- Обычно я угощаю своих гостей сидром. Но как раз в прошлом сентябре, когда я собралась снимать яблоки, буря поломала мою лучшую яблоню. Взгляните сами! - И Ева указала рукой на узловатую, обезглавленную великаншу, стоявшую прямо перед фасадом дачи. - Я оберегаю на яблонях даже самые маленькие веточки и, снимая яблоки, всегда пользуюсь моей ужасно шаткой и опасной садовой лестницей: прошлым летом я и в самом деле рухнула с нее, правда, в тот раз я красила дом - сами понимаете, при моих невеликих заработках и отсутствии счета в банке все приходится делать самой - просто чудо, что я не сломала тогда шею! Хотя нет, тут есть и моя собственная небольшая заслуга: я занимаюсь гимнастикой и довольно сносно владею своим телом. Конечно, для моих лет.
Она сделала паузу и тряхнула головой со смехом, который следовало бы назвать фривольно-вызывающим. Смех ее, однако, оставил меня безразличным: нахохлившись, я сидел над своим стаканом алого сока и безучастно наблюдал, как Министр энергично протестовал, опровергая ее последние слова, и хорошо поставленным голосом, хотя и довольно бессвязно, стал вдруг припоминать другие случаи, свидетельствовавшие в пользу уникальной гибкости хозяйки дома.
Понемногу, однако, как вода в пору отлива, воспоминания убывали. Министр допил стакан до дна и поднялся.
- Кстати, о тени в саду Беаты. Вы распознали, кто это был? И на кого тень похожа больше - на мужчину или на женщину? Высокого роста или низкого?
На загорелом лбу нашей собеседницы появились морщинки озабоченности.
- Нет, я не помню. Там было темно, и я не очень хорошо видела. Не видела ничего определенного. Это была... просто тень.
На этот раз в ее круглых голубых глазах промелькнула новая искра.
Внезапное предчувствие опасности?
- Ты думаешь, она способна на это? - спросил Министр, когда мы снова оказались на тропинке.
- Способна на что?
- Естественно, на убийство Беаты!
Все мои усилия представить себе Еву Идберг в роли хладнокровного убийцы окончились безрезультатно, о чем я и объявил ему.
Но Министр не сдавался и продолжал:
- Она вполне могла убить Беату примерно в восемь - согласно показаниям судебного врача, Беата умерла в промежутке от без четверти восемь до без четверти девять, - а потом успела бы добежать до дома, чтобы спокойно ожидать там Кристера Хаммарстрема.
- А темная фигура, выскользнувшая из дома? Кому принадлежит она, если не убийце?
- Боже мой, да кому угодно, кто проходил мимо, а теперь боится сказать об этом. Может быть, Барбру. А может, какому-нибудь мальчишке, воровавшему в саду яблоки.
- Кроме того, умеет ли Ева Идберг обращаться с ружьем?
- Умеет. Мы все участвуем в соревновании по стрельбе, которое каждый год устраивает Хюго Маттсон. Естественно, все, кроме Маргареты.
- Логично. Во всем, кроме одной детали. Конечно, самой пустяковой, ничтожной детали. Зачем понадобилось Еве убивать Беату?
Министр нахмурился.
- Да, деталь, конечно, немаловажная. Если они действительно, как она сказала, почти не знакомы друг с другом. История с письмом, во всяком случае, странная. - Министр задумался. - Как могла старая и, можно сказать, нелюдимая Беата пригласить к себе почти незнакомого ей человека, к тому же пригласить так поздно - в девять вечера! Без всяких видимых причин. Нет, наличие письма указывает, что между ними существовали какие-то отношения. Письмо, возможно, содержало в себе угрозу или своего рода предупреждение. Может, поэтому она решила разделаться с его отправителем?
- Учти, ружье у министра юстиции украли до того, как Ева получила письмо.
- Может быть, она знала, что такое письмо может прийти, и заблаговременно раздобыла оружие?
- Зачем тогда она показала письмо профессору? Если оно так опасно для нее, что заставило ее убить Беату всего через несколько часов после его получения?
