– Это кажется ясным только при легкомысленном подходе, Ресторик. В ее случае не было ни заложенной суицидальности, ни суицидальных наклонностей. Ничего, кроме предвечной и нескончаемой войны между волей к жизни и волей к смерти, – войны, в которой в конечном счете всегда побеждает смерть. Иногда позитивные силы дезертируют еще в самом разгаре битвы.
Все были захвачены, скорее, самим видом доктора Богана и его вибрирующим голосом, чем его словами. Даже Эндрю Ресторик уставился на него с оттенком неосознанного уважения.
– Элизабет, – продолжал доктор, – была очень импульсивной. Вы же знаете, как она умела заставать людей врасплох, ловя всех на их же собственных словах. Даже себя она ловила на слове. Прошлой ночью, когда перед самым обедом я зашел ее навестить, она сказала нечто, владевшее ее мыслями, что заставило меня насторожиться.
– Так мы же это и хотели… Стрэнджвейс хочет разобраться в… – вклинился Хивард Ресторик. – Вы хотите сказать, она была не в себе? Она намекала на…
– Да, она намекала на самоубийство – теперь я это понял. Но она не была подавлена. Такое чувство, что она была где-то даже возбуждена. Ясно. Она сказала: "Дэнис, я думаю, ты всегда был бы рад поскорее избавиться от истеричной женщины". Мне показалось, что она превозносит мои медицинские заслуги. В том-то и крылась моя ошибка.
– Ваше лечение давало хорошие результаты? – спросил Найджел.
– Я думал, что да. На первый взгляд. Но я не понимал, с какой силой смерть влияет на нее. Старое клише, когда для прекращения жизни существует больше причин, чем мы обычно себе представляем.
– Но если она собиралась замуж?..
Доктор Боган почти в грубой манере пропустил реплику Шарлотты мимо ушей:
– Простите меня, но она жила в белом пламени. Когда пламя начало немного стихать, она решила уйти. Нервное состояние Элизабет, если вам так нравится, подталкивало ее к этому поступку. Перед ней лежала вся жизнь с той пустотой, проживая которую ты попадаешь лишь в суету и тусклые повторения, и сознание этого факта открыло смерти ворота в крепость.
– Нет! – страдающе вскрикнул Вилл Дайке. – Нет! Это неправда! Кое-что у нее еще было впереди, что-то совсем другое, лучшая жизнь! Вам не сковать меня цепями ваших высокопарных разговоров о воле к жизни и воле к смерти. Говорю вам, она…
Доктор Боган поднял руку в спокойном, возражающем жесте, но в этот момент вошел дворецкий, и Вилл Дайке заглох на полуслове. Дворецкий подошел к Хиварду, учтиво склонил голову и что-то прошептал хозяину.
– Прибыл главный констебль, – объявил Хивард вставая. – Боюсь, что придется отложить обсуждение. Думаю, он задаст вам пару вопросов, Боган. А вы, Стрэнджвейс, будете участвовать?
Главный констебль, майор Диксон, приехал в сопровождении полицмейстера – крупного, худощавого человека по имени Филипс, который будто родился и воспитывался на ферме. Оба относились к Хиварду Ресторику с оттенком почета – тот был явно не лишен влияния в своем округе. Когда знакомства остались позади, все отправились наверх. Полицейские, стоящие перед дверью Элизабет, отдали честь и открыли им дверь.
– Господи боже! – вскричал майор Диксон, кислое выражение его лица вспыхнуло от ярости, когда он заглянул в комнату. – Господи, она же!.. Страшное дело, Ресторик. Страшное.
Для него-то страшное, и не только по основной причине, подумал Найджел. Да уж, Элизабет удалось даже в смерти натворить шуму, не хуже чем в жизни. Казалось, что на красных губах висящей девушки играло слабое подобие усмешки.
– Эндрю сказал, что нам нельзя тут ничего трогать, – извиняющимся тоном проговорил Хивард, – вот мы и не… ох, не срезали ее оттуда. Боган же дал нам понять, что надежды нет.
