Разобравшись наконец с бумагами, он откинулся на спинку кресла. Вновь, как несколько дней назад, перед поездкой на дачу, навалилась странная слабость, сердце билось глухо, с перебоями. Постарел, что ли? Хотя, какая это старость… Скоро отцом станет. Смешно все-таки, в его возрасте люди становятся дедами. А может, и у него уже есть внук или внучка, кто знает. Если есть внук, он окажется старше сына.
Он рассеянно придвинул распечатку Анонима. Шевчук прав, сегодня публиковать эту гадость нельзя. Еще вчера было можно, а сегодня нельзя, какую бы прибыль это ни сулило. Газеты поднимут такой вой - не отмоешься. Раньше он смотрел на "Афродиту" лишь как на средство разбогатеть. Теперь, когда у него будет сын, наследник, относиться к фирме только как к насосу для выкачивания денег Пашкевич уже не мог. Издательство должно поменять и профиль, и облик, имидж, как сейчас говорят, стать солидной уважаемой фирмой. Прошлое с дрянными книжонками постепенно забудется, все знают, что в белых перчатках первоначальный капитал не накопить. Нет, сыну нужно оставить не только деньги, но и дело, настоящее дело, чтобы не рос богатым дебилом, прожигающим нажитое отцом, а стал продолжателем того, во что он вложил всю душу. Тогда, наверное, не так страшно будет умирать.
Спасаясь от внутреннего жара, он приоткрыл фрамугу. Остро потянуло холодком, ветер зашевелил волосы, дышать стало легче. Понемногу отпускала боль. Глядя на поток машин, медленно ползущих по узкой улице, Пашкевич думал о Шевчуке. Он уже знал, что у Риты случился второй инсульт и ее отвезли в больницу, может, именно поэтому Володя больше не вызывал в нем ни злобы, ни раздражения. Несчастный, в сущности, человек. "Может, пусть пока поработает? - подумал Пашкевич, чувствуя, как окунается в дрему. - Выгнать его я всегда успею. Жизнь поубавит в нем фанаберии, мечты о замке с рыцарской башней забудутся, нужен ему теперь этот замок, как рыбе зонтик. Конечно, незаменимых людей нет, но, если честно, без него "Афродита" как яйцо без соли. Просто надо не забывать время от времени накручивать им хвосты, и ему, и Грише, чтобы не слишком-то воображали о себе".
Слова расплывались, путались, за окном темнело, молчал телефон. Пашкевич вдруг почувствовал такое лютое одиночество, что ему захотелось заплакать. Но слез не было, только странная слабость и сонливость. Захотелось домой.
В машине он почувствовал себя совсем плохо. Мутилось сознание, перед светофором чуть не врезался в затормозивший впереди панелевоз. Бросил машину у подъезда, попросил охранника загнать на стоянку. Пошатываясь, словно пьяный, добрел до лифта, поднялся на свою площадку. Позвонил, чтобы не доставать ключи, и, как подкошенный, рухнул на коврик у двери.
Очнулся уже у себя в кабинете, на диване. Свежее накрахмаленное белье приятно холодило тело. Мягкий рассеянный свет торшера не слепил. Прямо над собой Пашкевич увидел бледное встревоженное лицо Ларисы.
- Слава Богу, - сказала она. - Я уже хотела вызвать "скорую". Что с тобой?
- Понятия не имею, - неуверенно пробормотал он. - Какая-то дурацкая слабость, тело словно ватное. Во вторник на даче кровь из носу хлынула, еле остановили, мутило последние дни. Сегодня знобит, понос, как будто чем-то отравился.
- А что, вполне мог и отравиться. Ты хоть раз за последнюю неделю пообедал по-человечески? Даже на час боишься свой проклятый кабинет оставить.
- А что делать, если мои помощнички за месяц, пока меня не было, все завалили. Вон батарею прорвало, тысячи книг погибли.
- Андрюша, милый, о чем ты говоришь?! У тебя на левой руке страшный кровоподтек и на бедре. Ты сорок минут без сознания пролежал, я чуть с ума не сошла от страха, что тебе эти книги?! Где ты так разбился?