- Чепуха, убийство могло произойти спонтанно и непредумышленно. Решение могло созреть в тот же день.
- Но что связывало "старую и нелюдимую", по твоим словам, Беату и молодую жизнерадостную Еву Идберг? И какая опасность могла скрываться в письме, написанном в таком вежливом и, пожалуй, даже дружелюбном тоне? Опасность такая острая, что получательница письма в тот же день срывается с места и делает дырку в голове у отправительницы?
- Об этом можно только гадать.
- Это не ответ. Попробуй, отгадай!
- Можно, например, предположить, что... что...
- Что Беата продавала Еве наркотики и пригрозила прекратить снабжение ими, если не получит более высокую плату?
- Ну конечно, не так...
- Боюсь, что в твоей теории относительно Евы Идберг слишком много крупных проколов. Она слаба и не выдерживает никакой критики.
Разгорячившись, я увлекся. Ветка, хлестнувшая по моей щеке, вернула меня к реальности.
8
Так, защищая Еву Идберг - естественно, по причинам сугубо принципиальным, - я шел, не обращая особого внимания, куда ведет нас тропинка. Но вот тропинка сузилась до дыры в решетчатой изгороди, а за ней приняла вид ухоженной садовой дорожки с ровно подстриженными краями. Оторвав от дорожки взгляд, я посмотрел чуть выше и обнаружил, что мы с Министром приближаемся к дому профессора Хаммарстрема. Прямо перед нами сияло свежей зеленой краской стройное и солидное здание бесспорно впечатляющих размеров, хотя еще более сильное впечатление производил разбитый вокруг здания сад, или, вернее, парк. Газоны и фасонно-подстриженные кусты на нем, правильно чередуясь, подчинялись приятному и ненавязчивому ритму: повсюду на точно выверенных расстояниях друг от друга располагались клумбы и грядки. Мы пришли на виллу в самую пышную пору цветения роз, и везде, куда бы мы ни бросали взгляд, он встречался с радужным сиянием лепестков и пламенеющими красками раскрытых и трескающихся бутонов. Но и это. было не все. От здания вниз к заливу сбегал фантастической красоты сад камней, любовно разбитый на бугристом неровном склоне.
На берегу в кресле сидел хозяин этого вертограда. Увидев нас, он с видимым усилием поднялся и двинулся навстречу. Садоводческие деяния такого, как у него, размаха, конечно, не проходят бесследно.
- Пожалуй, я впервые не застаю тебя на четвереньках! - развязно приветствовал хозяина Министр.
Четырехугольное массивное лицо профессора осветила слабая улыбка. Но глаза его были усталыми и серьезными, а кожа - натянутой на лице и бледной под загаром, как у не спавшего всю ночь человека. Несмотря на куртку и защищавшую от ветра стенку беседки, профессор ежился от холода.
- Да, работа сегодня не идет, - сказал он. Мышца в уголке его глаза подрагивала и ритмично дергалась.
- Не могу сказать, чтобы я ощущал боль потери, но все это очень грустно, - добавил он. - Я ведь привык к ней и видел ее каждое лето в эти последние годы, когда постоянно живу здесь в сезон. Но, будьте добры, присаживайтесь!
Я опустился на стул, сделанный, очевидно, из остатков корней, большая часть которых пошла на изготовление скамейки в раду Евы Идберг. Кристер Хаммарстрем и Министр со скорбными улыбками пустились в воспоминания и легко сошлись на том, что в дни своего здравия Беата Юлленстедт отличалась завидной силой воли.
- Но вчера она выглядела неважно. На кофе у Сигне, - поторопился добавить Министр, словно опасаясь, что слова его будут понять превратно.
В сказанном заключался вопрос, и врач понял его.
- А она и была плоха, очень плоха, - он немного поколебался. - Я, естественно, никому об этом не говорил - она была против - но сейчас, полагаю, нет больше никаких причин скрывать, что фру Юлленстедт страдала от рака желудка, от запущенного рака желудка в неоперируемой стадии. В любом случае, это было бы ее последнее лето на Линдо - как, впрочем, и на земле. И, конечно, она это понимала и страшилась неминуемых и бессмысленных страданий, которые ей предстояло пережить.