– Когда ее нашли, она была мертва не менее пяти часов, – сказал врач.
– Ну да, хм… – Майор Диксон выглядел сокрушенно. – Ладно, Филипс, зовите сюда Робинса и приступайте.
Пока двое полицейских делали свое дело, главный констебль начал задавать обычные вопросы – было видно, что ему приходится удерживать себя, чтобы не смотреть на безжизненное тело. Мисс Ресторик не оставила никакого послания? Давала ли она поводы думать, что должна покончить с собой? Кто и когда нашел ее тело? Кто последний видел ее живой?
Филипс и Робинс срезали веревку, положили тело на кровать и накрыли простыней. Они уже пытались зубами развязать веревку, затянутую на шее, когда Найджел вмешался:
– Подождите. Одну минуту. Я хочу сказать пару слов майору Диксону.
Главный констебль изобразил было на лице недовольство, но в тоне Найджела ясно прозвучала настойчивость, и все возражения замерли у него на устах. Найджел желал поговорить с ним наедине. Закрывая дверь, он увидел двух полицейских, вскочивших с кровати и глядевших в их сторону с нескрываемым изумлением. Хивард и доктор Боган тоже выглядели удивленными.
Немного пройдя с майором Диксоном по коридору, Найджел вкратце изложил ему свою точку зрения, ту самую, что до этого – Шарлотте Ресторик.
– Теперь вы видите, – подытожил он, – совершенно очевидно, что это – не самоубийство. Не берусь судить, но вскрытие было бы нелишним, и еще – хорошо бы осмотреть веревку под микроскопом.
– Веревку?
– Да. Вы сами видели, что она была дважды перекручена вокруг ее шеи. Не спорю, она могла сделать это и сама. Но с таким же успехом можно считать, что это сделал убийца, два раза обмотав ей шею, чтобы следы от двойной петли перекрыли те синяки, которые он нанес ей, когда придушил ее до потери сознания. Если веревку обмотали вокруг крюка на потолочной балке, а потом подтянули тело вверх, то под микроскопом будет видно, что волокна веревки топорщатся, располагаясь против направления движения веревки. На крюке остались частички угольной пыли. Эта пыль и шея девушки могут кое-что нам сказать. Вот почему я вмешался, когда увидел, что второй полицейский собирался развязать узел. Все предосторожности, когда в комнате старались ничего не трогать, были бы тщетны, успей он это сделать.
Найджел проговорил все это самым бесстрастным тоном, на который только был способен, пока майор Диксон с возрастающим ужасом пялился на него.
– Простите, я, кажется, позабыл ваше имя, – вымолвил главный констебль, наконец овладев даром речи. Фраза была этакой вежливой разновидностью реплики "Какого черта ты вмешиваешься во все это?" – той самой разновидностью, которая позволяла главному констеблю никоим образом не подвергать сомнению чувство глубочайшего уважения к находящимся в Истерхем-Мэнор.
– Стрэнджвейс. Мой дядя, сэр Джон, младший уполномоченный Нью-Скотленд-Ярда. У меня неплохой опыт в таких делах. Миссис Ресторик попросила меня помочь.
– Кошмар! Теперь же, верно, подымется шум! – вдруг промолвил майор Диксон. – Самоубийство – и то ужас, ну а убийство! Боюсь, Ресторик просто с ума сойдет, узнав об этом. – Он смотрел на Найджела уже обеспокоенным, заговорщицким взглядом, словно говорил: "Давайте просто забудем наш разговор". Глубоко вздохнув, он немного постоял перед закрытой дверью в комнату, словно на краю ледяной проруби, и тяжело ввалился в комнату.
– Филипс, не развязывайте веревку, просто обрежьте ее, потом оберните как-нибудь для экспертизы. Ресторик, у меня к вам пара слов. Кстати, нельзя ли отсюда позвонить?
– Конечно. Но…
– Робине. Свяжитесь с доктором Анструтером и попросите его заехать.