- Не знаю, - он потрогал левую руку и почувствовал боль. - Наверное, когда на площадке грохнулся. Сроду со мной такого не бывало. Ерунда какая-то.
- Ничего себе ерунда! Я разыскала по телефону Эскину. Она в Борисове, на медицинской конференции. Я уже послала за ней Виктора, часам к десяти он ее привезет. Посмотрим, что она обо всем этом скажет. Ты играешь с огнем, я тебе не раз говорила. Просто ты привык слушать только самого себя, вот в чем беда. Если это переутомление, немедленно возьмешь отпуск. Если, не дай Бог, что-то серьезнее, полетим в Германию. Или в Америку. В хорошую клинику, там тебя быстро приведут в порядок. А потом - отдыхать. Долго…
- Завтра приедут полиграфисты из Словакии, - пробормотал он, с трудом сглатывая слюну, - снова стало саднить горло. - Неудобно…
- Неудобно брюки через голову надевать, - отрезала Лариса. - Я позвоню Аксючицу, Шевчуку и Тихоне, они проведут переговоры без тебя. Сейчас мы с Клавой тебя покормим и - спать, пока не приедет Рахиль Самуиловна. Я побуду с тобой.
"Господи, как трогательно она обо мне заботится… - Пашкевич вспомнил об отснятых кассетах в сейфе и почувствовал, что его затрясло от ненависти. - Подлая двуличная тварь!"
В кабинет с подносом вошла Клава. Лариса взяла тарелку с жидкой овсянкой.
- Я сам, - сказал Пашкевич. - Не делайте из меня инвалида.
- Сам так сам, - примирительно улыбнулась Лариса, подложила повыше подушку и подала ложку. - И не морщись, пожалуйста, для тебя это сейчас самая лучшая еда.
Каша и впрямь оказалась вкусной, а главное, ее было легко глотать. Он поел, чувствуя, что пьянеет от сытости, и заснул.
Виктор задерживался. Наконец в прихожей звонко залаял Барс. Через несколько минут костлявая горбоносая старуха с неизменной папиросой в ярко накрашенных губах, сопровождаемая Ларисой и Виктором, растирая руки, стремительно вошла в кабинет. Тут же выставила обоих, погасила в пепельнице свою папиросу, откинула одеяло. Помогла Пашкевичу снять пижаму, усадила, ощупала, простукала и выслушала. Особенно внимательно осматривала его синяки и ссадины. Лицо, как всегда, невозмутимое и замкнутое, седые сросшиеся брови сердито насуплены.
- Где это вас так угораздило, голубчик? - скрипучим голосом спросила она.
- Упал.
- Хорошо упали. Сейчас я позвоню в клинику, в экспресс-лабораторию. Пошлем шофера за сестричкой, пусть возьмет кровь. Когда анализ будет готов, мне сообщат. Тогда и будем думать, что делать дальше. А пока полежите, я побуду с Лорочкой.
Эскина вышла, объяснила Виктору, где найти лаборантскую. Он тут же уехал. Лариса налила ей стакан крепкого чая, - от предложения подкрепиться чем-нибудь посущественней Эскина отказалась.
Лариса нежно любила старуху. Когда-то после войны Рахиль Самуиловна лечила ее отца, у него был хронический бронхит. Иногда Лариса думала, что Эскина была тайно и безответно влюблена в отца; она так и не вышла замуж, хотя в молодости была очень симпатичной женщиной. Вовсе не такой старой каргой, как сейчас.
Вернулся Виктор, привез медсестру. Робея под строгим взглядом профессорши, сестра тщательно вымыла руки и вместе с Эскиной прошла к Пашкевичу. Взяла кровь для анализа из пальца, из вены и, записав телефон, уехала.
Потянулись томительные минуты ожидания. Время от времени Лариса на цыпочках заходила в кабинет. Пашкевич ворочался на диване, негромко стонал во сне. Лицо у него стало красное, распаренное, похоже, поднялась температура.
