Ленточный червь, вооруженный крючками, назвала ее Джосси. Ленточный червь имел широкий лоб без единой морщинки, темно-синие глаза и волосы цвета воронова крыла, гладко зачесанные назад. Когда мы поздоровались за руку, она тепло сжала мои пальцы своими. Густой, сладкий аромат духов посылал те же сигналы, что и ее полная грудь, тончайшая талия, узкие бедра и дразнящая улыбка: чувственная женщина в полном расцвете. И полная противоположность тому, чему отдавал предпочтение я сам, - твердому характеру и чувству юмора. Джосси наблюдала за нашим обменом любезностями с мрачным выражением лица, и мне захотелось подойти и крепко обнять ее.
Почему бы и нет, решил я. Высвободившись из знойных тенет Лиды, я преодолел необходимое расстояние, и моя рука настойчиво обвилась вокруг талии Джосси.
- Нам пора идти, - сказал я. - Чтобы накормить голодающих.
Джосси продолжала дуться, пока мы пересекали холл, садились в машину, и еще целых пять минут в пути.
- Ненавижу ее, - заявила она. - Этот волнующий, грудной голос… это все наигранное.
- Это джин, - сказал я.
- Что?
- Слишком большое количество джина влияет на голосовые связки.
- Вы морочите мне голову.
- Кажется, я люблю вас, - сказал я. - Чертовски глупо так говорить.
- Почему?
- Вы не можете любить девушку только потому, что она ненавидит подружку отца.
- Причина не хуже многих других.
Она обратила на меня пытливый взгляд большущих глаз. Я продолжал смотреть прямо перед собой, так как вел машину в темноте по проселочной дороге.
- Сильные мужчины падают к ее ногам, как кегли, - сказала она.
- А я слабый.
- Бесхребетный. - Она заметно повеселела и наконец отважилась улыбнуться. - Вы хотите, чтобы я приехала завтра в Кемптон и поддержала вас?
- Приезжайте и дайте Мойре Лонгерман двойной бренди, когда я упаду.
За обедом она сказала немного озабоченно:
- Наверное, вам приходило в голову, что оба последних раза, когда вы выступали, вас заталкивали в темные дыры сразу после скачек?
- Приходило, - признался я.
- Но неужели вы… хм… ничуточки не боитесь завтрашнего дня?
- Я бы очень удивился, если бы история повторилась.
- Удивление вам мало поможет.
- Верно.
- Вы совершенно невыносимы, - вспыхнула она. - Если вы знаете, почему вас похитили, отчего бы не сказать мне?
- Возможно, я ошибаюсь и хотел бы сначала задать несколько вопросов.
- Каких?
- Что вы делаете в воскресенье?
- Это не вопрос.
- Вопрос, - подтвердил я. - Не хотели бы отдохнуть денек на острове Уайт?
Меня преследовало чувство вины из-за того, что я опрометчиво согласился скакать на Гобелене. Я изо всех сил старался хоть немного поесть, а позже - поспать, когда распрощался с Джосси на пороге ее дома и я вернулся в коттедж. Оба начинания почти не увенчались успехом, так как мой организм упорно сопротивлялся настойчивым попыткам вернуть его в нормальное состояние. В субботу утром лицо, взглянувшее на меня из зеркала в ванной комнате, не внушило бы доверия никому, даже Мойре Лонгерман.
- Ты полный кретин, - сказал я вслух, и мое отражение согласилось.
Чашка кофе, вареное яйцо и тост на счастье, и я отправился в город искать владельцев заброшенных складов. Агенты по недвижимости, занятые переговорами с супружеской парой, державшейся за руки, нетерпеливо ответили мне, что уже сообщили всю информацию полиции.
- Ну, так сообщите ее и мне, - сказал я. - Вряд ли она является секретной, не правда ли?
Бородатый клерк с бледным лицом, к кому я обращался, явно забеспокоился и побежал советоваться. Он вернулся с листком бумаги и вручил его мне с брезгливым видом, будто это некий порочащий документ, одно прикосновение к которому пятнает его бессмертную душу.
- Мы прекратили деловые отношения с этими людьми, - серьезно сказал он. - Доска с нашим именем не должна быть прикреплена к стене.
Я в жизни не встречал человека, кто выражал бы свои мысли таким казенным языком. Но он еще не закончил излагать свою позицию.
- Мы бы хотели, чтобы нас не считали причастными к данной ситуации.
Я прочитал слова, написанные на бумажке.
- Уверен, так оно и есть, - сказал я. - Не скажете ли мне, когда эти люди в последний раз давали о себе знать? Кто-нибудь наводил недавно справки о том, можно ли нанять или использовать склад?
- Эти люди, - с неодобрением обронил он, - по-видимому, сдали склад в аренду каким-то армейским снабженцам несколько лет назад, не поставив нас в известность и не заплатив причитающееся нам вознаграждение. Ни тогда, ни после мы не получали от них никаких распоряжений относительно передачи склада в аренду и в субаренду.
- Огромное спасибо, - поблагодарил я и, ухмыляясь, вышел на улицу.
Запись на клочке бумаги, задним числом так возмущавшая агентов, гласила: "Нэшнл констракшн (Уессекс) Лимитед", иными словами, складом владели мифические строители, выдуманные Онслоу и Глитбергом.
Я забрал из срочной печати увеличенные фотографии с негативов Хилари и прогулялся пешком до нашей конторы. Там стояла тишина, как и всегда по субботам, и кипы необработанных документов немым укором громоздились у меня на столе. Избегая смотреть на них, я позвонил в полицию.
- Есть новости? - спросил я, и мне ответили, что никаких.
- Вы установили владельца фургона? - поинтересовался я.
- Нет, не установили.
- