19
Вечер мы провели в тревожном ожидании. Мы сидели в библиотеке одни.
За окном сумерки размывали контуры и очертания предметов, скоро они растворятся в плотной угольно-черной августовской ночи. Мы сидели и под шорох газет и шелест сдаваемых карт, доносившихся до нас из гостиной, вслушивались в тишину, ожидая известия, которое бы объяснило нам все.
Но чего мы ждали? Телефонного звонка или устного донесения полицейского? Известия о том, что наш хороший знакомый или, может быть, даже уважаемый нами человек схвачен с оружием в руках и его попытка доиграть свою отчаянную роль до конца потерпела неудачу?
Или немыслимого, невозможного - что мы сами услышим слабые отдаленные звуки выстрелов и крики? Или шаги оттуда, из темноты, несущие с собой весть, что убийца, прокравшись через все препятствия и заслоны, настиг-таки свою жертву?
Часы пробили половину одиннадцатого. Прошло две минуты. Министр встал и вымученно-непринужденным тоном спросил, сколько сейчас времени?
- Я думаю, не выйти ли немного погулять? Ты не пойдешь со мной?
Весь вечер я ожидал этого. И держал ответ наготове. Престарелый адъюнкт с пошаливающим сердцем, но пока еще удовлетворительно работающей головой на вопрос, не хочется ли ему погулять по лесу, в котором полиция разыскивает в кромешной темноте вооруженного убийцу, может ответить только решительным "нет", или же, если он найдет в себе силы для вежливого ответа: "Спасибо, благодарю вас, нет!"
Но я ответил: "Да, прогуляться было бы неплохо. Я буду лучше спать ночью".
Вечерняя духота отнюдь не улучшила работу моего сердца, поэтому, должно быть, я просто потерял рассудок. Рассудок покинул меня - его заменило необъяснимое, непреодолимое, ущербное желание принять участие в действии, которому, как я знал, суждено было стать развязкой драмы, наблюдаемой мной уже не один день: я слышал все ее диалоги, изучил все характеры, но ее внутренний смысл, идея, до сих пор оставались для меня загадкой.
Наконец-то небо заволокли облака, они скрыли луну и звезды. Но по-прежнему стоял мертвый штиль, и воздух был средиземноморски мягкий и теплый. Я немного постоял на пороге, прислушиваясь к ночным звукам, но ничего не услышал: ни плеска набегающих волн, ни шелеста листвы. В тишине было что-то ненастоящее, что-то искусственное и пугающее. Я знал, хотя и не мог знать, я инстинктивно чувствовал близкую немоту смерти.
Мы направились к дровяному сараю и, миновав его, вышли на Тайную тропу. Тут, в лесу, темнота стала абсолютной, непроницаемой. Министр на ощупь, пользуясь палкой, пробирался вперед: ему помогала приобретенная за долгие годы привычка, я шел следом, держась за полу его пиджака. Ноги то и дело натыкались на сплетения корней и на камни, по лицу постоянно и немилосердно хлестали плети ветвей. Один раз прямо перед нами неожиданно загоготала вспугнутая птица. Я чувствовал, что выбиваюсь из сил, и потянул к себе Министра, как обычно тянут на себя в автобусе шнур стоп-сигнала. Сердце у меня колотилось, в животе тугим узлом скрутилась желудочная боль, но разум начал-таки светлеть: чтобы удовлетворить жажду острых ощущений, совсем незачем ломиться через темный лес - достаточно доковылять днем с плохо уложенными в мешок пищевыми отбросами до ближайшего мусорного контейнера.
- Где мы сейчас? - задыхаясь, спросил я.
- Сейчас мы за дачей Барбру Бюлинд.
- Может... может, стоит вернуться?
- Вернуться сейчас? Мы уже почти у полицейского оцепления! Идти осталось недолго.
- Но... если они начнут стрелять?
