В "пресноводном" лагере в ответ на кризис возродились жесткие версии неоклассической экономики и вновь были сформулированы положения классической экономики XIX века. Это произошло вовсе не потому, что представители неоклассической школы смогли предсказать кризис (большинство из них наблюдали за "великим смягчением" без тени беспокойства), и не потому, что они могли предложить хотя бы некое подобие его объяснения. Причина такой реакции была в том, что только догматическая классическая точка зрения предлагала какую-то целостную основу для отрицания широкомасштабных фискальных мер по стимулированию экономики.
Наконец, подход DSGE не предложил почти ничего для решения практических и теоретических проблем, поставленных кризисом. На защиту мер по фискальному стимулированию по большей части встали такие экономисты, как Пол Кругман, Брэдфорд ДеЛонг и Джозеф Стиглиц, специализировавшиеся не на академической макроэкономике, а в таких требующих исторического понимания областях, как экономическая география и экономическое развитие, то есть люди, испытавшие на себе влияние кейнсианских представлений о флуктуациях в прошлом.
В стане "пресноводных" экономистов сильнее всего меры стимулирования критиковали специалисты по теоретическим финансам, такие как Джон Кохрейн и Юджин Фама, наиболее известные своей приверженностью гипотезе эффективного рынка. При этом для формулирования своих позиций каждая из сторон использовала те же доводы, что были в ходу у экономистов уже в 1970 году или даже раньше. Каждая сторона обвиняла своих противников в следовании взглядам, опровергнутым еще в 1930-е годы.
Между тем правительства и международные организации, которым в конечном счете и приходилось отвечать за последствия принимаемых решений, в большинстве своем предпочитали кейнсианские рецепты борьбы с кризисом. Правительства в США, Европе, Китае и странах Азиатско-Тихоокеанского региона увеличивали бюджетные расходы, чтобы поддержать совокупный спрос и сохранить рабочие места. Организация экономического сотрудничества и развития, Всемирный банк и Международный валютный фонд, традиционно выступавшие поборниками фискальной добродетели, не колеблясь, поддержали меры по фискальному стимулированию и постарались скоординировать их на международном уровне. В область практической политики, как и на арену публичных дебатов, вернулся традиционный кейнсианский стабилизационный подход, отодвинув на задний план самые последние достижения экономической мысли.
Неспособность специалистов по академической макроэкономике влиять на ход дебатов в публичном пространстве можно отчасти связать с характерными для микрообоснованного подхода теоретическими особенностями DSGE. Модели с микрооснованиями берут общее равновесие как исходную точку. Несущественные изменения, вносимые в стандартный набор предпосылок, скорее всего, означают такое же несущественное отклонение результатов от тех, что получаются в стандартной модели. Далее это представление укреплялось из-за того, что модели DSGE были откалиброваны на данных эпохи "великого смягчения". Кроме того, последнее обстоятельство заставляло фокусировать все внимание на монетарной политике, основывавшейся на правиле Тейлора и оказавшейся в итоге бесполезной.
Но главной проблемой был общий интеллектуальный климат рыночного либерализма, в котором невозможно было размышлять на макроэкономические темы, не опираясь на гипотезу эффективного рынка и наглядные результаты "великого смягчения". Тревожные мысли о рыночных диспропорциях трудно было примирить с выводами, которые делались на основе гипотезы эффективного рынка в победоносной атмосфере "великого смягчения".
