18
Получив приказ, Шторренн сразу же решил покинуть отель "Берлин". Суеты ему теперь хватало на всю ночь и двое последующих суток.
Откомандировывая его к Скорцени, шеф будапештского бюро гестапо предупредил, что работать с "первым диверсантом рейха" будет трудно. Скорцени требует, чтобы все выкладывались так, как привык выкладываться он сам: в сугубо авантюрном ключе, с максимальным риском и дьявольской работоспособностью. Однако удавалось это не всем.
"Но если у вас все пойдет, как надо, и вы приглянетесь Скорцени, то очень скоро мне придется позавидовать вам, - напутствовал его шеф. - Несмотря на то, что я привык, чтобы все вокруг завидовали мне".
Выйдя из отеля, унтерштурмфюрер позволил себе потоптаться на том месте, где стояла их машина, когда несостоявшийся убийца напал на "фрау Вольф". Он осмотрел все вокруг, восстановив в памяти весь эпизод покушения и определив, где находился стрелявший, где - Фройнштаг… При этом Шторренн тщетно пытался вести себя, как заправский следователь, однако все эти воспоминания и выяснения ровным счетом ничего не дали ему. Никакой зацепки, никакой ниточки.
Проще всего было бы подключить к расследованию профессиональных сыщиков, которые начали бы с того, что подобрали бы пули, установили калибр, опросили свидетелей. И кто знает… Но Скорцени строго-настрого предупредил, что венгерская полиция вмешиваться в расследование этого инцидента не должна. Ее это вообще не касается.
"Пусть бы лучше подручным Скорцени оказался сам шеф, - мрачно плакался на судьбу Шторренн. - Так уж и быть, готов черно позавидовать".
И вдруг он вспомнил о Сиретаи - агенте-двойнике, давно работавшем и на венгерскую разведку, и на гестапо. Толку от него в общем-то было немного. Но именно он связан с отделом, который занимается подбором "черных исполнителей", на тот случай, когда контрразведке надобно было кого-либо убрать или припугнуть. Вряд ли Сиретаи знал, кто именно покушался на Фройнштаг, но наверняка догадывался, кто может знать.
Мысленно прорычав от восторга, Шторренн воинственно потряс кулаками и бросился назад в отель. Подняв на ноги Гольвега, дремавшего в кресле по соседству с номером Лилии, он уже через несколько минут погнал машину по известному ему адресу.
Услышав их давний пароль и узнав Шторренна по голосу, Сиретаи открыл дверь своей пятикомнатной, недавно доставшейся ему после расстрелянной еврейской семьи квартиры, и тотчас же был сбит с ног.
- За что, благодетель?! - он всегда называл Шторренна "благодетелем" и каждый раз обращался с такой покорностью, словно вымаливал помилования.
Впрочем, Шторренн в самом деле выступал в роли его благодетеля. Это он помог Сиретаи перебраться из конуры, которую тот снимал в далеком предместье, в шикарную квартиру, он давал ему работу, позволявшую не только сводить концы с концами… А главное - обеспечил удостоверением сотрудника гестапо, благодаря которому Сиретаи безнаказанно шантажировал евреев, уголовников и прочих неблагонадежных.
В свое время Сиретаи начинал как сотрудник венгерской службы безопасности, но затем был изгнан из нее за какие-то грешки; поступил в университет, однако через полгода оттуда его тоже выставили, и парень чуть было не опустился до подворотного пьянчуги и мелкого воришки.
Шторренн в буквальном смысле извлек его из помойки, привел в чувство и устами своего шефа настоятельно посоветовал коллегам из венгерской службы безопасности вспомнить о своем бывшем сотруднике. И деваться им было некуда: вспомнили…
Но все это в прошлом. А сейчас…
Так ничего и не ответив Сиретаи, унтерштурмфюрер дал ему возможность встать на ноги, но только для того, чтобы тотчас же снова повалить на пол. После чего они с Гольвегом еще несколько минут старательно очищали о венгра свои сапоги - что должно было свидетельствовать об особой важности визита и предстоящего разговора.
- Пощадите, благодетели! - наконец, обессилено повалился Сиретаи на спину, прекратив всякую попытку защищаться или хотя бы прикрываться от ударов. - Зачем меня избивать? Кому же я служу, если не вам?!
Сиретаи было уже под пятьдесят. Рыжеватые волосы его повыпадали самым безобразнейшим образом - словно после лишая. Дряблые морщинистые щеки выдавали в нем человека, успевшего прогулять не только безвозвратно ушедшую молодость, но и неотвратимо навалившуюся на него старость. Годы скитаний и безденежья превратили Сиретаи в безвольного и жалкого на вид человечка, однако так и не смогли избавить от коварства, на которое и в венгерском, и гестаповском досье указывалось как на особую примету.
- Два часа назад ты, негодяй, стрелял в одну германку, у входа в отель "Берлин". От кого ты получил это задание? - Они подхватили приземистого, худощавого Сиретаи за ворот, швырнули на тахту и подперли подбородок сразу двумя пистолетами.
- Не стрелял я в нее, добродетели! Не стрелял! Не знаю я никакой германки.
- Какая неискренность! - притворно изумился Шторренн.
- Это не я, клянусь честью своего рода!
- Веский аргумент, - скептически хмыкнул Гольвег. - "Честью рода", видите ли!..
- Ты слышал, что тебе сказал этот офицер из СД? - опять включился в допрос Шторренн. - В Берлине плевать хотели на честь твоего рода. Но если ты настаиваешь, вместе с тобой они могут отправить на виселицу весь твой род.
- Это действительно не я стрелял. Не я, не я! - отчаянно заорал Сиретаи, понимая, что время его уходит, поскольку увлекаться допросом эти двое не станут.
- Кто же тогда?
- Откуда ж мне знать, добродетель?!
- Когда швырнем тебя на пол еще раз, придется затем сменить сапоги, в виду их полнейшей непригодности, - спокойно, внушительно объяснил ему Шторренн.
- Не посмел бы я стрелять в германку, благодетель! - взмолился Сиретаи. - Не посмел бы я!
- Не ори! - охладил его Шторренн. - Вот он, - указал на Гольвега, - никогда не поверит, что не решился бы. А я поверю. Поскольку знаю тебя. Но это не помешает отвезти тебя в гестапо, чтобы пытать и расстрелять именно как человека, который стрелял во фрау… Кстати, как ее фамилия?
- Н-не помню, - вздрагивал всем телом Сиретаи.
- Не помнишь, значит? - оскалился Гольвег. - В конце концов, нам безразлично, кого расстрелять. Все вы, венгры, на одно лицо. Но ты же понимаешь, что дело должно быть закрыто. Такое нападение не может оставаться безнаказанным. Здесь уже речь идет не о чести твоего уголовного рода, но о чести гестапо.
- Так что, сыграешь роль неудавшегося убийцы? - спросил Шторренн, закуривая. - Хотя бы ради своего благодетеля.
- Это не моя работа, не моя! Почему я должен брать на душу чужой грех? Если бы я…
- Но ведь тебе тоже предлагали стрелять в эту германку, - не дослушал его Шторренн и, захватив за остатки волос, стащил на пол. - Тебе предлагали, и ты хорошо помнишь, кто именно предлагал. И знаешь, кто мог стрелять.
Теперь удары сыпались на голову, в пах, по почкам. Они били расчетливо и не торопясь, пока Сиретаи, наконец, не отхаркнул вместе с кровью:
- Это правда, благодетель! Правда! Мне предлагали. Но я… Я не посмел. Ни за какие деньги! - Он заплакал.
В этот раз Шторренн почему-то поверил в естественность его плача, хотя прекрасно знал, что человек этот способен был заплакать в любое время и по любому поводу. При его-то коварстве и жестокости.
- Что, действительно предлагали? - задержал Шторренн носок сапога у скулы Сиретаи. Такого признания он совершенно не ожидал. Единственное, на что рассчитывал - что бедняга назовет, хотя бы прикидочно, человека, способного навести на след покушавшегося.
- Крест святой, - по-ребячьи всхлипнул агент-двойник.
- Тогда точнее… На кого тебе предлагали покушаться? - не поверил Гольвег. - Имя назови, имя!
- На германку, что живет в отеле "Берлин" и которая приехала вместе с доктором Вольфом. Как подозревают, на самом деле это штурмбаннфюрер Отто Скорцени. Но они в этом не были уверены. До конца не уверены, - жалостливо размазывал он кровь по лицу.
Эсэсовцы многозначительно переглянулись. Вопрос: "Верить или не верить?" отпадал сам собой.
- Понятно. Поначалу ты согласился, - устало плюхнулся Шторренн в стоящее напротив тахты кресло. - Но, услышав, что фрау прибыла со Скорцени, уписался от страха.
- Почти так оно и было, благодетель, - с огромным трудом заполз на тахту, словно побитый пес в будку, Сиретаи. - Что уж тут скрывать? Думал, что после отказа они сразу же прикокнут меня, чтобы избавиться от лишнего языка. Но они только припугнули и приказали молчать. Видит Бог: я и сейчас молчал, пока позволяло здоровье.
- Ну-ну, встряхни мозгами… Чего именно от тебя требовали? Чтобы ты убил эту германку или только припугнул ее? Тебе говорили, что ты обязательно должен убить ее? Только точно. Дословно.
- Об убийстве речь не шла. Требовали поиграть на нервах. Припугнуть, что ли. Но зачем им это понадобилось - понятия не имею.
- А вот теперь самый важный вопрос: кто именно предлагал тебе эту диверсионную халтуру? - ожил Гольвег, старавшийся не мешать их "философскому диалогу".
- Но только условие: вы не слышали от меня имени контр-разведчика.
- Естественно, - заверил Шторренн. - На кой черт облегчать им жизнь? Кстати, ты сразу же получишь наше задание и на какое-то время уедешь из Будапешта.
- Куда? - с надеждой ухватился за его предложение Сиретаи.
- Для начала, погуляешь в окрестностях Вены. Устраивает?
- Благодетель… Бла-го-де-тель! - почти взмолился на него Сиретаи. Как ни странно, этот человек действительно умел быть признательным своему покровителю и благодетелю. Или, по крайней мере, артистично разыгрывал свою, почти сиротскую, признательность.
- Мной занимался тот, кто обычно занимается в таких случаях платными агентами, - капитан Арпид Галаши.
- Это кто такой, Галаши? - переспросил Шторренн. - Имя почему-то незнакомое.
- Потому что держат его только для кладбищенских страстей. До контактов с гестапо пока не подпускают.
- Так, может, он и стрелял?
- Вряд ли. По-моему, тоже струсил. К тому же его ценят как работодателя, а не как палача.
- Недурно устроился, бездельник, - миролюбиво признал Гольвег.
- Значит, капитан Арпид Галаши? - воинственно улыбался Шторренн, нервно прохаживаясь по комнате. Кажется, мы с вами, Гольвег, не зря прожили эту бессонную ночь.
- В таком-то приятном обществе! - проворчал гауптштурмфюрер. - Слушай ты, недоносок от контрразведки, у тебя найдется что-нибудь выпить?
- Кажется, осталось полбутылки коньку.
- Вот до какого аристократизма ты дожил, подлец! - изумился Шторренн. - Лучшие коньяки Европы бутылками лакаешь, хотя еще недавно на стакан дешевого цыганского вина насобирать не мог. А ведь не отрабатываешь, неблагодарный, не отрабатываешь. Почему сразу же не доложил о предложении капитана Арпида Галаши? Почему уже через час не разыскал меня и не доложил?
- Потому что сразу же вычислили бы меня и убили.
- И правильно бы сделали, - спокойно подтвердил Шторренн.
Они налили себе по рюмочке, затем еще по одной и, так и не предложив хозяину квартиры выпить с ними, потребовали адрес капитана. Тот знал только телефон, но и этого показалось им вполне достаточно.
- Так эта фрау Вольф, что, действительно является женой Скорцени? - с огромным усилием доковылял вслед за ними до двери Сиретаи.
Эсэсовцы, не сговариваясь, дружно расхохотались.
- Хотел бы я быть сейчас там, где находится Скорцени. В обнимку со жгучей андалузийкой, - выплюнул Гольвег окурок.
- Эти кретины из венгерской службы безопасности, - поддержал его Шторренн, - не понимают, что если бы кто-то осмелился стрелять, пусть даже не в жену, а хотя бы в спутницу Скорцени, то этот мамонт разнес бы половину Будапешта. И не уехал бы отсюда, пока не передушил бы их всех поодиночке.
- Я всегда верил тому, что мне говорят, а не тому, чему верил, - благодарственно пробормотал Сиретаи, закрывая за ними дверь с такой миной на лице, словно закрывал себя в кладбищенском склепе после посещения его грабителями.
19
Сегодня Фройнштаг впервые за время знакомства со Скорцени сама попросила остаться у нее. Раньше она или великодушно соглашалась принять Отто, или же добивалась этого обычными женскими хитростями.
- Мне бы очень не хотелось быть убитой именно сейчас, Отто, - тихо проговорила она, обнимая Скорцени уже у самой двери и дотягиваясь рукой до выключателя. - Здесь, в Будапеште, где у нас вновь появилась возможность легально бывать вместе, это было бы крайне несправедливо.
- Смерть, насколько мне известно, вообще дама убийственно несправедливая.
- Признайтесь, что этой ночью никаких особых, спешных дел у вас не предвидится, - Лилия отпустила узел его галстука, расстегнула ворот и поцеловала в шею нежно, по-девичьи, как умела целовать только она.
Фройнштаг знала, что это - единственный поцелуй, который чувствует даже твердокожий и бесчувственный Скорцени. Остальных он попросту избегает. Да Отто они и не трогают.
- Кроме одного, совершенно пустякового дельца: изловить человека, пытавшегося совершить ту самую, убийственную, несправедливость.
- Стоит ли так горячиться? В любом случае он будет наказан, - нервно раздевала Скорцени, совершенно забыв о том, что они все еще стоят у самой двери. Нежности ей всегда хватало только для того, чтобы разжечь себя. Достигнув этого, Лилия умудрялась безбожно забывать о состоянии и чувствах партнера.
Скорцени молчаливо терпел все эти терзания, неуклюже пытаясь то обнять женщину за плечи, то погладить волосы. Но безволие и растерянность его лишь подогревали азарт Фройнштаг. Ей всегда приятно было осознавать беспомощность и покорность "самого страшного человека Европы", но сегодня это почему-то доставляло особое удовольствие.
Наконец, Скорцени сообразил, что ему следует делать то же самое, что делает Лилия. Раздевая друг друга, они азартно разбрасывали одежду по полу, медленно приближаясь к дивану.
Зазвонил телефон, однако Лилия не отреагировала на него. Усевшись на краешек дивана, она обхватила стоявшего перед ней Отто за талию и, уткнувшись лбом в низ его живота, согревала и возбуждала мужчину теплом своего дыхания и ласками.
Но телефон звонил все настойчивее, и Фройнштаг пожалела, что он находится слишком далеко, а то бы дотянулась и грохнула им о пол.
- Очевидно, кто-то из наших, - пришел ей на помощь Скорцени. - Подними, кажется, они там взбесились?
- У меня такое впечатление, что взбесился весь город. Тебе не кажется?
- Снимите трубку, - твердо приказал штурмбаннфюрер.
Фройнштаг прорычала нечто человеконенавистническое, вновь чувственно потерлась лбом о живот мужчины и устало, пошатываясь, словно пьяная, натыкаясь на стулья, побрела к столу.
- Слушаю, - прохрипела она с такой лютью, что всякий уважающий себя человек на том конце провода тотчас же отказался бы от разговора.
- Здравствуйте, фрау Вольф, - услышала в ответ далеко не робкий женский голос. - Узнаете?
- А вы потрудитесь представиться.
- Лучше было бы, если бы вы узнали меня по голосу, не называя имени. Думаю, это нетрудно, - внушал ей жесткий, почти мужской голос, вульгарная грубоватость которого усиливалась резким австрийским произношением, таким знакомым Фройнштаг по акценту Скорцени, а особенно - Кальтенбруннера.