- Если мы будем разговаривать, они поймут, что мы не боимся полиции. И потом, они решили подпустить его поближе, чтобы взять с поличным. Даже если мы подойдем совсем близко к дому, они все равно не будут стрелять. А если будут, то по ногам. Пошли!
Вот так успокоил! Ноги, в конце концов, - единственная здоровая часть тела, которая у меня еще осталась. После того, как отказала голова. Министр уже свернул на тропинку, ведущую вниз к участку Стеллана Линдена, когда луч света внезапно упал на него. Прежде чем луч фонарика переместился влево и ослепил меня, я успел заметить отделившиеся от темных стволов тени.
- Что вы здесь делаете, магистр?
Годы пропали, роли переменились, я снова был молодым гимназистом, застигнутым на месте преступления строгим директором.
- Я... я вышел немного погулять с Министром перед сном, - пролепетал я в ответ, тут же сообразив, что слова мои звучат примерно так, как если бы я сказал, что вышел выгуливать перед сном собаку.
- Гулять сейчас, я бы сказал, довольно рискованно. Мне доложили о вас сразу, как только вы вышли на тропинку за дачей, - раздражение в голосе комиссара постепенно сменялось на чувство довольства собой. - Как видите, магистр, ситуацией я владею. Мои люди расставлены на всем пространстве между лодочными сараями и пристанью. Кроме того, я оцепил дачи Идберг и профессора, вокруг каждой из них стоит по двадцать полицейских. И если наш злодей выйдет сегодня вечером на охоту, мы не выпустим его из поля зрения и возьмем с поличным как раз тогда, когда он подкрадется к дому. У него нет никаких шансов пробраться внутрь незамеченным. Мне только что доложили из оцепления, что повсюду все спокойно. Мы поддерживаем постоянную связь по радио - он посветил фонариком на одного из своих спутников, несшего необычного вида рюкзак с выдвижной антенной. - Единственное, что меня беспокоит, он может испугаться. Сейчас я как раз обхожу посты, и лучше всего, если вы пойдете с нами, раз уж зашли так далеко.
Человек с рюкзаком и еще два господина в серых плащах присоединились к нам и последовали сзади.
Повоевав еще немного с цепкими сосновыми лапами, мы освободились, наконец, из их объятий и вышли на лесную тропинку, соединяющую дачу Кристера Хаммарстрема с шоссе. Здесь было посветлее, и скоро я увидел впереди контуры дома. Полицейский комиссар остановился и тихо присвистнул. Ему ответили свистом массивный ствол сосны справа от нас и куча хвороста в двадцати метрах слева. Очевидно, мы только что миновали оцепление.
Обмениваясь сигналами с притаившимися повсюду живыми тенями, мы обходили территорию участка по периметру. Наконец, на опушке, где лес переходил в подстриженную лужайку, мы остановились. Всего в двадцати метрах от нас возвышался дом. Окна его были зашторены, и свет просачивался только через вертикальные щели между шторами и рамой.
Мы услышали его именно в этот момент, когда стояли молча, - негромкий, донесшийся с другой стороны дома звук.
В городе он мог бы быть вызван чем угодно: неожиданной струей газов, вырвавшейся из выхлопной трубы далекого автомобиля, или закрывшимися створками ворот. Звук этот прожил бы всего одну долю секунды и тут же умер бы среди тысячи других, подобных ему, на которые в большом городе никто внимания не обращает.
Но здесь, в тиши летнего вечера, на открытом месте между морем и лесом, он заполнил собой всю массу тьмы и молчания и прозвучал навязчиво, грозно, пугающе.
Мы восприняли его одинаково: это был выстрел.
Первым отреагировал полицейский комиссар.
- Черт побери! Надеюсь, эти идиоты не застрелят его! Он донесся с той стороны дома? Или отсюда? Послушай, не случилось ли чего там - на даче Идберг?
И полицейский тут же стал вызывать оцепление ее дачи.
Сам комиссар пробежал через сад к дому и забарабанил в дверь кулаками.
