С теоретической точки зрения синтез был небезупречен, но у него было большое практическое достоинство – он работал или, по крайней мере, казалось, что работал. В послевоенную эпоху смешанная экономика, построенная в соответствии с неоклассическим синтезом, была привлекательной альтернативой как системе ничем не ограниченных рынков laissez-faire, так и всеобъемлющему экономическому планированию, которое применялось в Советском Союзе (все еще испытывавшем стремительный рост).
Неоклассическая микроэкономика, в которую теперь входила и теория экономических кризисов, допускала умеренное (но не более того!) государственное вмешательство для борьбы с монополиями в отдельных отраслях, финансирование общественных благ и т. п. В то же время инструменты кейнсианского управления макроэкономикой могли применяться для поддержания полной занятости без централизованного экономического планирования или контроля над обособленными рынками.
Идеи Кейнса не оказали почти никакого влияния на политику правительств в период Великой депрессии, хотя, оглядываясь назад, некоторые компоненты Нового курса в США или политики социал-демократов в Скандинавии или Новой Зеландии можно было бы назвать кейнсианством. Гораздо более разительное отличие можно увидеть между, с одной стороны, политикой времен Первой мировой войны и последовавшего периода, закончившейся Великой депрессией, и с другой – политикой времен Второй мировой войны и послевоенного времени, обеспечившей успешное экономическое восстановление.
В годы Второй мировой войны финансовая политика и экономическое планирование, в частности в Великобритании, следовали кейнсианским рекомендациям. Но и по окончании войны кейнсианцы постарались не допустить прежних ошибок. Они рассматривали межвоенный период как безвозвратную растрату ресурсов и экономического потенциала, во многом обусловившую приход к власти Гитлера и новую вспышку глобальной войны в 1939 году.
Взятое на себя национальными правительствами обязательство поддерживать полную занятость было закреплено в глобальной экономической и финансовой системе, созданной по итогам Бреттон-Вудской конференции в Нью-Гэмпшире в 1944 году. Когда стало ясно, что Вторая мировая война идет к своему завершению, союзные правительства вознамерились создать такую экономическую систему, которая предотвратила бы возникновение депрессий, а значит, сократила бы риск новой войны.
Бреттон-Вудская система базировалась на фиксированных валютных курсах, в конечном счете привязанных к доллару, который должен был обмениваться по твердой цене 35 долл. за тройскую унцию. Кроме того, в рамках Бреттон-Вудских соглашений были созданы ключевые международные экономические институты, в первую очередь Международный валютный фонд и Всемирный банк, а также институты, впоследствии образовавшие Всемирную торговую организацию.
Архитекторы послевоенного восстановления надеялись предотвратить новый спад, вроде того что был в 1919 году, и удержать безработицу на уровне ниже 5 %. Успех превзошел даже самые смелые прогнозы.
В большинстве развитых стран послевоенный период вплоть до начала 1970-х годов был эпохой полной занятости и быстрого экономического роста, не имевшего аналогов ни до, ни после. Благодаря повсеместному сокращению социального неравенства и формированию где-то более, где-то менее разветвленных государств благосостояния сильнее всего выросло благосостояние беднейших слоев населения.
В условиях постоянного экономического роста и повышения спроса на продукцию своих фирм руководители бизнеса с радостью встречали усиление роли государства. Неявный общественный договор послевоенной эпохи гарантировал стабильную работу и высокую зарплату для работников, входивших в профсоюзы, а взамен бизнес получал от государства гарантию, что оно не станет добиваться сверхполной занятости, а значит, будет обеспечен стабильный поток прибылей.
Но к 1970 году Бреттон-Вудская система оказалась на грани развала. Инфляция в США вынудила американское правительство отказаться от обещанного размена долларов на золото из расчета 35 долл. за унцию. До этого инфляцию всегда удавалось быстро подавить с помощью кейнсианской сдерживающей политики. К несчастью, она становилась все менее и менее эффективной, поскольку инфляционные ожидания укоренялись, а взаимная готовность социальных агентов идти на компромисс, вдохновляемая постепенно уходящими воспоминаниями о Великой депрессии, ослабевала.
