. Я думаю, что на этот раз он пройдет.
- Сергей Иванович, - я даже вздохнула с облегчением, - вы мне очень помогли. Он, оказывается, в думу собрался! А я-то не пойму, - что он нервничает? Ну все, спасибо, мне бежать нужно…
И не дожидаясь еще одного вопроса о том, когда я появлюсь в редакции, я быстренько отключилась.
Итак, поведение Сереброва стало наконец для меня совершенно понятным, но убийство Гели Серебровой так и оставалось загадкой!
Я вновь ощутила, как не подходит этой девушке фамилия Сереброва.
Инородная она для нее, искусственная, словно ей ее придумал кто-то уже после того, как она пожила какое-то время с другой фамилией…
"Подожди-ка, - сообразила вдруг я. - Так ведь так оно и было. Она же прожила какое-то время в детском доме и имела другую фамилию! А детский дом - это еще одно направление для поисков. Поисков чего? Убийцы, конечно…"
Я не знала, какое отношение к детскому дому имеет неведомый мне еще убийца, но в одном была уверена абсолютно точно.
Завтра утром я отправлюсь в детский дом, в котором провела свое раннее детство Геля Сереброва, и начну поиск ее убийцы заново.
Сегодня утром я совершила крупную ошибку, доверившись целиком логике и забыв, что мне чаще всего помогает интуиция, а не логика.
Логика только ищет доказательства для тех выводов, которые приходят ко мне интуитивно. Как это происходит, вряд ли я сумею объяснить, я же не психоаналитик, в конце концов.
Вот Косович, пожалуй, специалист, а не шарлатан, каким его считает Олег Георгиевич Серебров. Но и он сегодня сказал, что в его науке многое еще осталось нерешенным и необъясненным.
Глава 7
Ксения Давыдовна, к которой я обратилась на следующее утро с просьбой назвать мне детский дом, откуда они взяли Гелю, долго сомневалась, давать ли мне его адрес. Она все допытывалась у меня, зачем мне это понадобилось? Что я могу найти в детском доме, что могло бы иметь отношение к сегодняшнему, вернее, к позавчерашнему дню? А как я ей могла ответить, если и сама толком не знала, что я там собираюсь искать.
Но в конце концов моя настойчивость была вознаграждена и Ксения Давыдовна сдалась. Она сказала мне и где находится этот самый детский дом, и даже назвала имя директора детского дома, у которого они когда-то оформляли последние документы.
Ехать мне пришлось на одну из отдаленных окраин, в район новостроек. Они окружали старенькое здание детдома, и он оказался в центре нового микрорайона. Но это сегодня, а еще несколько лет назад детский дом имени Песталоцци был, наверное, единственным двухэтажным зданием среди деревянных домишек этой тарасовской окраины.
Директором детского дома была молодая, очень энергичная женщина по имени Людмила Васильевна. Не знаю, за кого она меня приняла, но на все мои уверения, что я частный детектив, она только понимающе улыбалась и выполняла все мои просьбы.
Найти кого-нибудь из воспитателей, кто работал в детском доме пятнадцать лет назад? Пожалуйста. Вот, например, тетя Настя, она как раз и была в то время воспитателем, а сейчас работает уборщицей, возраст уже не тот, чтобы с ребятишками воевать.
А вот Любовь Максимовна, она, правда, недавно воспитателем работает, но зато она пятнадцать лет назад была директором детдома, тоже сейчас на пенсии, но дома ей не сидится, привыкла работать.
Людмила Васильевна все уговаривала меня взглянуть на ее воспитанников, какие они умные, симпатичные и послушные дети. Я отбивалась, как могла, но противостоять этой женщине было просто невозможно, и я уступила, согласившись взглянуть на ребят.
Директорша повела меня в старшую группу, в комнату отдыха, где играли несколько девочек в одинаковых платьях в крупный горошек. При нашем появлении они бросили свои игры и все дружно встали, повернувшись к нам лицом. Меня поразило выражение надежды, которое светилось на их лицах, устремленных ко мне. Я сразу почувствовала себя очень неловко и, задав несколько пустых вопросов, поспешила удалиться.
Теперь Людмила Васильевна смотрела на меня если не с надеждой, то уж с ожиданием, это точно. Я не понимала, чего она от меня ждет.
Я спросила у нее, остаются ли у них в архиве личные дела воспитанников. Она посмотрела на меня недоумевающе и сообщила, что теперь все личные дела детей, покидающих детский дом, передаются в горотдел народного образования, которому подчиняются детские дома.
Я, ухватившись за слово "теперь", спросила, а как было раньше. Раньше дела хранились в детском доме, сообщила Людмила Васильевна, да и сейчас, наверное, еще хранятся где-нибудь на складе у Любови Максимовны, которая ни за что не согласилась их сжечь, когда они передавали в гороно архивные документы за последние пять лет.
Так мы с ней и расстались, глядя друг на друга с недоумением и не понимая, что каждой из нас нужно. Но режим благоприятствования для меня был сохранен и после того, как мы расстались с директором. Она передала меня одной из воспитательниц и предложила по пути осмотреть детский дом и заглянуть в другие группы, может быть, меня заинтересует, как живут младшие воспитанники?
Совсем молоденькая воспитательница, наверное, сразу после школы поступившая сюда на работу, с готовностью бросилась выполнять ее приказ и была очень смущена моим отказом осматривать детдомовские достопримечательности и знакомиться с воспитанниками.
Я попросила ее отвести меня сразу к Любови Максимовне, а директору она может сказать, что провела со мной экскурсию по полной программе, я возражать не буду.
Любовь Максимовну мы нашли в узкой, но очень длинной комнате, заставленной стеллажами, между которыми оставался проход, достаточный для того, чтобы мог пройти один человек, и то не слишком полный. На стеллажах лежали постельное белье, полотенца, шторки, пижамы и масса всевозможной одежды.
Прямо перед дверью, наполовину загораживая проход, стоял письменный стол, на котором лежал пухлый засаленный журнал с лохматыми углами и множеством закладок, а рядом с ним красовалась милицейская фуражка.
Любовь Максимовна сидела за столом и кричала кому-то в глубь лабиринта стеллажей неожиданно густым грубым голосом, несмотря на свою сухость и сморщенность:
- И чтобы там все точно в таком же порядке лежало, как сейчас. Я все равно проверю, так тебя не отпущу, слышишь меня?