Регент смерил Фереша угрюмым, затравленным взглядом и процедил:
- К сожалению, я не фюрер, и досталась мне, как оказалось, не Германия. - И немного погасив раздражение, добавил: - Так что с обращением я повременю, а вот над тем, как достойно капитулировать перед лицом могучего врага, - подумаю прямо сейчас. Вы же знаете, что мне нигде так хорошо и мудро не думается, как в каюте корабля.
- И можете быть уверенным, господин адмирал, что военные моряки, да и подавляющая часть армии, поддержат вас.
Секретарь регента граф Кароль фон Анташ дремал, погрузившись в глубокое кресло, и на появление своего патрона почти не отреагировал. Он терпеть не мог ничего такого, что держалось на воде, даже на Дунае, причем даже в самую тихую погоду у него появлялись признаки морской болезни. И то, что регент прихватывал его всякий раз, когда отправлялся в свое "великое дунайское плавание", вызывало у графа внутренний протест. Бурный, но только внутренний.
- Вот что, граф Анташ: прямо сейчас нам нужно составить список членов миссии, которая смогла бы добраться до Москвы и передать Сталину мое послание.
Перед последними словами Анташ уже не только решился открыть глаза, но и слушал его, решительно ухватившись за подлокотники кресла. Он знал, что все свои радикальные решения Хорти обычно то ли принимал, то ли, по крайней мере, обдумывал здесь, на борту "Феникса". Однако то, что пришлось услышать в эти минуты, превзошло все ожидания графа.
- Вы действительно решитесь направить делегацию Венгрии для переговоров со Сталиным? - едва слышно спросил он, словно опасался, что кто-то подслушает эти его слова.
- А вы предлагаете, чтобы я прямо отсюда, из адмиральской каюты, позвонил ему в Кремль? - обронил Хорти, усаживаясь за устланный картой Европы стол.
- Звучит, конечно, неправдоподобно. Хотя почему бы не попытаться, не позвонить? Или связаться по радио.
Хорти посмотрел на него с обидой человека, над которым откровенно поиздевались. Ему и в голову не приходило, что он может связаться со Сталиным по радио или послать ему шифрограмму.
- Да, я пришел к выводу, что в Москву должна направиться солидная миссия, которая бы повела предварительные переговоры с кремлевским руководством. Поэтому сразу же хочу спросить вас, граф: вы поддерживаете это мое решение? Не как секретарь регента, обязанный подчиняться его воле, а как венгр.
- Как секретарь регента, я обязан был бы отговаривать вас от этой крайне опасной затеи. А вот как венгр, размышляющий о судьбе уже послевоенной Великой Венгрии, решительно поддерживаю.
- Но успех миссии зависит прежде всего от того, сумеем ли мы в полной секретности создать ее и переправить за линию фронта.
- Иначе мы погубим и миссию, и самих себя, - признал граф.
- Кто бы мог возглавить эту миссию? Должен быть кто-то такой, кто имел бы определенное положение в обществе, но чье длительное отсутствие в столице не вызвало бы излишних вопросов.
- Уже после нашего возвращения из Германии я встречался с инспектором королевской жандармерии генерал-полковником Фараго Габором и понял, что этот человек предан вам и что он является яростным сторонником выхода Венгрии из войны еще до того, как войска русских выйдут на берега Тисы.
- Жандармский генерал Габор?! Честно говорю, что мне бы и в голову не пришла эта кандидатура.
- Зато он признателен вам за чин генерал-полковника. И что мы видим в его лице? С одной стороны, высокий чин, с другой - речь идет не об армейском генерале, чья репутация запятнана кровью советских солдат, а об инспекторе жандармерии. И именно как инспектор жандармерии, Габор может спокойно прибыть в Закарпатье, чтобы оттуда, с помощью надежных офицеров жандармерии, связаться с русским командованием и договориться о переходе через линию фронта.
- Вместе с ним от министерства иностранных дел можно было бы отправить чрезвычайного посланника и полномочного министра, доктора Сент-Ивани Домокоша, - вслух размышлял Хорти.
- А третьим, от венгерской общественности, в Москву следует отправиться профессору Коложварского университета, графу Телеки Гёзе. Сыну бывшего премьера.
- Считаете, что он согласится?
- Он потому и находится в оппозиции к вам, что выступает против участия Венгрии в войне на стороне Германии. Вот пусть и рядится теперь в тогу миротворца, обивая пороги кабинета Сталина, - въедливо ухмыльнулся граф.
- Кандидатура достойная. Но только не следует акцентировать внимание на его оппозиционности, иначе в Москве создастся впечатление, что вообще вся эта миссия состоит из оппозиционеров, вынудивших регента обратиться к Сталину с посланием о перемирии.