Конец консенсуса
Скрытые различия между экономистами "соленой воды" и экономистами "пресной воды" резко обнажились с наступлением финансового кризиса. Сторонники школы "соленой воды" полагали, что масштаб кризиса требует столь же обширных политических мер. Первой такой мерой стало снижение процентной ставки ФРС до нуля, за чем последовало "количественное смягчение" (выкуп финансовых активов центральным банком), а затем, когда возможности монетарной политики были исчерпаны, – возврат к старомодным кейнсианским мерам фискального стимулирования для возмещения обвалившегося частного спроса. Вышло так, что набор политических альтернатив быстро сузился до двух: либо ничего не делать и ждать, пока экономика сама выберется из кризиса, либо разворачивать крупную программу государственных расходов, чтобы смягчить воздействие спада. Замысловатые модели DSGE не могли помочь сделать выбор. Как ни странно, по замечанию экономиста Грегори Кларка,
…дискуссия о спасении банков и пакете стимулирующих мер целиком вертелась вокруг вопросов, которые обычно рассматриваются во вводном курсе экономики. Какова величина мультипликатора государственных расходов? Вытесняются ли частные инвестиции государственными? Как быстро можно увеличивать государственные расходы? Если у вас "пятерка" за вводный курс по экономике, то вы эксперт в этих вопросах, ничем не хуже Саммерса или Гейтнера.
Более того, дискуссия о спасении банков также велась при помощи понятийного аппарата, который был знаком экономистам 1920–1930-х годов. По существу, за 80 лет мы не узнали об экономике ничего нового [Clark, 2009].
С точки зрения кейнсианцев, финансовый кризис показал, насколько бессильна монетарная политика в условиях, которые Кейнс назвал "ловушкой ликвидности". К концу 2008 года процентные ставки ФРС США и Банка Англии уже находились на нуле, чего, согласно нормальным представлениям, должно быть достаточно для запуска кредитования и инвестиций. Но желающих одалживать оставалось немного. Что еще хуже, в ситуации падения цен на потребительские товары брать взаймы даже по практически нулевой ставке почти никто не хотел. Должникам пришлось бы потом выплачивать свои обязательства деньгами, приобретшими бо́льшую покупательную способность ввиду произошедшего падения цен.
Следующим шагом было "количественное смягчение", то есть приобретение финансовых бумаг непосредственно у банков и других финансовых институтов. Это помогло придать финансовой системе устойчивость, но практически никак не способствовало расширению объемов кредитования или стимулированию экономики.
В результате ведущие представители "пресноводной" экономики оказались в ситуации, когда единственной возможной формой стабилизационной политики было масштабное фискальное стимулирование, а явные теоретические достижения 1970– 1980-х годов нельзя было применить. В частности, вследствие текущего глобального кризиса совершенно очевидной стала несостоятельность теории реальных экономических циклов.
Трудности, с которыми столкнулась "пресноводная" школа, можно проиллюстрировать на примере полемики о величине мультипликатора государственных расходов. В период консенсуса "пресноводные" экономисты перестали открыто повторять наиболее громкие утверждения 1970-х годов о том, что фискальная политика совершенно неэффективна, и стали обосновывать несколько более правдоподобный тезис о том, что она менее эффективна, чем уверяют кейнсианцы. Если мультипликатор фискальной политики мал, то в обычных условиях более разумно использовать монетарную, а не фискальную политику. Но все меняется, если монетарная политика больше ничем не может помочь. Если никакой альтернативы кроме фискальной политики нет, то чем меньше мультипликатор, тем больше должен быть размер государственных расходов, чтобы компенсировать данное падение спроса.
Некоторые "пресноводные" экономисты, в частности Мартин Фельдстайн, согласились с необходимостью кейнсианского стимулирования. Голос других стих. Но довольно большое число экономистов перешло на крайние классические позиции, утверждая, что события 1970-х годов не просто показали, что у кейнсианства есть свои ограничения, а полностью его опровергли. С момента кризиса началось резкое бегство в сторону бескомпромиссных неоклассических позиций и, более того, в сторону представлений, характерных для XIX века, вроде закона Сэя.
Провал неокейнсианской макроэкономики
Совсем неудивительно, что теория реальных экономических циклов и экономисты, придерживавшиеся этой традиции, не смогли предсказать глобальный финансовый кризис, равно как и предложить пути выхода из него. В конце концов, вся теория реальных экономических циклов сводилась к доказательству теоретической невозможности подобных явлений и, если оставить в стороне аномалию в виде Великой депрессии, их исторической эфемерности.
Удачно выразить суть этого мировоззрения смог Уиллем Баутер:
Большая часть инноваций в теоретической макроэкономике после 1970-х годов (неоклассическая революция рациональных ожиданий, связанная с именами таких людей, как Роберт Лукас, Эдвард Прескотт, Томас Сарджент, Роберт Барро и др., а также неокейнсианская теория в лице Майкла Вудфорда и др.) – это в лучшем случае какие-то внутренние душевные поиски, отвлеченные от внешнего мира. Исследовательская работа, как правило, исходила из своей внутренней логики, из уже накопленного интеллектуального капитала и эстетической ценности головоломок, присущих устоявшимся исследовательским программам, вместо того чтобы черпать свой импульс из мощной страсти к познанию того, как в действительности работает экономика, не говоря уж о том, что с ней происходит во времена большого напряжения и финансовой нестабильности. В итоге кризис застал профессиональных экономистов врасплох [Buiter, 2009].
Более неожиданным оказалось практически аналогичное бессилие неокейнсианства. Модели DSGE с новыми кейнсианскими свойствами были применимы не больше, чем основанные на теории реальных экономических циклов. Что еще хуже, лежавшие в основе этих моделей теоретические идеи, несмотря на всю свою утонченность, оказались совершенно бесполезными для правительств, ответственных за экономическую политику, и для публики в целом.
Переименование в "новых" кейнсианцев было неслучайным. Как и с другими левыми или прогрессистскими силами в 1980-х и 1990-х годах (например, "новые" демократы или "новые" лейбористы), это было способом адаптации к господству идеологии свободного рынка в лице неоклассической экономики и к новому режиму экономической политики, по-видимому, приносившему успехи и не оставлявшему фискальной политике почти никакой роли.
Неокейнсианцы старались теоретически обосновать, что центральный банк должен в среднесрочной перспективе управлять макроэкономикой, изменяя процентные ставки, а также что необходима фискальная политика, которая обеспечивала бы работу встроенных стабилизаторов. Они не соглашались с теми, кто считал, что монетарную политику следует проводить по "постоянным правилам", а бюджеты нужно из года в год балансировать. С точки зрения неокейнсианцев, не было ничего важнее, чем удовлетворить требование монетаристов и представителей неоклассической экономики и предъявить кейнсианские микрооснования.
Но теперь, когда и интеллектуальный базис, и эмпирические свидетельства, подкреплявшие рыночный либерализм начиная с 1970-х годов, рассыпались, следует оставить эту оправдательную позицию. Самый главный вопрос, который придется решать сейчас, посреди кризиса и по выходе из него, – как разработать устойчивую кейнсианскую систему макроэкономического регулирования, столь же эффективную, что и в эпоху Бреттон-Вудса, не допуская при этом эксцессов и диспропорций, похоронивших кейнсианство в 1970-х годах.
Текущий глобальный финансовый и экономический кризис стал экзаменом для неокейнсианской макроэкономики, и она не очень-то с ним справилась. Отсюда не следует, что мы должны вернуться к старым, механическим кейнсианским моделям 1950–1960-х годов. Правильнее было бы сказать, нам требуется еще более новое кейнсианство.
Возвращение с того света: как Обаму обвинили в глобальном финансовом кризисе
Без чего не может быть ни одного хорошего фильма про зомби, так это без сцены, когда мертвецы, казалось бы, уже безвозвратно отправленные на покой метким выстрелом главного героя, вдруг начинают прорубаться через могилы и разбредаться повсюду. Именно эта сцена возникла в моем воображении, когда я читал статью Кэйси Маллигэна.
Глядя на то, как сторонники теории реальных экономических циклов пытаются вычеркнуть Великую депрессию из макроэкономической истории, представляя ее результатом ошибочной политики государства на рынке труда, становится очевидно, что рано или поздно что-то похожее постараются провернуть и с глобальным финансовым кризисом. Но в случае с Великой депрессией ревизионистам трудно было рассчитывать на успех, пока она еще бередила память живых людей, пока в строю оставался хоть один экономист, не понаслышке знавший о ней.
Я полагал, что и глобальный финансовый кризис должен будет сначала стереться из памяти людей. До тех пор пока о крахе субстандартной ипотеки и хаосе последних месяцев 2008 года еще помнят живые, невозможно будет отрицать, что это на самом деле был кризис, порожденный финансовыми рынками.
Я недооценил стремительность и силу идей-зомби. Уже в сентябре 2009 года Кейси Маллигэн готов был объяснить весь кризис вмешательством государства в функционирование рынка труда. По утверждению Маллигэна, паника на финансовых рынках наступила из-за ожидания мер новой администрации Обамы. Вот что он пишет:
Трудно спорить, что выборы 2008 года означали рост влияния профсоюзов на экономическую политику, в частности в сфере труда. На рассмотрение в конгресс поступил целый ряд законопроектов, повышавших предельные налоговые ставки и вводивших новые отчисления на здравоохранение обратно пропорционально доходу [Mulligan, 2009, p. 3].
Я был ошеломлен. Оказывается, финансовые рынки – это какие-то оракулы. Стоит им только заподозрить туманные признаки повышения налогов конгрессом или законодательной привязки медицинского обеспечения к уровню доходов в отдаленной перспективе (на самом деле закон, принятый в марте 2010 года, не предусматривал такой привязки), как глобальный финансовый мир переворачивается вверх дном. Не стоит забывать, что в середине 2008 года шансы на победу связки Маккейн – Пэйлин рассматривались как очень хорошие. Но рынки, будто бы, не хотели ждать. По Маллигэну выходит, что финансовый кризис, гарантировавший Обаме легкую победу, был самоисполняющимся пророчеством. Из этой сверхсильной версии гипотезы эффективного рынка получается, что рыночные агенты сначала точно предсказали результаты выборов, после чего применили для анализа результатов прогнозируемой политики Обамы неоклассическую модель Маллигэна и (совершенно рационально) устроили панику, тем самым обеспечив исполнение собственного пророчества.
Но у стройного объяснения Маллигэна есть один недостаток. Вот что он говорил о планах по стимулированию экономики в октябре 2008 года, когда кризис уже разразился, а победа Обамы на выборах была практически гарантирована: "Если вы не работаете в финансовом секторе (а 94 % из вас в нем не работает), то расслабьтесь. Текущий уровень безработицы 6,1 % не представляет никакой угрозы, и нужно хорошенько подумать, стоит ли ради его снижения до 5,9 % тратить сумму 700 млрд долл.".
Эта статья вызвала одобрение у его коллеги по Чикагскому университету, одного из авторов книги "Фрикономика" Стивена Левитта. Маллигэн здесь даже не упоминает о возможности повышения налогов демократами или о том, что план реформирования медицины, этот краеугольный камень предвыборной платформы Обамы, возможно, привяжет медицинские услуги к доходу. Теперь же Маллигэн заявляет, что эти гипотетические реформы и вызвали рост безработицы, а его ожидание – крах!
Зомби больше не вернется: путь к реалистичной макроэкономике
Если микрообоснованный подход, на который опирается DSGE, не может нас ощутимо продвинуть в понимании макроэкономики, то куда следует двигаться? Как я уже упоминал в предисловии, лучший ответ на этот вопрос содержится в книге Джорджа Акерлофа и Роберта Шиллера "Spiritus Animalis": "На наш взгляд, экономическая теория должна строиться не на минимальных отклонениях от системы Адама Смита, а отталкиваться от реальных, наблюдаемых нами отклонений".
"Spiritus Animalis" была написана по большей части до глобального финансового кризиса или на самых его ранних этапах, но благодаря кризису ее центральные тезисы сделались как никогда важными. В течение многих лет экономисты действовали как тот пьянчуга из анекдота, который ищет потерянные ключи под фонарным столбом, потому что под ним освещение лучше. Отныне экономистам – и в особенности макроэкономистам – придется искать ключи там, где они потеряны, и изобретать для этого подходящую технику, увеличивающую шансы на успех.