В последние годы кейнсианской эры разыгралась борьба за распределение национального дохода, что сделало всплеск инфляции практически неизбежным. Воинственные действия профсоюзов, во многих странах подпитываемые марксистской риторикой, входили в острое противоречие с нарождающимся спекулятивным капитализмом, мотором которого выступали возрождавшиеся глобальные финансовые рынки. Фирмы поднимали цены, чтобы удовлетворить требования повышения зарплат, провоцируя работников выдвигать все новые требования с целью возмещения роста цен.
Нефтяной шок 1973 года стал coup de grace. Он одновременно отражал уже происходившие всплески инфляции и стал причиной нового взлета цен. Через пару лет все здание послевоенного благополучия рухнуло, и кейнсианский "золотой век" встретил свой мучительный и хаотический конец. Раз за разом оживление экономики, которое, казалось, сулило надежду, затухало или оборачивалось еще более глубокой рецессией.
1970-е и 1980-е годы были периодом высокой безработицы и инфляции. Не слишком благозвучный термин "стагфляция" (соединение слов "стагнация" и "инфляция") был изобретен для описания синхронности этих двух зол, а не их чередования при переходе от инфляционного подъема к дефляционному спаду.
Кривая Филлипса
Проанализировав историю капитализма, можно заметить следующую регулярность: подъемы сопровождаются инфляцией (повышением общего уровня цен), а депрессии – дефляцией. Это наблюдение имело первостепенное значение для кейнсианской экономической системы. Хотя имя Кейнса чаще всего ассоциируется с обоснованием необходимости бюджетных дефицитов в качестве меры стимулирования экономики во время рецессий, не менее усердно он бился над решением проблемы недопущения инфляции в послевоенный период.
В своем знаменитом и оказавшем большое влияние памфлете "Как оплачивать войну?" Кейнс доказывал, что инфляция была результатом избытка совокупного спроса. Правильной в таких условиях политикой государства, считал он, является повышение налогов и накапливание бюджетных профицитов, что позволяет привести спрос в соответствие с предложением.
В 1958 году новозеландский экономист О. У. Филлипс провел статистическое исследование, в котором вывел формальную связь между безработицей и инфляцией – знаменитую кривую Филлипса. Кривая связывала безработицу с темпом роста номинальной заработной платы и показывала, что при очень низких уровнях безработицы зарплата начинает стремительно расти.
Поскольку зарплата составляет большую часть всех издержек производства, ее быстрый рост влечет за собой быстрый рост инфляции. Чем выше уровень безработицы, тем ниже темп роста заработной платы. Но поскольку рабочие препятствуют урезанию денежных выплат, кривая постепенно становится пологой. У безработицы также существует некоторый порог (обычно в районе 5–10 %), превышение которого не приводит к существенному дефляционному эффекту.
Несмотря на свою репутацию (буквально) "гидравлического" кейнсианца, Филлипс не приветствовал механическую интерпретацию своей кривой. Ему приписывают следующие слова: "Если бы я знал, как будут использовать мой график, я бы никогда его не построил". Ведущие американские экономисты-кейнсианцы того периода Пол Самуэльсон и Роберт Солоу не были столь осторожны, особенно когда обращались к широкой публике.
В своей известной статье Самуэльсон и Солоу оценили кривую Филлипса на данных Соединенных Штатов и пришли к выводу, что у американского общества есть выбор между безработицей и инфляцией. Иными словами, общество могло предпочесть либо более низкую инфляцию и высокую безработицу, либо более низкую безработицу и высокую инфляцию. Хотя в статье содержалась оговорка, что результат этот следует корректировать на инфляционные ожидания, про нее часто забывали при обсуждении политических выводов, вытекавших из кривой Филлипса.
От издания к изданию кривая выбора между безработицей и инфляцией не сходила со страниц "Экономики" Самуэльсона – самого продаваемого учебника с момента первой публикации в 1948 году и вплоть до середины 1970-х годов. Всякий, кому любезно подносили это политическое меню, не мешкал с заказом: ради более высокой занятости можно было и пренебречь более высокой инфляцией как меньшим общественным злом.