Предчувствие беды, охватившее Ларису, когда она увидела Андрея на лестничной площадке, весь вечер разрасталось в ней. Он казался ей олицетворением жизненной силы, никогда не болел, она ни разу не видела его таким слабым и беспомощным. Только сейчас, слушая, как он стонет и бормочет какие-то бессвязные слова, Лариса с пугающей отчетливостью поняла, как он ей дорог. Наконец позвонила лаборантка. Рахиль Самуиловна внимательно слушала ее, прижав трубку к уху, и ее седые широкие брови шевелились, как мохнатые гусеницы.
- Этого не может быть! - наконец резко бросила она. - Вы ошиблись, милая. Что? Параллельно? И что же, у обоих одинаковые результаты? Кто еще с вами в лаборатории? Наталья Николаевна? Дайте ей трубку. Наташенька, вы уверены, что ничего не напутали? М-да, мне бы вашу уверенность. - Эскина закрыла глаза, словно обдумывая услышанное. - Ладно, передайте дежурному врачу, чтобы немедленно подготовили шестую палату, сейчас мы привезем больного. Закажите побольше крови для переливания. Пусть кто-нибудь дождется меня в приемном покое.
Лариса слушала и чувствовала, как ее обволакивает леденящий страх. При чем тут кровь? О какой ошибке в анализе говорила Рахиль Самуиловна? Какая надобность заполночь везти Андрея в больницу, неужели нельзя обождать до утра? Он просто вымотался, устал, вот и сорвался, а старуха запаниковала.
- Что с ним?
- Не знаю, Лорочка, - Эскина запыхтела папиросой. - Пока не знаю. Нужно сделать биохимический анализ крови, другие анализы. Наталья Николаевна опытный специалист, я привыкла ей верить, но то, что я услышала… Похоже на опустошение спинного мозга. Белые и красные кровяные тельца на низком пределе, это опасно для жизни. Создается впечатление, будто Андрей подвергся мощному радиоактивному облучению. Все нужно тщательно исследовать, только потом можно будет сделать какие-то выводы. Пока ясно одно: Андрея надо немедленно госпитализировать. Необходимы срочное переливание крови, плазма, антибиотики. тщательный уход. Так что не будем терять времени. Помогите ему одеться и спуститься в машину.
Глава 26
Через трое суток Риту перевели из реанимации в палату. Кроме нее, там было еще пять женщин. Кровати стояли вдоль стен, отделенные друг от друга тумбочками. Укрытая одеялом до подбородка, Рита лежала у двери справа. Сознание к ней вернулось, но глаза так и не стали живыми, а взгляд осмысленным. Шевчук с трудом узнал жену, такой старой, изможденной она выглядела. Лицо, изрытое морщинами, словно усохло, голову будто присыпало снегом.
Он вернулся в опустевший, словно вымерший дом. Следовало бы съездить в издательство, но не было ни сил, ни желания. Похоже, Колосенок надул его со своей капсулой, если бы то, что он говорил, было правдой, Пашкевичу уже следовало свалиться. А он каждый день торчит на работе и в ус не дует. Ну что ж, с Олега теперь взятки гладки. Надо как-нибудь выковырять таблетку из кресла и выбросить. На мечтах о собственном издательстве придется поставить крест. Даже если Рита выживет, ему будет не до этого.
Рано утром. ожил телефон. Шевчук скатился с тахты и схватил трубку.
- Здравствуй, Володя, - сказала Лариса. - Андрюша заболел.
- Что с ним? - спросил Шевчук, а кровь уже забурлила в нем, прилила к лицу, застучала в висках; его словно студеным ветром обдало, сдув остатки вялости, сонливости. Он мгновенно все понял, и это наполнило его истомившуюся душу злобным торжеством: нет, не обманул Колосенок, достала Андрея таблеточка, и теперь уже не выпустит из своих смертельных коготков! - Надеюсь, ничего серьезного?
- Пока не представляю, - голос у Ларисы был тусклый, усталый. - Вечером он еле доехал с работы домой, на площадке потерял сознание. Ночью его посмотрела профессор Эскина и тут же забрала в больницу. Ты же ее знаешь, зря паниковать не будет. У Андрея что-то с кровью… лейкоциты, эритроциты, я в этом ничего не понимаю. Во всяком случае я очень встревожена, Володя. Эта "Афродита"… Что там у вас не клеится? Все дни после приезда из Америки он так психовал…
- Ничего особенного, мог бы и не психовать. Через тридцать минут я приеду.
