– Никаких "но"! – возразил Спейд. – Это единственный выход. – Глаза его под багровеющим лбом горели неподдельным бешенством. Синяк на виске стал темно-каштановым. – Я знаю, о чем говорю. Я выпутывался из таких ситуаций раньше, надеюсь выпутаться и теперь. В разное время мне приходилось посылать к дьяволу всех, начиная с верховного судьи и ниже. И мне это сходило с рук. Мне это сходило с рук, потому что я никогда не позволял себе забывать, что час расплаты придет. Я никогда не забывал, что, когда придет час расплаты, я должен быть готов прийти в главное полицейское управление, гоня перед собой жертву, и сказать им: "Вот, болваны, ваш преступник". Пока я способен на это, я могу показывать язык любому фараону и плевать на все статьи закона, вместе взятые. Но стоит мне хотя бы один раз промахнуться, они утопят меня в дерьме. Но я пока не промахивался. И не промахнусь. Можете не сомневаться.
Гутман заморгал, и взгляд его на какое-то время потерял свою вкрадчивость, но улыбка на его жирном розовом лице, а также голос совершенно не изменились:
– В вашей системе рассуждения, сэр, много разумного – ей-богу, много! И если бы ее хоть как-нибудь можно было приложить к нашему случаю, я бы первый закричал: "Держитесь ее во что бы то ни стало, сэр". Но в нашем случае она как раз и не применима. Такое случается даже с лучшими из системы. Приходит время, когда необходимо делать исключения, и мудрый человек их делает. Именно так, сэр, обстоит дело в данном случае, и я вынужден напомнить, что вам хорошо заплачено за то исключение, которое вам придется сделать для нас. Конечно, если вы не сможете передать жертву полиции, забот у вас прибавится, но, – Гутман засмеялся и развел руками, – но вы не тот человек, который боится забот. Вы умеете постоять за себя и всегда, что бы ни случилось, в конце концов оказываетесь на коне. – Он сложил губы бантиком и прищурил глаз. – Вы справитесь, сэр.
Взгляд Спейда стал жестким, лицо суровым.
– Я знаю, о чем говорю, – сказал он тихим, намеренно спокойным тоном. – Это мой город и мои хитрости. Я, конечно, могу остаться на коне и в этот раз, но в следующий, когда кобылка окажется порезвее, меня так остановят, что я наглотаюсь собственных зубов. Меня это не устраивает. Вы, голубки, упорхнете в Нью-Йорк, Константинополь или куда-нибудь еще. А мне здесь жить и дело делать.
– Но вы можете… – начал Гутман.
– Не могу, – сказал Спейд убежденно. – И не буду. Не сомневайтесь. – Он сел прямо. Улыбка смыла суровость с его лица. Он заговорил быстро, стараясь быть спокойным и убедительным: – Слушайте, Гутман. То, что я предлагаю, выгодно всем. Если мы не дадим полиции козла отпущения, ставлю десять к одному, что рано или поздно они набредут на информацию о соколе. Тогда, где бы вы ни были, вам придется лечь на дно вместе с птичкой, что, согласитесь, не поможет вам сказочно разбогатеть. Дайте им козла отпущения, и они тут же отстанут.
– Вот в этом-то, сэр, и загвоздка, – ответил Гутман, беспокойство которого по-прежнему выдавали одни глаза. – А если не отстанут? А если козел отпущения как раз и выведет их на сокола? С другой стороны, они, по-моему, уже сейчас отстали, и самое лучшее, что мы можем сделать, – это спокойно уйти со сцены.
На лбу Спейда начала надуваться вена.
– Боже! Оказывается, вы тоже ничего не понимаете, – сказал он, сдерживая себя, – они не спят, Гутман. Они притаились и ждут. Попытайтесь понять это. Они знают, что я по уши увяз в этом деле. Все в порядке, пока я в состоянии своевременно предпринять необходимые шаги. Но если нет, мне крышка. – Его голос снова стал убедительно-вкрадчивым. – Послушайте, Гутман, неужели вы не понимаете, что нам совершенно необходимо подкинуть им жертву? Другого выхода нет. Давайте отдадим им сопляка. – Он кивнул беззлобно в сторону мальчишки в дверях. – Он же на самом деле застрелил и Терзби, и Джакоби – верно? В любом случае он просто создан для такой роли. Давайте соберем необходимые улики и отдадим его.