Кривую Филлипса стали интерпретировать как устойчивую пару альтернатив, а при такой трактовке можно и стерпеть более высокие темпы инфляции.
С инфляцией мирились как с неизбежной ценой, которую общество должно уплатить, если хочет еще сильнее опустить и так уже необычайно низкий уровень безработицы. Если до сих пор при повышении инфляции старались сократить совокупный спрос методами ортодоксально-кейнсианского фискального сжатия, то с конца 1960-х годов подобные меры не предпринимались. Из кривой Филлипса сделали вывод, что фискальная экспансия и, следовательно, бюджетные дефициты желательны практически всегда, кроме ситуации, когда уровень безработицы очень низкий.
Постепенно инфляция стала обгонять уровни, которые должны были бы наблюдаться при предположении о справедливости кривой Филлипса и данных уровнях безработицы. В ответ кейнсианские экономисты заговорили о новом типе инфляции – об "инфляции издержек" (в противоположность "инфляции спроса"), источником которой была монопольная власть фирм и профсоюзов. Действенным способом борьбы с инфляцией издержек была не сдерживающая фискальная политика, а прямое вмешательство государства в процесс установления зарплат и цен.
На первоначальном этапе этот подход получил форму замораживания зарплат и цен, которое было объявлено администрацией Никсона в 1972 году. Усложненным вариантом той же идеи была "политика доходов", проводимая совместно государством, бизнесом и профсоюзами. Но ни контроль над ценами, ни политика доходов не смогли серьезно помешать ускорению инфляции, происходившему на фоне сильного давления со стороны спроса. Правда, они дали неплохой эффект уже в 1980-х годах, когда под влиянием сдерживающей политики темпы инфляции стали замедляться. В изменившихся условиях политика доходов позволяла добиваться замедления инфляции ценой гораздо меньшего роста безработицы.
Фридмен, естественный уровень и NAIRU
Взяв на вооружение кривую Филлипса, кейнсианские экономисты сделали большое одолжение Милтону Фридмену, который теперь свободно шагал к своей блестящей победе в интеллектуальном противостоянии. Свой первый серьезный теоретический удар он нанес в конце 1960-х годов, когда инфляция, тогда еще не достигавшая двузначных значений 1970-х годов, уже начинала превращаться в предмет беспокойства.
В 1968 году в своей знаменитой инаугурационной речи на пост президента Американской экономической ассоциации Фридмен доказывал, что мнимый выбор между безработицей и инфляцией – это результат наличия у рабочих иллюзий. До тех пор пока рабочие остаются в неведении о происходящем повышении темпов инфляции, им будет казаться, что рост зарплат повышает их реальный уровень жизни и, как следствие, они будут увеличивать предложение труда и спрос на товары. Но, утверждал Фридмен, рано или поздно инфляционные ожидания придут в соответствие с действительностью. Если, скажем, темпы инфляции на протяжении нескольких лет сохранялись на уровне 5 %, то рабочие поднимут свои зарплатные требования на 5 % в качестве компенсации за инфляцию. В ответ и фирмы повысят цены на 5 %, чтобы покрыть ожидаемый рост издержек.
После того как ожидания подстроятся, доказывал Фридмен, благотворное воздействие инфляции исчезнет. Безработица вернется к уровню, соответствующему ценовой стабильности, однако инфляция останется высокой. Графически это означает, что кривая Филлипса встанет в вертикальное положение.
Фридмен в своем анализе не указывал точно, на каком уровне безработица должна стабилизироваться. Он говорил, что этот уровень определяется из вальрасовской системы уравнений общего равновесия, где должны быть учтены несовершенства рынка, стоимость получения информации о существующих вакансиях и предложении труда, издержки перехода на другую работу и т. д. Фридмен дал этому уровню не слишком удачное название "естественный уровень безработицы" – из его рассказа не было понятно, что же в нем естественного. Но термин пришелся по душе Эдмунду Фелпсу, который придал рассуждениям Фридмена большую математическую строгость, за что и был удостоен Нобелевской премии по экономике в 2006 году. Уильям Викри, другой нобелевский лауреат, назвал этот термин "самым вредным эвфемизмом, который приходил кому-либо в голову".