- Не надо, к нему никого не пускают. Только меня и Виктора, и то ненадолго. Пусть хоть немного отлежится, на нем лица нет. Кстати, Андрей мне говорил, что ты гриппуешь. Уже поправился? Тогда съезди на работу, ему будет спокойнее.
- Ты не поняла, я так и так собирался в больницу. У Риты второй приступ, она трое суток пролежала в реанимации, вчера еле вывели из комы. Андрей в терапии?
- В терапии, второй этаж, шестая палата. Та самая, в которой когда-то лежала Рита. О Господи! - всхлипнула Лариса. - Что же это творится, Володенька… Почему ты не позвонил, не сказал?!
- Прости, но, честно говоря, мне было не до звонков. Ладно, я выезжаю.
К Пашкевичу Эскина его не пустила.
- Вас к больнице на пушечный выстрел подпускать нельзя, не то что к Андрею. У него сейчас ослабленный иммунитет, только инфекции не хватало! Кстати, я уже смотрела вашу жену. К сожалению, обрадовать ничем не могу. Ближайшие дни покажут, чем это закончится, но приготовьтесь к самому худшему.
Вернувшись в издательство, Шевчук замкнулся в своем кабинете. Достал с полки том энциклопедии, нашел статью о лучевой болезни. Все, о чем там писалось, слово в слово совпадало с рассказом Ларисы. Что ж, дело сделано, осталось уничтожить капсулу и ждать. Наконец-то он станет хозяином "Афродиты". Вот ведь как все повернулось! Еще в понедельник Андрей собирался вышвырнуть его на улицу, а сегодня… Сегодня надо спасать издательство. Ему, Шевчуку, больше некому.
Взяв сумку с контейнером, он поднялся на второй этаж. Людмила уже была в приемной, что-то печатала на компьютере.
- Поправились, Владимир Васильевич? - поздоровавшись, улыбнулась она.
- Я-то поправился, а вот Андрей Иванович заболел.
- Грипп, наверное. Ужас, как в этом году грипп свирепствует. Вам бы тоже следовало вылежать. Говорят, такие осложнения…
- Обойдется, - перебил словоохотливую девушку Шевчук. - У меня к тебе просьба: съезди в книжную палату, получи новые авторские таблицы и индексы.
- С удовольствием! - Людмила выключила компьютер. - Кстати, Владимир Васильевич, мне в университет забежать надо. Я после обеда вернусь, не возражаете?
Людмила схватила пальто, шапочку и выпорхнула из приемной. Шевчук открыл кабинет, достал из сумки загодя развинченный контейнер. Нащупал кончиками пальцев в щели между спинкой и сиденьем кресла Пашкевича капсулу с радиоактивным кобальтом, осторожно достал и положил в гнездышко-углубление. Туго завинтил цилиндр, спрятал в сумку. Подошел к окну, приоткрыл фрамугу: пусть проветривается. Взял со стола папки с сочинениями Анонима, которые, Андрей, похоже, так и не успел просмотреть, и вышел. Положил ключ на место, спустился к себе. Все это заняло минуту, от силы, полторы, ничего страшного с ним за это время произойти не могло.
Посидев за столом, пока не унялась внутренняя дрожь, Шевчук оделся, взял сумку с контейнером и пошел в парк Горького. До парка было недалеко, два коротеньких квартала, он и Григорий любили там бродить в обеденный перерыв, обсуждая неотложные дела. По дороге заглянул в хлебный магазин, купил батон. В последние годы на Свислочи, в городской черте оставалась зимовать стая диких уток. Когда река начинала замерзать, все они собирались в парке у запруды. Там вода, подпертая бетонной стеной, набирала такую скорость и силу, что с нею не могли совладать даже самые суровые морозы. Огромная полынья спасала уток от верной гибели. Над водопадом построили ажурный мостик, зимой на нем постоянно толпились дети и взрослые, подкармливая оголодавших птиц. Туда он и направился. Заслышав скрип снега под его ногами, утки дружно потянулись к мостику. Шевчук достал сигареты, закурил, огляделся. Ни души. Опустил сумку на снег, достал контейнер. Просунул между прутьями ограды и носком сапога столкнул в воду. Всплеск поглотил шум водопада. Он стал крошить уткам батон. Стая загалдела и дружно кинулась подбирать угощение.