Мальчишка в дверях сжал уголки губ, могло показаться, что он едва заметно улыбнулся. Никакого другого эффекта предложение Спейда на него вроде бы не произвело. Смуглое лицо Джоэла Кэйро пожелтело. Открыв рот, он уставился на Спейда выпученными от удивления глазами; его женоподобная грудь нервно вздымалась. Бриджид О'Шонесси отпрянула от Спейда и извернулась так, чтобы видеть его лицо. Ее испуганное смятение в любой момент грозило смениться истерическим смехом.
Гутман сидел тихо и невозмутимо, пока вдруг не рассмеялся. Смеялся он долго и от души, в его елейно-приторных глазах плясали веселые искорки. Отсмеявшись, он сказал:
– Ей-богу, сэр, вы большой оригинал, очень большой! – Он вытащил из кармана белый носовой платок и вытер глаза. – Никогда не знаешь, что вы скажете или сделаете в следующий момент, – одно ясно, нечто потрясающее.
– Не вижу в этом ничего смешного. – Казалось, смех толстяка не произвел впечатления на Спейда. Он говорил так, как говорят с упрямым, но вполне разумным другом. – Это самый лучший выход. Когда полицейские…
– Но, дорогой мой, – возразил Гутман, – неужели вы не понимаете? Если бы я хоть на миг предположил такую возможность… нет, даже простое предположение более чем дико. Я люблю Уилмера как своего родного сына. Поверьте мне. Но если бы я даже на миг предположил такую возможность, что, по вашему мнению, в таком случае удержало бы Уилмера от того, чтобы выложить полиции все, что он знает о соколе и о каждом из нас?
Спейд ухмыльнулся, не разжимая губ.
– Если возникнет нужда, – сказал он мягко, – мы можем пристрелить его при попытке оказать сопротивление во время ареста. Но, я думаю, что так далеко нам заходить не понадобится. Пусть болтает что угодно. Обещаю, что все останется без последствий. Это нетрудно устроить.
Розовый лоб Гутмана покрылся складками. Он наклонил голову, смяв о воротничок свои подбородки, и спросил:
– Как? – Затем с поспешностью, от которой заколыхались все его жировые складки, он поднял голову, повернулся к мальчишке и громогласно захохотал. – Что ты думаешь об этом, Уилмер? Ведь правда забавно?
Темно-каштановые глаза мальчишки горели под густыми ресницами. Он ответил тихо, но отчетливо:
– Да, забавно… сукин сын.
Спейд тем временем говорил с Бриджид О'Шонесси:
– Как ты себя чувствуешь, ангел мой? Тебе лучше?
– Да, гораздо лучше, только, – она так понизила голос, что последние два слова нельзя было расслышать уже в полуметре от нее, – я боюсь.
– Не бойся, – сказал он беспечно и положил ладонь на ее колено в сером чулке. – Ничего страшного не происходит. Хочешь выпить?
– Не сейчас, спасибо. – Она снова понизила голос. – Будь осторожен, Сэм.
Спейд ухмыльнулся и посмотрел на Гутмана, который и сам уже смотрел на него. Толстяк добродушно улыбнулся и, помолчав немного, спросил:
– Как?
Спейд притворился дурачком.
– Что "как"?
Толстяк решил, что здесь уместно еще немного посмеяться, и только потом объяснил:
– Если ваше предложение, сэр… серьезно, то из чувства обычной вежливости мы, по крайней мере, должны выслушать вас. Так как же вы собираетесь устроить, чтобы Уилмер, – здесь он еще раз рассмеялся, – в случае ареста не смог нанести нам вреда?
Спейд покачал головой.
– Нет, – сказал он, – мне бы не хотелось злоупотреблять чьей-либо вежливостью, пусть даже и обычной. Забудем об этом.
Толстяк сморщил свое жирное лицо.