– Анструтер? – напрягся Хивард Ресторик. В его тоне зазвучала властность, показав Найджелу другую сторону его характера – повадки влиятельного землевладельца, не такого уж и бесцветного мужа при Шарлотте Ресторик, которым казался до того. – Будьте уверены, Диксон, доктор Боган – хороший врач и сделает все как нужно – освидетельствует ее смерть и так далее. Моя сестра была его пациенткой, и мне не так чтобы по душе…
– Простите, Ресторик, но возникли некоторые осложнения, – держал свою сторону майор Диксон, сопротивляясь довольно гневному выражению лица Хиварда. – Вы говорили с доктором Боганом? Какой нервной болезнью она страдала?
– Она страдала нервными расстройствами, которые распознавались с некоторым трудом. Вряд ли я волен объявить вслух их причину, – жестко сказал врач.
– В интересах следствия вас могут попросить это сделать.
– Тогда мне заново понадобится картина происшествия.
Дело явно стопорилось. И Найджел, стоявший у окна, попросил:
– В таком случае расскажите о вашем лечении.
– Пожалуйста. Я давал ей антидепрессанты, чтобы облегчить приступы, ну и, конечно, гипноз, чтобы облегчить и искоренить ее…
– Что ты делал? – воскликнул Хивард Ресторик. – И у тебя хватает смелости заявлять мне в глаза, что ты одурманивал мою сестру?
Ситуация складывалась довольно нелепая, однако раздражение, мерцавшее в голубых глазах Хиварда, и его агрессивная поза заставили полицмейстера Филипса встать плечом вперед, чтобы вовремя вмешаться. Но доктор Боган даже не встревожился.
– Гипноз – отнюдь не самая редкая форма лечения в наше время, – проговорил он с твердой уверенностью. – Никакой черной магии в нем нет.
– Преступление! – бушевал Ресторик. – Если бы я только знал, ты бы и секунды не задержался в моем доме!
– Мисс Ресторик была согласна на это лечение. Она была дееспособной.
Хивард медленно оглядел его, потом ухватил главного констебля за руку – от его хватки тот взвизгнул.
– Гипнозитировал! Ее! Так-то ты подчиняешь себе людей, их тела и души! Откуда мы знаем, что этот молодчик не усыпил ее и не… не приказал ей повеситься? А?
Глава 7
О Роза, ты несешь мне хворь!
У. Блейк
Такие сцены, как эта – между Хивардом и доктором Боганом, – частенько превращали Истерхем-Мэнор в поле битвы. Первые вспышки ссор возникли еще до гибели Элизабет, в самую первую ночь. Теперь война пошла в открытую. Но и тут, как и на войне, бушевавшей во всей остальной Европе, копья ломались по причине долгой скуки, владевшей всеми, которая, впрочем, быстро разлетелась на куски от первых же агрессивных нападок.
Найджел и Джорджия брели в глубоком снегу обратной дорогой в Дауэр-Хаус. Эндрю Ресторик, которому пришло в голову купить в деревне табаку, шел с ними. Джорджия была в восторге от детей Ресторика, Джона и Присциллы, с которыми возилась почти все утро, совершенно отключившись от происходящих в доме событий.
– Мне кажется, миссис Ресторик – очень мягкая, только не показывает этого перед ними, – говорила она. – У детей уже нюх на неприятности, и они понимают, что что-то случилось. Но если они узнают все постепенно, им не будет так тяжело. Современные матери с их абсурдными теориями обращаться с детьми как со взрослыми и равными себе сразу ставят их перед фактом, окрашивая проблему только в черное и белое. Устраивают с ними собственный заговор. По-моему, это ошибка, потому что на детские плечи ложится слишком тяжкий груз, слишком много ответственности сразу.
– А что, если, – сказал Эндрю после паузы, – делать Для них вид, что все прекрасно? Это сработает? – Он пнул в воздух снег, и его мысли снова съехали к своей персоне. – Например, вот мы с вами. У нас было идеальное детство. Родители были добры и внимательны, но без попустительства. Прекрасный дом. Традиции. Хорошие школы. Привольная сельская жизнь на каникулах. Наконец, путешествия. Моего отца пригласили на работу в посольство в Вашингтоне, и он забрал нас всех с собой. У нас было все, что нужно детям. Теперь поглядите, кем мы стали. Хивард занимается севом на полях, ошивается во всяких военных сельскохозяйственных комитетах и сходит с ума, потому что они не берут его обратно в полк. Я же – разгильдяй-дилетант, семейный неудачник, который даже не способен прослыть романтической белой вороной. А Бетти… – его голос слегка задрожал, – а Бетти повесилась, как баранья туша.
– Вы были очень привязаны к ней? – мягко спросила Джорджия.
Эндрю дико закричал, еле пересиливая боль:
– Бетти была самой отборной сучкой и самым прекрасным существом на всем… Ох, черт побери, она была моя сестра… Не могу выразить это словами, они – пустой звук, когда речь идет о ней – для этого нужен поэт, Шекспир или Донн. А я ничего для нее не сделал. Я позволил ей так поступить.
Его легкое, жилистое тело сотрясалось. Джорджия молча взяла его за руку. Он будто и не заметил этого.
– А вы уверены, что она убила себя? – прямо заявил Найджел.
Сначала его слова не достигли цели, потом Эндрю затих, вглядываясь в него.
– Повторите.
– Вы уверены, что она убила себя?
– Объяснитесь! – отчеканил Эндрю, все больше погружаясь в свое странное состояние управляемой ярости.
– Я уверен, что ее убили, – пожал плечами Найджел. – А потом убийца обставил все как самоубийство.
Он физически ощущал его глаза, его яростное внимание, жгучее, словно дыхание самой плоти. Оледеневшие камыши у пруда, где они остановились, жестко зашелестели на ветру, и звук этот ворвался в звенящую тишину.
Найджел еще раз обрисовал все, что он говорил Шарлотте Ресторик.
– Вы же и сами заметили, что в картине преступления было что-то странное, – заключил он, – или зачем тогда вам понадобилось, чтобы никто ничего не трогал?
– Это получилось как-то машинально, вроде даже из какого-то детектива. Хивард и все слонялись там, кто-нибудь обязательно наследил бы. Но мне никогда бы не пришло в голову, что это – не самоубийство. Тем более – тогда. – Эндрю одарил их своим раздумчивым, сибаритским взглядом. – Да, первое, что я почувствовал, когда ее увидел, было… Нет, быть не может! Бетти бы этого не сделала, она бы никогда не поступила так. Это только подтверждает ваши выводы, верно?
– Почему же вы сразу не подумали, что все совсем по-другому?
– А как вы думаете? Идемте дальше. Тут чертовски холодно стоять, на этом лютом болоте. Интересно, почему христианское учение делает ад жарким, там должно быть холодно – прямо как в этих скотских местах, холодно, бесприютно и страшновато.
Найджелу пришлось вернуть его к сути дела:
– Вчера за обедом отношения накалилась до предела. Вот почему я и спрашиваю – неужели вы не подумали, что не все так просто?
– Вы не знали Бетти. С тех пор как она снова приехала сюда, она была постоянно больной и взрывоопасной. А когда она такая, каждый ощущает какую-то дрожь, вибрацию от нее. Это было как раз такое создание, что всю жизнь словно источает радиацию, но вовсе не высасывает соки из других: эдакий сложный инструмент, вышедший из-под контроля, от которого всем становится не по себе. – Его голос перешел в шелестящий шепот, словно жестяной скрежет камыша, оставшегося сзади: – "О Роза, ты несешь мне хворь! Кто тот счастливец, что улегся в ярко-красную кровать блаженства?"
– Стало быть, вы не ожидали, что случится что-то особенное?
Эндрю резко развернулся на каблуках, глядя ему в лицо:
– Вы хотите сказать, будь у меня даже хоть малейшее подозрение, что моей сестре, даже волосу на ее голове, грозит опасность, я бы не…
– О ком же вы тогда говорили? За обедом? Или вы просто выдумали того злодея, который живет злом, – того самого, "упоенного злом"?
– Ой, я просто тянул из них жилы, – цинично, слегка переигрывая, ответил Эндрю. – В каждой шутке всегда найдется какая-то доля правды.
– Боюсь только, что полиция тоже отдаст должное вашей шутке, Ресторик.
– Пускай. Я прожил слишком сумасшедшую жизнь, чтобы до сих пор бледнеть от синей униформы.
– Дело ваше. – Найджел ткнул своим посохом в одетый снегом межевой столбик на краю деревни, к которой они подходили. – Прелестное, должно быть, место – Эссекс. За что вы так ненавидите доктора Богана?
Эндрю Ресторик рассмеялся с деланой веселостью опытного дуэлянта, только что получившего легкое ранение:
– Нет-нет, Стрэнджвейс, вам меня этим не поддеть. Я очень не люблю Богана, потому что знаю, что он напыщенный пройдоха и что он не мог принести Бетти добра, но я вовсе не утверждаю, что это он убил ее.
Он приподнял шляпу в сторону Найджела, дерзко ухмыльнулся Джорджии и свернул к табачной лавке.
– Ну вот, и как он тебе? – сказал Найджел.
Его жена молчала, размышляя.
– По-моему, – задумчиво сказала она, – если он опередит полицию и найдет убийцу, в Истерхем-Мэнор будет еще одно убийство.
– Он такой? – спросил Найджел, слепо доверявший всему, что его жена говорила о людях.
– Конечно. Воспитание, нрав – да и вся жизнь, которую он вел, – обязательно подтолкнут его к идее взять правосудие в свои руки.
– У Хиварда тоже есть эта черта.
– Да. Правда, при каждом своем поступке он первым делом сверяется со своими семейными традициями и положением в обществе. Между прочим, он ревностный отец, хотя излишне строг с мальчиком, но дети его боготворят, и он относится к ним очень нежно.
– А Шарлотта?
– Ей удалось чуть-чуть поставить меня в тупик. Это гранд-дама, царственный фасад, а за ним – простые, трезвые и расчетливые мозги, вот что. Я ума не приложу, как эти две стороны в ней так мирно уживаются. Хивард, мне кажется, женился ради денег – в наши дни, чтобы содержать в порядке такое имение, нужна уйма денег, а его фермерам, кажется, выделяется денежная помощь. Вообще они с Хивардом смотрятся вполне неплохо – он не из тех, кому нужно общение по душам, – у каждого из них свои дела и интересы.
– Но он на многое не способен, как, впрочем, и все те, кем она наполняет свою гостиную, – пролетарские писатели, гипнозитеры, Эвнисы Эйнсли…
– Гипнозитеры?
– Доктор Боган пользуется гипнозом для лечения. – Найджел описал сцену, которая разыгралась между доктором и Хивардом. – Хивард прост, как дитя. Он связывает гипноз с черной магией гадалок и доктором Мебиусом – считает гипноз черным делом, чтобы овладевать жертвами, их телами и душами. А в случае с Элизабет – скорее телом.
– Так-так, может, тут что-то и есть. В случае с Элизабет.
– Ну, Джорджия, полно тебе! Солидный специалист с Харли-стрит …
– И что это подтверждает?
– Во всяком случае, он бы не назвался лондонским специалистом, если бы он им не был. Все слишком шатко. Надо проверить.
– "Солидный" – слишком избитое слово. Ты, должно быть, наивен, как наш друг Хивард, если думаешь, что каждый, кто должен вскоре оказаться специалистом в чем-нибудь, обязательно "солидный". Я приведу тебе примеры…
– Ладно, ладно, хватит уже всяких догадок вроде "на темной, темной улице".
Они свернули к окованным железом воротам Дауэр-Хаус.
– Это просто одна из мыслей. Я не скажу пока Клариссе. Не говори ей правду, милый. Она души не чаяла в Элизабет, что бы там ни говорила.
Пока Джорджия ходила к своей кузине, Найджел сидел в спальне наедине со своими мыслями.