Фридмен и Фелпс считали, что благотворное влияние инфляции было результатом иллюзий у рабочих и работодателей. Отсюда неявно вытекало, что и их коллеги-кейнсианцы околдованы той же самой иллюзией, только гораздо глубже спрятанной.
В течение нескольких последующих лет выводы Фридмена нашли свое, по крайней мере частичное, подтверждение. Ошибочность трактовки кривой Филлипса как устойчивой возможности выбора между безработицей и инфляцией стала очевидной с приходом стагфляции. Темпы инфляции постоянно повышались, достигнув к началу 1970-х годов двузначных цифр, а сокращения безработицы так и не происходило.
Доверие к упрощенному кейнсианскому толкованию кривой Филлипса было навсегда подорвано. После этого никто не осмелился бы утверждать, что у правительства всегда, кроме разве что очень редких случаев, есть неограниченный выбор между этими альтернативами. Но ниспровержение кривой Филлипса, которая появилась лишь в 1960-х годах и была поздним детищем кейнсианской мысли, вовсе не означало, что самой кейнсианской макроэкономике пришел конец. Чтобы поставить вне закона саму идею, что государство может и должно стабилизировать экономику и поддерживать полную занятость (или даже "естественный уровень" по Фридмену), нужно было выкатывать более тяжелую артиллерию.
Неоклассическая экономика
Согласно Фридмену, эксплуатировать кривую Филлипса долго было нельзя, потому что инфляционные ожидания в итоге придут в соответствие с действительностью. Опыт подсказывает, что это действительно так, по крайней мере, если инфляция достаточно высока, чтобы люди могли ее заметить (например, более 5 %).
Но при всей своей разумности рассуждение Фридмена не казалось ни логически законченным, ни достаточно теоретически изящным для нового поколения экономистов-рыночников, которые хотели восстановить теоретическую чистоту классической макроэкономики, предшествовавшей кейнсианству. Их стали называть представителями неоклассической школы. Свою главную задачу они видели в том, чтобы заменить адаптивную модель ожиданий, использованную Фридменом, на модель рациональных ожиданий, которая в своей наиболее сильной формулировке предполагает, что у агентов в голове имеется полная и точная модель экономики в целом.
Термин "рациональные ожидания" появился гораздо раньше, причем в контексте микроэкономики. Его автором был Джон Ф. Мут. Хотя сам Мут предупреждал о возможности превратного толкования этого термина, сторонники рациональных ожиданий в макроэкономике действовали без колебаний. Они взяли определение Мута, согласно которому рациональными называются ожидания, "совпадающие с предсказаниями соответствующей экономической модели", и подставили в качестве такой модели свою неоклассическую модель, нисколько при этом не смущаясь тем, что всякий потребитель, ожидания которого не совпадают с их моделью, оказывается нерациональным.
Один из первых и наиболее радикальных результатов, полученных с помощью модели рациональных ожиданий, был опубликован в 1974 году Робертом Барро. Переход Барро на позиции сторонников рациональных ожиданий производил тем большее впечатление, что его ранние работы, написанные совместно с Гершелем Гроссманом и посвященные неравновесной макроэкономике, многие рассматривали как многообещающий путь развития кейнсианской макроэкономической теории.
Барро основывался на трудах Давида Рикардо – первого из великих экономистов, который старался строго следовать в своих выводах формальным критериям. Рикардо заметил, что, если правительство занимает деньги, скажем, для ведения войны, граждане не могут не понимать: в конце концов, чтобы расплатиться по долгам, неизбежно придется повысить налоги.
Если граждане являются абсолютно рациональными, говорил Рикардо, они повысят свои сбережения на сумму, равную увеличению государственного долга в ожидании роста налогового бремени. Таким образом, нет никакой разницы, как финансируется война – с помощью налогов или с помощью займов. Обнаружив эту теоретическую эквивалентность, Рикардо тотчас спустился в реальный мир и заключил: "Народ, платящий налоги, никогда не расценивает их таким образом и не ведет поэтому своих частных дел на такой основе" [Рикардо, 1955, с. 286].