Глава 27
Пашкевич позвонил в начале первого.
- Володя, не знаю, сколько мне тут придется проваляться, неделю или больше, во всяком случае когда выпишут, возьму отпуск за два последних года. Вымотался, как собака, надо отдохнуть. В "Афродите" останетесь ты и Аксючиц. На нем хозяйственные дела, на тебе издательские. Гриша рассказывал тебе о поездке в Москву?
- Да, конечно.
- Что ты об этом думаешь?
- Может, поторговаться? Если они поймут, что мы готовы платить, пойдут на уступки. Отвертеться бы от выплаты потиражных, с остальным, думаю, справимся.
- Это остальное - десятки тысяч долларов, - раздраженно буркнул Андрей. - Сколько у вас в запасе подготовленных книг? Учитывая эту чертову Уокер.
- Примерно на два месяца.
- Очень хорошо. За эти два месяца нужно полностью перестроить работу издательства. Оставим серию детективов, их еще можно издавать несколько лет, ни у кого ничего не покупая, остальное прикроем. В последнее время я над этим долго ломал голову и, кажется, кое-что придумал.
Пашкевич обстоятельно рассказал Шевчуку о своем решении переключиться на выпуск научно-популярных книг.
- Отправь Гришу в Польшу, там их издают сотнями, самые разные, с разных языков, сериями и вразброс. В красочных мягких обложках, с иллюстрациями. Пусть отберет несколько десятков, договорится о приобретении авторских прав на лучшие, некоторые можно делать самостоятельно. Но надо спешить. Что скажешь?
Шевчук молчал, лихорадочно обдумывая услышанное. Пашкевич словно прочитал его мысли и теперь выдавал их за свои - именно такие книги Шевчук собирался выпускать, создав собственное издательство. Интерес к макулатурным романам и кровавым триллерам падает, наелись.
- Ты что, заснул?
- Думаю, - ответил Шевчук. - Ну что ж, идея, по-моему, интересная.
- Тогда послушай. Для тебя не секрет, что в последнее время я был очень недоволен вашей работой. Твоей и Гришиной. Обсуждать ничего не хочу, но… Считай, что это ваш последний шанс. Сделаете к моему возвращению пять-шесть книг, прощупаете рынок, разработаете перспективный план с конкретными темами, авторами, названиями, договоренностями - забудем старое, начнем как когда-то, в девяносто первом. Завалите - выгоню обоих. Ты меня знаешь, это не пустая угроза. Покрутитесь, ребята, покажите, что вы еще на что-то способны. Все, Володя, ко мне пришел врач. Будь!
- Будь! - ответил Шевчук и положил трубку. "Не выгонишь, - спокойно подумал он, - скоро тебе будет не до нас и не до "Афродиты". А за идею спасибо, хорошо, что ты подтвердил мои собственные мысли." Позвонил Григорию.
- Загляни, есть новости.
Григорий выглядел подавленным, его щеки были заклеены полосками пластыря.
- Что случилось?
- Андрей заболел. Диагноз еще не установили. Меня к нему не пустили, побоялись, что занесу инфекцию, поговорили по телефону. Профессор Эскина забрала его в больницу среди ночи, значит, что-то серьезное. Наверное, он и сам это понимает. Кроме нас, "Афродиту" ему оставить не на кого, козе понятно, за несколько месяцев Аксючиц все развалит. Ты ведь знаешь Андрея - когда надо, он умеет отступать. Но, чтобы уцелеть, нам придется крепенько покрутиться.
Шевчук подробно рассказал о перестройке, задуманной Пашкевичем. Как он и предполагал, идея Григорию понравилась.
- Слушай, а ведь здорово! - зажегся он. - Господи, как надоела вся эта мерзость! Начать с чистого листа! Можно столько великолепных книг и перевести, и сделать! Нет, что ни говори, а он - умница.