- А в Кремле захотят вести переговоры только с людьми регента, то есть людьми главы государства…
- Тянуть нельзя, время на исходе. Сегодня же вы должны предварительно поговорить с каждым из этих людей, И особенно тщательно - с генералом Фараго Габором.
По правому борту от морского охотника прошло какое-то судно, волна от которого заставила "Феникс" несколько раз сильно качнуться. Однако это не помешало адмиралу встать и взволнованно пройтись по каюте.
- Только я хочу сразу же предупредить вас, граф Анташ, - нервно массажировал Хорти немеющую левую руку, - что в случае, если германцам каким-то образом станет известно о формировании этой миссии, вину за ее создание вам придется взять на себя.
Граф удивленно помолчал. Он явно не ожидал такого поворота их беседы, но спорить с регентом было бессмысленно.
- Если вы не видите никакого иного выхода, - проговорил он, не скрывая своей уязвленной гордыни.
- Само собой разумеется, что вы будете под моим покровительством, однако германский дипломатический натиск принять придется все же вам.
- Такова судьба всех заговорщиков, - рассудительно молвил Анташ, сразу же облегчив своей уступчивостью душу регента.
- И мое послание Сталину следует вручить генералу Габору уже в Украинских Карпатах.
- На тот случай, если германской разведке удастся перехватить его по дороге к линии фронта, - признал мудрость этого решения граф Анташ. - Придется найти человека, который бы, не привлекая внимания СД и гестапо, самолетом доставил ваше послание в район закарпатского Хуста.
- Считайте, граф, что такой человек уже найден.
- Рискнете назвать имя?
- Рискну, поскольку жребий выпал на вас. Мы не должны привлекать к этой акции еще кого-либо, менее проверенного и надежного.
- Вот что такое жребий! - развел руками Анташ, давая, таким образом, свое согласие. - Но коль уж мы определились с составом миссии, то давайте будем считать, что отведенное нам время уже исчисляется двумя-тремя днями. Предлагаю сократить наше "великое дунайское плавание" и сразу же заняться подготовкой миссии.
- Сам вижу, что не ко времени оно, - признал контр-адмирал. - Но в то же время именно на судне мне пришла в голову спасительная мысль о миссии в Москву. Беру на себя встречи с генералом и членами его миссии; вы же обдумываете наброски своего послания, которое потом вместе попытаемся облачить в грешные словеса дипломатии.
23
Власов поднялся, когда солнце уже взошло довольно высоко и лучи его, пробиваясь сквозь крону горных вершин, проникали в комнату, заливая ее бодрящим радужным сиянием.
В такое утро, при таком солнце не могло быть войны, не могло существовать окопов и раздаваться артиллерийских канонад. Все это осталось в прошлом, в кошмарах воспоминаний и в буйных солдатских фантазиях.
Однажды в такое же утро он проснется и - совершенно не важно, где именно это будет происходить: в Германии, России или в еще какой-либо стране, - вот так же выйдет на освещенный утренним солнцем балкон и задастся одним-единственным вопросом, на который долго не сможет дать вразумительного ответа: "Неужели все это происходило на самом деле?"
На столике лежал поднос, на котором его ждал бутерброд, фужер вина и чашка кофе. А между фужером и чашкой - записка:
"Ваше пробуждение станет знаменательным событием для всего санатория, мой генерал генералов. А возможно, и для всей Германии. Я уж не говорю о том, как этого пробуждения ждут ваша освободительная армия и ваша все еще не освобожденная Россия. Найти меня сможете в известном вам служебном кабинете. Хейди".
А чуть пониже - приписка:
"О вашем здоровье и вашем настроении справлялся капитан Штрик-Штрикфельдт. Он прибыл сюда с неким русским полковником, судя по манерам, не из вышколенных белогвардейцев, однако тревожить не решился. Да я и не позволила бы".
"Гитлер тоже хотел было потревожить вас, генерал генералов, однако тоже не решился, - поставил в известность самого себя Власов, вспомнив, что вчера Хейди так и не пообещала ему устроить встречу с рейхсфюрером, подняв при этом на ноги всех своих знакомцев. - Поэтому, увы, решаться по-прежнему придется вам".
Нервное ожидание капитана его не интриговало. Но что привело сюда русского полковника и кого именно - это ему хотелось выяснить как можно скорее. Тем не менее генерал пожевал бутерброд, опустошил фужер с вином - немка уже знала, что после каждого застолья генералу генералов следует похмелиться, - и вновь, не спеша, задумчиво принялся за бутерброд.