- Так это вы, бар…?! - вспыхнула Лилия, но все же вовремя сдержалась, не раскрыла аристократического достоинства собеседницы. - С чего это вы вдруг прямо посреди ночи?
- Находите, что уже ночь?
- Я сказала: "Посреди ночи", - не собиралась Фройнштаг щадить самолюбие фон Шемберг, коль уж та осмелилась потревожить ее.
- Всего лишь хочу заверить вас, фрау Вольф: к тому, что произошло несколько часов назад у вашего отеля, мы, то есть я и наш общий знакомый, абсолютно никакого отношения не имеем.
- Тогда чего вдруг забеспокоились, если совершенно уверены, что не имеете?
- Для нас важно, чтобы вы тоже знали об этом. Но еще важнее - чтобы поверили.
- Тогда, может быть, объясните, из каких источников вам стало известно об этом инциденте?
Баронесса тяжело вздохнула, давая понять, что всякие телефонные объяснения явно не ко времени.
- Лично я узнала о нем сразу же. Буквально через несколько минут после… случившегося, - не решилась упомянуть о выстрелах. - Очевидно, следовало немедленно позвонить вам. Но, поверьте, я была в шоке. И потом, хотелось посоветоваться с нашим общим знакомым.
- И что же он?
- Пришел в ярость. Да-да, я не преувеличиваю. Вы даже не представляете себе, в какую ярость он пришел, узнав об этой подлости.
- Будапешт такой ярости не переживет, - иронично улыбнулась Фройнштаг.
Скорцени уже понял, кто ее собеседница, и подошел поближе. Он успел снять сапоги и брюки, и стоял теперь рядом с Лилией обнаженным, дожидаясь, когда она бросит трубку и вспомнит о нем.
- Напрасно вы так… - обиделась фон Шемберг. - Наш знакомый сразу понял, что этот акт нацелен не столько против вас, сколько против него самого. Против всех нас. Разве не ясно, что нас попросту хотят поссорить? Причем поссорить еще до того, как вы что-либо предпримете.
- Но вы так и не объяснили, из каких источников вам стало известно о случившемся, - напомнила Фройнштаг, и свободная рука ее принялась блуждать по телу мужчины, все приближаясь и приближаясь к самым сокровенным его местам.
- Вам прекрасно известно, что в то время у отеля находилась наша машина.
- Та самая, что вполне благородно сопровождала нас от вашего дома?
Прежде чем ответить, баронесса с кем-то вполголоса посоветовалась. Фройнштаг показалось, что рядом с ней находится сам Салаши.
- Именно сопровождала. На всякий случай. И очень жаль, что томившиеся в ней парни не сумели вовремя вмешаться. Впрочем, им не очень-то положено было вмешиваться. Главная их задача заключалась в том, чтобы не раскрыться.
- То есть хотите заверить, что убийца прибыл не на вашей машине?
- Это исключено, фрау Вольф. Ваш супруг должен понять, что это совершенно исключено.
"Скорцени испугались! - мстительно осклабилась Фройнштаг. - Мести его забоялись! Так оно и должно быть! "Пусть ненавидят, лишь бы боялись!" - девиз римских императоров".
- Как видите, до сих пор ни один из ваших людей не исчез.
- Мы рады этому.
- Вас тоже не тронули. Из этого следует, что мы хотим бить наверняка. Без излишней горячности и мстительности.
Скорцени одобрительно потрепал Фройнштаг по плечу. Она с самого начала повела разговор так, как надо, но в последней фразе просто-таки превзошла все его ожидания.
- Нам следует думать о том, как строить свои дальнейшие отношения, - вкрадчиво напомнила Юлиана, пытаясь вернуть спутницу Скорцени в атмосферу их недавней встречи. Баронессе казалось, что тогда между ними установились достаточно доверительные отношения.
- Их тем легче будет налаживать, чем скорее все вы предпримете попытку выяснить, кто это решил поразвлечься таким дичайшим образом у отеля "Берлин". Нам нужны имена и адреса.
- Утром наши люди займутся этим.
- Нашими делами, милая баронесса, следует заниматься в основном по ночам, - назидательно и не без скабрезного подтекста напомнила ей Фройнштаг. - Так и скажите общему знакомому, что он зря теряет время.