– Ну что вы, что вы! – запротестовал он. – Вы ставите меня в крайне неловкое положение. Мне не следовало смеяться, и самым почтительным и искренним образом я прошу меня простить. Мне бы не хотелось, чтобы у вас, мистер Спейд, создалось впечатление, будто я могу высмеять какое-либо из ваших предложений только потому, что я с ним не согласен, – вы должны знать, сколь глубоко я ценю и уважаю вашу проницательность. Имейте в виду, я не вижу никакой практической пользы в вашем предложении – даже отвлекаясь от того факта, что я отношусь к Уилмеру, как к родному сыну, – но тем не менее сочту за честь и за добрый знак того, что мои извинения приняты, если вы продолжите и расскажете все до конца.
– Ну что ж, – сказал Спейд, – так и быть, продолжу. Брайан – типичный окружной прокурор. Больше всего он озабочен тем, как выглядит его работа в отчетах. Он скорее закроет глаза на сомнительный случай, чем начнет расследование, которое ему невыгодно. Не знаю, фабриковал ли он дела на тех, кого считал невиновными, но не могу представить, как он заставляет себя поверить в невиновность людей, доказательства виновности которых он вполне способен наскрести. Чтобы наверняка доказать виновность одного преступника, он оставит на свободе полдюжины его сообщников, если они могут спутать ему карты.
– Именно такой вариант, – продолжал Спейд, – мы ему и предложим, и он ухватится за него обеими руками. Он не захочет ничего знать о соколе. Он наизнанку вывернется, лишь бы убедить себя, что все показания сопляка – чушь собачья, попытка запутать дело. Положитесь в этом на меня. Мне не составит труда показать ему, что если он начнет валять дурака и попытается заарканить всех, то получит такое дельце, в котором ни одно жюри присяжных не разберется, а если он возьмется за сопляка, обвинительный приговор у него в кармане.
Снисходительно улыбаясь, Гутман медленно качал головой из стороны в сторону.
– Нет, сэр, – сказал он, – боюсь, не получится, боюсь, ничего не получится. Не понимаю, как даже ваш окружной прокурор сможет связать вместе Терзби, Джакоби и Уилмера без того, чтобы…
– Вы не знаете окружных прокуроров, – сказал ему Спейд. – С Терзби как раз все просто. Он был бандитом, как и ваш сопляк. У Брайана уже есть версия на этот счет. Тут никаких проблем не будет. И потом, черт возьми, сопляка ведь можно повесить всего один раз! Зачем судить его за убийство Джакоби, когда он уже приговорен к смерти за убийство Терзби? Они просто закроют дело, приплюсовав ему и второе убийство. Если – что, видимо, соответствует действительности – он застрелил обоих из одного оружия, пули это покажут. Все будут счастливы.
– Да, но… – начал Гутман и вдруг замолчал, посмотрев на мальчишку.
Мальчишка отошел от двери на почти негнущихся, широко расставленных ногах и встал между Гутманом и Кэйро посередине комнаты. Он стоял, чуть наклонившись вперед и приподняв плечи. Пистолет он все еще держал дулом вниз, хотя костяшки его пальцев побелели от напряжения. Другая рука была тоже сжата в маленький плотный кулачок. Неистребимая детскость его черт, искаженных холодной яростью и нечеловеческой злобой, придавала всему его облику невыразимо зловещий вид. Задыхаясь от ярости, он сказал Спейду:
– А ну вставай, ублюдок, и вынимай свою пушку! Спейд смотрел на мальчишку с улыбкой. Улыбка была не очень широкой, но искренней и неподдельно веселой.
Мальчишка сказал:
– А ну вставай, ублюдок, и вынимай пистолет, если ты не трус. Хватит с меня твоих подначек.
Улыбка Спейда стала еще более веселой. Взглянув на Гутмана, он сказал:
– Надо же, какой грозный. – Голос его был столь же весел и спокоен, как и улыбка. – Может, вам стоит сказать ему, что, пока сокол не в ваших руках, стрелять в меня экономически невыгодно?
Лицо Гутмана пошло пятнами, вымученная улыбка напоминала гримасу. Он облизал свои сухие губы сухим языком. Голос его звучал чересчур хрипло и скрипуче для отеческого наставления, которое он хотел изобразить:
– Что ты, что ты, Уилмер, сейчас же прекрати. Зачем придавать такое значение пустякам? Ты…
Мальчишка, не отрывая взгляда от Спейда, проговорил, яростно скривив губы:
– Тогда заставь его заткнуться. Если он не отвяжется от меня, я пристрелю его, и ничто меня не остановит.