Вино заметно взбодрило его, однако состояние все еще оставалось полусонным-полуидиотским. Вчера, после повторных любовных игрищ, он еще долго беседовал с Хейди, пытаясь излагать на своем корявом немецком, с известными ей русскими словами вперемешку, какой видит свою Русскую освободительную. И как намерен распорядиться ее полками сразу же, как только РОА станет реальностью Второй мировой.
Причем это был отнюдь не легкий треп с женщиной в постели. Ни с одной из трех своих предыдущих законных и полузаконных жен никакой болтовни по поводу служебных дел он себе не позволял. Но случай с Хейди - особый.
Командарм отлично понимал, что все более или менее важное, что он изречет относительно своих военных планов, немедленно становится известным кому-то из прикрепленных к его невесте офицеров разведки или СД. Во всяком случае, это сразу же доходило до сведения капитана Штрик-Штрикфельдта, чтобы затем достигать "адресатов". Власов уже имел возможность косвенно убедиться в этом, проследив за реакцией капитана на следующий день после одного из таких ночных откровений.
Обоих визитеров Власов принял минут через десять, в уютной, в старинном стиле обставленной приемной генеральской палаты. Вместе с капитаном к нему вошел рослый, смуглолицый полковник с четко очерченными полуазиатскими чертами лица и копной смолистых "монголоидных" волос.
- Полковник Меандров, - сухо представился незнакомец, - бывший заместитель начальника штаба 6-й армии.
- Значит, это вы и есть Меандров?
- Так точно, господин генерал-полковник.
- С опытом службы в штабе армии?
- Так точно, господин генерал-полковник. Опыт не большой, но все же имеется. Хотя штабную службу никогда особо не чтил, больше видел себя в десантных частях.
- На сторону Германии перешли добровольно или так, в стремени, да на рыс-сях? - употребил свою любимую поговорку Власов.
- Перебежчиком не был, господин генерал-лейтенант, но так сложились обстоятельства. Впрочем, морально я был готов к тому, чтобы влиться в освободительное движение.
- Что так?
- Москвич. Из двора, в котором чуть ли не все мужчины были расстреляны коммунистами-энкавэдешниками.
Власову уже приходилось слышать об этом полковнике, которого еще в январе перевели в одну из частей РОА, дислоцировавшуюся во Франции, как о человеке решительном, озлобленном и по-азиатски жестоком. Однако видел его впервые.
- И что же вас заставило разыскивать меня здесь? - обратился не столько к полковнику, сколько к Штрик-Штрикфельду.
В свое время капитан получил строгий приказ Власова: никого "не натравливать" на него, пока он пребывает в санатории. И если уж этот прибалтийский немец решился нарушить этот запрет, значит, повод действительно серьезный.
- У господина полковника возникла идея по поводу организации десантно-диверсионных отрядов, - суховато объяснил германец, поняв, что самое время оправдываться.
- Идее воздушно-десантных атак столько же лет, сколь существует авиация.
- Речь идет о подготовке десантно-диверсионных отрядов Русской освободительной армии, - уточнил Штрик-Штрикфельдт, вместо того чтобы предоставить возможность объясниться самому Меандрову.
- И кому необходимость такой подготовки показалась столь спешной?
- Господин полковник ждал вас в Дабендорфе, но время уходит, и он попросил…
- Ясно, - прервал Власов капитана. - Садитесь, господа.
- Капитан прав, - попытался поддержать его полковник, знавший о запрете командарма.
- Так это ваша идея, полковник, или вы всего лишь гонец, посредник? - вновь попытался выяснить Власов, кто стоит за полковником.
- Моя, господин генерал, - слова Меандров произносил на выдохе, на японский манер, кивая и сгибаясь всем туловищем, словно бы кланяясь.
Власов скептически передернул щекой, давая понять, что акции полковника сразу упали.
- Вот видите, оказывается, это всего лишь ваша личная идея. А кто может сказать мне, как к ней отнесутся Гиммлер, Кейтель, Геринг, не говоря уже о фюрере. Но коль уж мы встретились… - снисходительно пожал плечами генерал, - стоит поговорить, в стремени, да на рыс-сях.
- Я уже распорядился, - предупредил вопросительный взгляд Власова германский капитан. - Сейчас принесут. О нашем появлении фрау Биленберг уже знает.
* * *
Не успели они усесться и закурить, как дверь открылась и на пороге появилась официантка с каталкой, на которой стояли бутылка вина и блюдца с сыром, ветчиной и салатами. Этого уголка Германии и, в частности, этого санатория офицеров СС война со всеми ее продовольственными тяготами словно бы не коснулась. И это было одной из причин, по которой Власова тянуло сюда, как в оазис некоего довоенного благополучия.
- Но мне говорили, полковник, что вы уже предпринимали попытки создать русскую десантно-диверсионную часть, - произнес Власов вместо тоста, как только капитан разлил вино по бокалам.
- Предпринимал, ядр-рена.
В его устах это "ядр-рена" прозвучало как-то слишком уж по-русски, и очень плохо сочеталось с его откровенно азиатской внешностью.
- Причем задумывалась эта часть с размахом, в соединении с диверсионной школой, и происходило все это значительно раньше, нежели возникла сама идея Русской освободительной армии.
- Совершенно верно, ядр-рена!.. - Меандров залпом осушил бокал, по русскому обычаю крякнул, и лишь после того, как зажевал выпитое куском ветчины, горделиво признал: - Это был прекрасный план, ядр-рена! К этому времени мы уже могли подготовить две-три тысячи десантников-диверсантов и таким образом совершенно изменить ход войны. Вспомните, как прекрасно действовали германские десантники в момент нападения рейха на Польшу, в течение нескольких дней они буквально парализовали все оперативное управление польской армии. В СССР действия десантников могли быть еще эффективнее, поскольку за линией фронта оставались большие формирования антикоммунистических и национально-освободительных сил. Уже тогда…
- Не трудитесь убеждать меня в пользе воздушных десантов, - прервал его монолог генерал Власов. - Замыслы понятны. Почему не осуществили?
- Не позволили, ядр-рена.
- Кто именно препятствовал?
- То есть как это "кто"? Они же сами - немцы… - мельком и по-азиатски недобро взглянул Меандров на Штрик-Штрикфельдта… - Им вечно что-то мерещится, они вечно чего-то боятся. Если бы не их трусость, мы давно сформировали бы такую русскую армию, которая ни одному российскому императору не снилась.
- Относительно армии русских императоров?
- Относительно всего. Или, может, сразу же донесете на меня гестапо?
- Можете считать меня "своим" немцем, - шутливо успокоил его Штрик-Штрикфельдт, привыкший к тому, что русские офицеры всласть могли обругивать немцев в его присутствии, действительно считая его своим, "русским" немцем. Станете возражать, господин полковник?
- Русским - да все же немцем, - не стал жаловать его своим панибратством Меандров. - Так вот, я и говорю: немцам, вечно, ядр-рена, мерещатся какие-то страхи, - так и не угомонился полковник, обращаясь теперь уже к Власову. - Словно бы опасаются, что захватим Москву раньше них и вновь не допустим их туда.
Подтянутый, крепко сбитый, с мощным хрипловато-басовитым голосом, которым полковник каждое слово произносил так, словно выбивал его кремниевым кресалом, Меандров, несмотря на свою монголоидную внешность, представал сейчас перед Власовым в облике одного из тех, истинно русских, офицеров, которых ему еще пришлось повидать в роли "белых военспецов" Красной армии. Но которые затем, уже в тридцатые, в большинстве своем были расстреляны или загнаны Сталиным в концлагеря. Те же, что остались, сразу как-то сникли и гнусно опролетарились, дабы не выделяться среди массы рабоче-крестьянских командиров.
- Но ведь летом прошлого года вам все же позволили создать такой отряд. Помнится, вы даже повели его на задание.
Меандров устало взглянул вначале на Штрик-Штрикфельдта, присутствие которого все же явно мешало ему высказываться, что называется, от души; затем на Власова…
- Во-первых, командовал этими людьми, ядр-рена, не я, а некий обер-лейтенант СС. Я всего лишь был его заместителем.
- Упускайте детали, - сухо прервал его Власов, которому антинемецкие настроения Меандрова уже начали надоедать. - Отвечайте по существу.
- И потом… нас бросили не против армии, а против партизан. Вот тут и началось…
- Что, собственно, началось?
- А то, что против партизан карательствовать мои парни не хотели. Слишком уж недобрую славу нажили себе каратели по нашим деревням-селам. Кончилось тем, что в первый же день, как только нас переправили в район городка Остров, что в Ленинградской области, пятнадцать или шестнадцать человек перешло на сторону партизан. Да, перешло, признаю, - обращался он теперь уже к Штрик-Штрикфельдту. - Но это еще не основание для полной ликвидации по-настоящему элитной части.
- Просто этот бунт, этот саботаж ваших бойцов убедил германское командование, что часть к боевым действиям не готова, - скептически обронил Штрик-Штрикфельдт. - И это неоспоримо. Причем не готова прежде всего по духу своему, по идеологической подготовленности.
- Но ведь готовили-то нас, ядр-рена, для борьбы не с партизанами, а с армейскими частями, отрядами НКВД.
- Где бы вы ни базировались, рядом всегда оказывались бы партизаны, которые делали бы все возможное, чтобы истребить вас. И что, во время каждого нападения вы бы объясняли им, что с партизанами не воюете, дескать, держите нейтралитет?