Когда я присоединился к нему, мне послышалось: кто-то, спотыкаясь, сходил к двери вниз по лестнице и на последних ступеньках даже упал. Потом донеслись звуки возни с замком, и дверь открылась. Свет в прихожей и на лестнице не горел, и, чтобы рассмотреть существо, открывшее дверь, Бенни Петтерсону пришлось воспользоваться карманным фонариком.
Перед нами стоял призрак.
Профессор Хаммарстрем был цел и, по-видимому, невредим.
Но с тех пор, как я в последний раз видел его - а было это сразу после той злосчастной стрельбы - он разительно, ужасающим образом переменился. Тогда он был бледен и скован, страдал от боли и перенесенного психологического шока, но все равно излучал волю и решимость.
Теперь в бледном освещении карманного фонаря перед нами стояла согбенная и вялая фигура. Ранее столь отчетливые и резкие черты его лица расплылись и стали похожими на рыхлое тесто с нанесенным на него пальцем рисунком. Воспаленные покрасневшие глаза подергивались нервным тиком.
Он глядел на нас через узкую щелку глаз.
- Что случилось? Вы не ранены? - полицейский комиссар выкрикнул эти вопросы, поспешив быстро захлопнуть за собой дверь.
Кристер Хаммарстрем шевельнул губами, но с них не слетело ни звука. Потом он прикрыл глаза ладонью.
- Вы... выключите свет!
Голос его звучал совсем по-иному, это был совсем не тот голос, который я слышал сегодня днем из прихожей. Из него пропали энергичные, рокочущие модуляции, теперь это было вялое бормотание.
Кто-то нащупал на стене выключатель.
- Мы услышали выстрел. В вас кто-то стрелял?
Профессор медленно опустился на стул. Его наклонившаяся вперед, слегка покачивающаяся фигура производила впечатление полного безволия и бессилия.
- Юханссон, вы останетесь в доме у профессора! Поднимитесь с ним наверх в спальню! Я поставлю людей у всех дверей и окон. Но, какого черта, я не получаю никаких известий!..
Одним прыжком выскочив из прихожей, Бенни столкнулся со спешащим к нему радистом.
- О том самом звуке... Это случилось на даче у фру Идберг. Шестьдесят секунд назад в нее стреляли. К дому, должно быть, кто-то подкрался... Они считают там, что она... мертва.
20
Схвативши за руку радиста, полицейский комиссар пропал вместе с ним в темноте.
Но, хотя он торопился, о нас он не забыл. Через несколько минут порог дома переступил некий господин в сером плаще и сообщил, что ему поручено проводить нас домой. На это Министр ответил, что идти домой не собирается, а пойдет сейчас на дачу фру Идберг, с чем полицейскому пришлось согласиться. Правда, самой короткой, дорогой туда, через лес, мы все же не пошли.
Весть о новом убийстве распространилась необыкновенно быстро. И пока мы шли триста метров до дома Евы Идберг, нас несколько раз обгоняли полицейские машины и все время останавливали незнакомые господа в серых плащах. Они бесцеремонно светили нам в глаза мощными фонарями и вообще проявляли к нам повышенный интерес, который весьма кстати гасил наш сопровождающий.
У дачи Евы Идберг мы увидели знакомую картину. Перед воротами стояло много машин, под деревьями сада сновали многочисленные полицейские, отовсюду слышались приглушенные возгласы, а сам дом был залит беспощадно ярким светом прожекторов. Все было в точности так же, как в тот вечер, когда погибла Беата.
А теперь еще погибла и Ева. Правда, попадание на этот раз не было столь же эффектным, когда пуля прошла точно между глаз. На этот раз пуля попала чуть ниже левого глаза, но сработала так же быстро и окончательно. Можно подумать, убийца специально целился по глазам, видевшим то, что представляло для него смертельную угрозу... Я стоял на пороге спальни и глядел на Еву: она лежала на полу под окном, выходившим на южную сторону, и в смерти ее не было ничего романтического.