Я заметил, что подрагивание века у него прекратилось. Наверное, ему стало легче, когда он выговорился, теперь он выглядел менее напряженным, чем в момент нашего появления.
- Она была вашей пациенткой?
- Нет, в общем-то, нет. Но прошлой весной врач, который лечит ее в городе, попросил меня присматривать за ней, пока она на Линдо. Ему, конечно, не нравилось, что она проводит здесь лето, но старуха отличалась редким упрямством и была верна старым привычкам.
- И вчера вечером вы навестили ее, чтобы посмотреть, как она себя чувствует? - невинным тоном спросил Министр.
- Ну нет, конечно же, нет! - пылко возмутился Кристер Хаммарстрем. - Я посещал ее только в тех случаях, когда она сама об этом просила. Она не любила, чтобы с ней нянчились. Последний раз я был у нее две недели назад, на следующий день после ее 83-летия. Вчера вечером к ней меня затащила Ева Идберг. Фру Юлленстедт просила ее прийти, но по какой-то причине Ева не хотела навещать ее одна. Поэтому она попросила меня - я, наверное, первым попался ей на глаза - сопровождать ее. Я не хотел, но под конец, чтобы отвязаться, согласился. Хотя после ужина собирался наплевать на все и никуда не идти. У меня нет никакого желания носиться по округе в качестве гувернера придурковатых особ. Ровно в половине девятого - я должен был зайти за ней точно в это время - я, конечно, все-таки отправился к ней. Одна бы она не пошла, а я не мог допустить, чтобы фру Юлленстедт, больная и несчастная, сидела до полуночи и понапрасну ждала ее.
- Ты не заметил по дороге ничего подозрительного. Ни крика, ни выстрела, ни зашумевшего мотора? - Министр для наглядности продемонстрировал все эти звуки.
- Нет, не заметил ничего, но, когда мы вошли через калитку, в саду определенно кто-то был. Кто-то побежал от двери вдоль стены и пропал за углом.
- Ты видел, кто это был?
- Нет.
Ответ прозвучал быстро и уверенно.
- Было темно: деревья там стоят тесно. Тень отделилась от остальных теней. Если бы он стоял тихо и не шевелился, я бы его не заметил.
- "Он"? Ты все-таки видел, что это - мужчина?
Профессор неотрывно глядел на Министра: несколько мгновений он молчал, он как будто был сбит с толку.
- Разве я это сказал?.. Я просто предположил, часто ведь говоришь автоматически, не имея в виду чего-то определенного. Нет, рассмотреть, кто это был - мужчина или женщина, было невозможно, я видел только фигуру, тень.
- А потом вы вошли в дом? Вместе?
- Да. Я подумал, что лучше нам войти вместе, может, в доме побывал вор? Входная дверь оказалась незапертой... Остальное ты знаешь.
- В котором часу точно вы обнаружили ее, и долго ли она, как вы считаете, была мертва?
Министр с удивлением и одобрением взглянул на меня. Могу сказать в свое оправдание, что задавать вопросы - неотъемлемая часть моих служебных обязанностей.
- Она была мертва к этому времени минут пять-десять. Часы показывали одиннадцать минут десятого. Я хорошо это помню, потому что запись точного времени наступления смерти и обнаружения мертвого тела входит в кодекс действий врача, когда он оказывается в подобной ситуации.
Кристер Хаммарстрем едва ли не стыдился точности своего свидетельства.
Мы еще немного поговорили о Беате и постигшей ее судьбе, после чего разговор перешел на людей ныне здравствующих, на хрупкость их существования на земле, а с этого на переменчивость погоды и направления ветров в эту пору года. Мы поднялись, чтобы откланяться.
Но Кристер Хаммарстрем не отпустил нас.
Он пошел с нами вдоль берега и стал рассказывать о своем саде, уделяя больше внимания своим будущим планам, чем тому, что уже совершил. В момент, когда он говорил нам, что зарезервировал для работ в саду каждый свой свободный день на много лет вперед, в голосе его зазвучала одержимость идеей, настоящая страсть.