– Что ты, Уилмер, – сказал Гутман и повернулся к Спейду. – Ваш план, сэр, как я сразу же вам и заявил, не имеет никакого практического смысла. Давайте больше не будем говорить о нем.
Спейд переводил взгляд с Гутмана на мальчишку и обратно. Улыбка исчезла с его лица, которое приняло совершенно бесстрастное выражение.
– Я сам решу, о чем мне говорить, – сказал он им.
– Конечно, сами, – быстро вмешался Гутман, – и это одна из черт, которые мне больше всего нравятся в вас. Но план этот, как я уже сказал, не имеет никакого практического смысла, и, как вы убедились сами, обсуждать его дальше бесполезно.
– Сам я ни в чем не убедился, – ответил Спейд, – а вы убедить меня не смогли и, думаю, не сможете. – Он нахмурился. – Давайте начистоту. Может, я только время теряю, разговаривая с вами, Гутман? Я думал, вы здесь музыку заказываете. Может, мне поговорить с сопляком? У меня уже есть опыт, я это сумею.
– Нет, сэр, – откликнулся Гутман, – вы правы, ведя дело со мной.
– Ладно, – сказал Спейд. – У меня есть еще одно предложение. Оно хуже первого, но все же лучше, чем ничего. Хотите послушать?
– Всенепременно.
– Отдайте им Кэйро.
Кэйро торопливо схватил свой пистолет со стола. Он крепко сжимал его двумя руками. Дуло пистолета было направлено в пол рядом с диваном. Лицо Кэйро снова пожелтело. Черные глаза бегали от одного человека к другому. Они были настолько черными, что казались плоскими, двумерными.
Гутман, словно не веря своим ушам, переспросил:
– Что, простите?
– Сдайте в полицию Кэйро.
Гутман собрался было рассмеяться, но передумал. Наконец неуверенно воскликнул:
– Ну, ей-богу, сэр!
– Это, конечно, хуже, чем отдать им сопляка, – сказал Спейд. – Кэйро не бандит, да и пистолет у него поменьше того, из которого .застрелили Терзби и Джакоби. Чтобы сфабриковать улики против него, придется попотеть, но это все же лучше, чем вообще ничего не сдавать в полицию.
Кэйро закричал пронзительным от возмущения голосом:
– А может, мы отдадим вас, мистер Спейд, или мисс О'Шонесси, раз уж вы так хотите отдать им кого-то?
Спейд улыбнулся левантинцу и спокойно ответил:
– Вам всем нужен сокол. Он у меня. Козел отпущения – часть цены, которую я за него назначил. А что касается мисс О'Шонесси, – бесстрастный взгляд Спейда скользнул по ее бледному испуганному лицу и снова вернулся к Кэйро, при этом он едва заметно пожал плечами, – то, если вы думаете, что она подходит для этой роли, я готов обсудить ваше предложение самым тщательным образом.
Девушка схватилась за горло, сдавленно вскрикнула и еще больше отодвинулась от него.
Дергаясь от волнения, Кэйро закричал:
– Вы, кажется, забываете, что в вашем положении опасно на чем-либо настаивать.
Спейд издал грубый издевательский смешок.
Гутман попытался говорить твердо, но дружелюбно:
– Перестаньте, джентльмены, давайте продолжать нашу беседу на дружеской ноте. Но к словам Кэйро, – он уже обращался к одному Спейду, – стоит прислушаться. Вы должны принять во внимание…
– Я ни черта никому не должен. – Спейд бросал слова с той нахальной небрежностью, которая делала их более весомыми, чем любой надрыв или крик. – Если вы убьете меня, то как вы получите птицу? А если я знаю, что вы не можете себе позволить убить меня, не получив птички, то как вы можете запугать меня и заставить отдать ее вам?
Склонив голову набок, Гутман обдумывал вопросы. Глаза его блестели из-под набрякших век. Наконец ответ был готов:
– Видите ли, сэр, кроме убийства и угрозы убийства, есть и другие способы убеждения.
– Конечно, – согласился Спейд, – но пользы от них мало, если они не подразумевают угрозы смерти, которая только и держит жертву в повиновении. Понимаете? Если вы попытаетесь сделать что-нибудь, что мне не понравится, я терпеть не буду. Так что вы либо прекратите это, либо убьете меня, зная, что это непозволительная для вас роскошь.