Выйдя на порог, мы услышали, как молодой полицейский с пылом рассказывал приятелям о своей роли в только что разыгравшейся драме.
- Мой пост находился к ней ближе всех - вон там, в кустах можжевельника. Свет в мансарде горел весь вечер, он просачивался в щель между шторой и рамой. Но вот неожиданно штора взлетела вверх, и фру Идберг открыла окно. Я не видел ее лица, свет падал сзади, но четко различал очертания фигуры. Она постояла с минуту, может, хотела подышать - сегодня вечером довольно душно. Я попытался вспомнить, что она мне напоминает, и, хотите верьте, хотите нет, но как раз, когда я вспомнил, что она похожа на силуэт мишени, которой мы пользуемся на стрельбище, раздался выстрел. Он прозвучал слабо и, как мне показалось, из-за моей спины - словно стреляли из лесу. Я решил так сначала, потом звук выстрела стал отдаваться эхом там и сям, и я потерял уверенность. А ее в окне уже не было, словно кто-то выдернул из-под ее ног половицу.
Сверху спустился Бенни Петтерсон. Случившееся сильно взвинтило его, он побледнел и, снова увидев нас, как кажется, совсем не удивился.
- Это невозможно! Это просто невозможно!- в состоянии, близком к отчаянию, твердил он. - Никто физически не мог пробраться через лес и остаться при этом незамеченным! Люди расставлены повсюду - вдоль шоссе, на каждой тропинке. Вокруг охраняемых домов стояло в оцеплении по двадцать человек! Мне бы трижды доложили о нем прежде, чем ему удалось бы преодолеть половину пути! Но сейчас мы возьмем его обязательно! - лицо полицейского исказила гримаса удовлетворения. - Он в лесу, он не может быть в другом месте, он лежит там, где-то затаившись. И он отсюда не уйдет! Через две минуты после выстрела я поставил еще одно оцепление от берега до шоссе. Через эту сеть не ускользнуть никому! И я выслал патрули на каждую дачу: если их обитателей нет дома, мы об этом узнаем... Да, да, что это?
Он опять погрузился в работу, а мы с Министром расположились на стульчиках садового гарнитура. Как раз здесь, подумал я, мы сидели и пили малиновый сок три дня назад. Три дня - казалось, прошло три года! Была уже поздняя ночь, но воздух оставался теплым, и я не мерз. Хотя чувствовал себя скверно. Я не мог отделаться от впечатления - от того зрелища, которое увидел наверху в мансарде, и мои силы, порядком уже израсходованные, были на исходе. К чувству бессилия добавлялось отвращение - ко всем этим страшным и непостижимым событиям, которым, казалось, не будет конца. Беата и Ева мертвы. Когда наступит черед Кристера Хаммарстрема? И кто этот дьявольский невидимый убийца, помешать которому пока что не мог никто? Действительно ли, он - человек из крови и плоти или же фантом из страшного сна? И что за страшная неумолимая сила заставляла убийцу идти на немыслимый, безумный риск наперекор усилиям сотен полицейских? Я знал ответ. Этой силой был страх. Страх столь огромный, что я просто не мог представить его себе.
Через четверть часа донесения о том, чем занимались и где находились дачники через шесть-семь минут после рокового выстрела, были получены.
Все упомянутые лица находились дома на своих дачах.
Стеллан Линден уже лег спать и открыл полицейским дверь, имея на себе из одежды только шерстяной шейный платок. Сигне сидела в гостиной за опущенными шторами и вязала кофточку внучке, как всегда спеша окончить свое, по всей видимости, бесконечное вязание... Магнус после обеда неизвестно по какой причине удалился к себе в спальню, где и был обнаружен лежащим на кровати в одежде. Министр юстиции и на этот раз не обманул наших ожиданий. Согласно его заверениям, он провел весь этот знаменательный вечер, прочищая дымоход в своем доме. Что интересно, чистил он дымоход, стоя на коленях в очаге печи. Весь черный, как негр, он, согласно донесению, до смерти напугал посланный к нему полицейский патруль. И, наконец, Барбру Бюлинд сидела дома одна и печатала на машинке.