Хотя тут же его порыв угас, и перед нами снова был усталый и потерянный человек, убежденный в том, что ему никогда не осуществить свои блестящие планы.
Он вызвался проводить нас обратно до своего дома, но Министр остановил его.
- Посиди здесь, дай спине отдохнуть! Мы найдем дорогу, - заботливо заверил он, и мы одни по ухоженной садовой дорожке между двумя рядами густой обрезанной сирени направились к дому. Однако, едва мы миновали его, как Министр в три больших прыжка оказался у входной двери.
- Пошли, дверь открыта! - прошептал он мне.
- Уж не собираешься ли ты?..
- Нужно осмотреться. К чему разговоры и допросы, пора браться за настоящее дело. Если боишься пойти со мной, разбери мусор вон из того бака! - и он показал на пузатую железную бочку. Из щели между ее крышкой и корпусом, как из беззубого, не держащего слюну рта сочилась какая-то жидкость. Вокруг жужжали и носились мухи... Я содрогнулся, ощутил во рту вкус малинового сока и шагнул вслед за Министром, успев подумать, что, если бы имел подобных Министру соседей, то никогда бы не оставлял дверей дома незапертыми.
Он крался по комнатам, заглядывал во все углы, беззастенчиво открывал шкафы и ящики и даже порылся кочергой в золе камина. Свои действия он комментировал:
- Результата можно добиться только действуя - действуя быстро и решительно! Сколько же здесь пивных бутылок! То, что я сейчас делаю, называется криминально-техническим дознанием. Пойдем, я покажу тебе зал трофеев!
Несмотря на мои протесты, он повел меня вверх по лестнице.
Мы вошли в большой зал. Вдоль стен рядами стояли стеклянные ящики, заполненные кубками и медалями, а между стеллажами висели чучела звериных морд и всевозможного вида ветвистые рога. Я тут же вспомнил: в молодые годы профессор Хаммарстрем считался одним из лучших в стране мастеров стрельбы из охотничьего ружья. Впрочем, он и теперь еще сохранял очень хорошую спортивную форму.
- Твердая рука и зоркий глаз, - пробормотал Министр и похлопал по носу чучело, когда-то бывшее оленем.
После этого он исчез в стене.
Я схватился рукой за стеллаж, чувствуя, что тоже созрел для набивки и готов пополнить собой выставленную в зале коллекцию.
- Иди сюда! Ты только посмотри! - Министр высунул голову справа из хорошо замаскированной панелью двери.
Я приблизился и в нерешительности остановился у того, что, очевидно, было входом в спальню профессора. В спальне царил полумрак, фронтонное окно было занавешено темно-зеленой скатывающейся шторой.
У другого окна, выходящего на залив, стоял Министр. Согнувшись на бюро, он изымал из него пачку писем.
- Наш герой - большой педант! Он хранит всю свою переписку. Вот еще одно письмо, датированное аж 1959 годом. Чтобы разобраться в этом во всем, нужно время. Загляни пока в платяной шкаф! Черт! Как здесь темно! Будь добр, подними штору!
Пока я, оцепенев от подобной наглости, стоял и рассматривал эту живую картину, являющуюся, по моему мнению, самой доходчивой иллюстрацией к крылатым словам, гласящим, что любая власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно, внизу хлопнула входная дверь.
Еще через мгновение мы услышали звук тяжелых шагов профессора, поднимавшегося по лестнице.
- Черт побери! - Министр у бюро засуетился. - Как не вовремя! Быстро под кровать! Быстрее, быстрее!
Я до сих пор не могу понять, как я все-таки на это пошел? Наверное, виной тому малиновый сок. Должно быть, это он полностью подавил все механизмы сопротивляемости моего организма - и физические и психические. Помню, ноги у меня подкосились, я опустился на пол и безвольно дал увлечь себя под кровать, где Министр уже облюбовал для себя место у стены.
Свисавшее до пола покрывало еще покачивалось, когда в комнату вошел профессор Хаммарстрем. Ругаясь и кряхтя, он снял туфли - "а спина-то, видно, побаливает", не испытывая никакого сочувствия к нему, подумал я - после чего начал ходить по комнате, как мне показалось сначала, бесцельно. Однако, скоро я понял, что он что-то разыскивает - по всей видимости, свои шлепанцы. Вот он вернулся к кровати, сунул под нее ногу и пошарил голой ступней по остававшемуся там свободному пространству. Наткнувшись на мою руку, он сначала нерешительно пнул ее, а потом отдернул, словно наступил на горячие угли. Все так же кряхтя, он опустился на колени и откинул край покрывала. Я никогда не забуду выражение его лица, вплотную приблизившегося к моему: на нем были нарисованы изумление, страх и ярость, смешанные в самой невообразимой, ужасной пропорции. И, каким бы глупым и нестерпимым ни было мое собственное положение, я профессора понял. Человек, разыскивающий под кроватью свои шлепанцы и вместо них находящий престарелого адъюнкта, за которым смутно виднеется министр внутренних дел, несомненно, имеет право на самовыражение в самом широком диапазоне. Конечно, настоящий хирург должен быть готов ко всему, однако вряд ли можно требовать от него хладнокровия в ситуации, когда он, немало потрудившись над черепушкой больного и вскрыв ее, находит внутри вместо неизвестно куда улетучившегося мозга две старые, не годные к работе селезенки.
Я молча выполз наружу. Я просто-напросто посчитал, что говорить в подобном положении какие-то слова бессмысленно. Министр, однако, обычно за словом в карман не лазящий, спокойно отряхнулся и сказал:
- Ты никогда не подметаешь под кроватью? Что мы там делали? Видишь ли, адъюнкту Перссону захотелось полюбоваться на залив из окна твой спальни, а потом его свело судорогой, и я положил его на жесткое - на пол. И, чтобы никто ему не мешал, затолкал под кровать. А потом и сам залез под нее, чтобы составить ему компанию. Как-никак он - мой гость.
- Не горячись! Конечно, он нам поверил!
Я еле тащился по Тайной тропе, тяжело опираясь на мою трость. Оптимизма Министра я не разделял. Естественно, у человека, регулярно два дня в неделю обманывающего парламент своей страны и тем не менее каждый раз побеждающего при голосовании, чувство реальности притупляется: он теряет способность правильно оценивать реакцию людей на те или иные свои действия. Профессор Хаммарстрем, конечно, не поверил нам. При поспешном отступлении через сад, оборачиваясь, я видел мелькавшее рядом со шторой в окне его перекошенное лицо: на нем было нарисовано все, что угодно, но никак не доверие.
Я был зол и подбирал подходящие слова - убийственные, глубоко разящие, ранящие слова, которые бы мучили и жгли моего зятя стыдом всю оставшуюся жизнь.
- Ничего удивительного, человек, занятый каждый день преобразованием нормального общества в социалистическое, такой человек, конечно, считает своим естественным правом врываться в чужие дома, совать свой нос в чужую переписку, кататься по чужим кроватям и... и...
Тут голос изменил мне.
- Не по кроватям! Мы лежали под! Что касается социализма, то не надо понимать его слишком буквально. Знаешь, что сказал на днях премьер-министр? Параграф о построении социализма мы оставили в программе только для молодых, штурмующих небеса радикалов и наших заслуженных ветеранов. С социализмом дело обстоит точно так же, как с товаром, на этикетке которого написано: "Со скидкой - для детей и престарелых". Как ты думаешь, может, убийца - Кристер Хаммарстрем?
Я ничего ему не ответил.
- Ладно, не сердись! Сваливать все на тебя и в самом деле было нечестно. Да и несправедливо тоже. У тебя никогда не было судорог? Не знаю, откуда это я взял? Просто меня осенило, как это бывает в риксдаге. Извини!
Я не принял протянутую мне руку.
- Обещаю в дальнейшем вести себя лучше! Я не буду больше без ордера входить в чужие дома. Конечно, за исключением тех случаев, когда это станет абсолютно необходимо!