– Я понимаю вас. – Гутман усмехнулся. – Но подобная тактика, сэр, требует здравого суждения от обеих сторон, поскольку в пылу борьбы люди склонны забывать о своих истинных интересах и позволяют эмоциям возобладать над разумом.
Спейд был сама улыбчивая вежливость.
– В том-то и фокус, – сказал он. – С одной стороны, я стараюсь играть достаточно смело, чтобы держать вас в кулаке, а с другой – слежу за тем, чтобы вы не взбесились и не оторвали мне башку вопреки вашим истинным интересам.
Гутман с восхищением произнес:
– Ей-богу, сэр, вы поразительный человек!
Джоэл Кэйро вскочил с кресла, пробежал мимо мальчишки и встал за спиной Гутмана. Наклонившись к его уху и прикрыв свой рот и ухо толстяка свободной рукой, он зашептал. Гутман слушал внимательно, закрыв глаза.
Посмотрев на Бриджид О'Шонесси, Спейд ухмыльнулся. Она слабо улыбнулась в ответ, но продолжала смотреть столь же оцепенело, как и раньше. Спейд повернулся к мальчишке:
– Ставлю два против одного, что они сейчас продают тебя с потрохами, сынок.
Мальчишка не ответил. Ноги его начали заметно дрожать. Спейд обратился к Гутману:
– Надеюсь, эти горе-головорезы не запугали вас, размахивая пистолетами.
Гутман открыл глаза. Кэйро перестал шептать и выпрямился за креслом толстяка.
Спейд сказал:
– Не бойтесь, пусть размахивают, мне уже приходилось отбирать эти игрушки у обоих, справлюсь и на этот раз. Сопляк помнит…
Задыхаясь от гнева, мальчишка крикнул: "Ну, все!" – и вскинул пистолет.
Гутман вытянул толстую руку, поймал мальчишку за запястье и, приподняв свое тучное тело из кресла-качалки, пригнул руку с пистолетом вниз, в это же время Джоэл Кэйро подбежал к мальчишке и схватил его за другую руку. Они боролись с мальчишкой, пригибая его руки вниз, а он свирепо, но безуспешно сопротивлялся. Из клубка борющихся тел доносились отдельные слова и выкрики: отрывки бессвязной речи мальчишки – "Ну все… пошел… ублюдок… убью"; Гутманово – "Ну что ты, что ты, Уилмер!", повторенное многократно; "Пожалуйста, не надо" и "Не делай этого, Уилмер" Джоэла Кэйро.
Спейд встал с дивана и подошел к борющимся. Мальчишка прекратил сопротивление под непомерной тяжестью навалившихся на него людей; Кэйро, все еще держа его за руку, говорил что-то успокаивающее. Спейд осторожно отстранил Кэйро и врезал мальчишке левой по челюсти. Голова его резко откинулась назад и вернулась в прежнее положение, поскольку Гутман и Кэйро продолжали держать его за руки. Гутман начал растерянное "Эй, что?..", а Спейд заехал мальчишке в челюсть правой.
Кэйро отпустил руку мальчишки, и тот сполз на громадный круглый живот Гутмана. Кэйро прыгнул на Спейда и вцепился ему в лицо скрюченными пальцами обеих рук. Спейд фыркнул и оттолкнул от себя левантинца. Кэйро снова наскочил на Спейда. В глазах у него стояли слезы, красные губы сердито кривились, образуя беззвучные слова.
Спейд засмеялся, проворчал: "Ну и петушок!" – и залепил Кэйро пощечину, от которой тот отлетел к столу. Придя в себя, Кэйро ринулся на Спейда в третий раз. Спейд вытянул вперед руки и уперся Кэйро ладонями в лицо. Не в силах дотянуться до лица Спейда, Кэйро бил Спейда по рукам.
– Хватит, – рыкнул Спейд. – Я вам сделаю "бо-бо".
Кэйро вскричал: "Жалкий трус!" – и отстал.
Спейд нагнулся и поднял с пола пистолеты Кэйро и мальчишки. Выпрямившись, он подцепил их указательным пальцем левой руки за дужки курков, и они повисли, позвякивая, дулами вниз.