Не скрывая своего раздражения и скепсиса, Бенни Петтерсон выслушал новости и тут же отдал приказ доставить всех упомянутых лиц к себе на допрос.
Но допросы эти, как стало ясно из просочившихся сведений, дали мало. Дачники утверждали, что провели весь вечер дома, и доказать противное было невозможно. Единственный интересный факт удалось вытянуть из Магнуса. На вопрос, почему он ушел из гостиной, а не остался в ней вместе с женой, он сообщил полиции, что страдает аллергией на колокольчики. Приходящая прислуга, которую супруги наняли из близлежащей деревни, как раз набрала большой букет этих цветов и поставила его на стол. Сигне не успела убрать его, когда в комнату вошел муж. Тут же зашедшись тяжелым кашлем и испытывая все признаки удушья, он поспешил наверх в спальню. Как обычно в таких случаях, он отказался от еды и пролежал в постели весь вечер. Его рассказ во всех деталях подтверждался показаниями Сигне.
Ближе к полуночи Бенни Петтерсон закончил свои допросы. Он заперся в комнате, где произошло убийство, и посовещался там с судебным врачом и исследовавшими место преступления экспертами. Через некоторое время дверь оттуда распахнулась и полицейский комиссар самым решительным образом пригласил всех войти. Сгруппировавшись маленьким полукругом, мы робко встали у порога, взгляды всех непроизвольно устремились на мертвую женщину - она по-прежнему лежала под окном, скорчившись в том гротескном положении, в каком застала ее смерть.
- Взгляните на нее! Я хочу, чтобы вы как следует посмотрели на нее!
Стоя рядом с трупом, Бенни Петтерсон повернулся к нам и внимательно- читал выражение наших глаз и лиц...
- Это сделал кто-то из вас! Я хочу, чтобы этот человек - он это или она - посмотрел на дело своих рук воочию, а не только через окуляр прицела.
Что он задумал? Неужели он считает, что эта демонстрация в стиле черного юмора заставит убийцу признаться или приведет его к нервному срыву? Это же был искушенный и хладнокровный преступник - только такой человек мог прокрасться со своим орудием убийства через лес, где почти за каждым деревом его поджидал полицейский, а потом терпеливо часами караулить свою жертву, выжидая удобный для убийства момент. Нет, рассчитывать на признание не приходилось. Отвратительный спектакль был затеян скорее всего с другой целью.
- Я не знаю, из-за чего убили фру Юлленстедт. Но я знаю, из-за чего умерла фру Идберг. Она мельком видела убийцу, бежавшего из дома через сад в тот вечер, когда погибла фру Юлленстедт. Этого оказалось достаточно. Теперь она тоже мертва, убита так же безжалостно и хладнокровно. Теперь остался только один. Только один человек, который может рассказать все. Да, да, профессор Хаммарстрем, взгляните хорошенько на эту красоту, что валяется сейчас на полу под окном! Точно так же будете валяться и вы - не завтра, так послезавтра или денька через три. Убийца на меньшее не согласен. И я начинаю верить, что ни одна сила на свете не сможет защитить вас. Вы умрете, вы умрете, если не заговорите! И сейчас у вас, возможно, последний шанс это сделать.
Эту полуночную сцену я запомнил на всю жизнь. За окошком, открытым еще рукой Евы Идберг, царила ночь - тихая и серьезная. Смерть пришла в эту комнату оттуда, и теперь находилась здесь, разделившись надвое. Одна ее часть обитала в перекошенных формах женского тела, валявшегося под окном с изуродованным глазом и полуоткрытым ртом. Другая стояла в нашей маленькой группе у двери, эту мы еще не знали, она еще скрывалась за маской внешней респектабельности, но и в таком - живом, способном к действию облике, пугала и страшила не меньше, чем какой-то застывший труп...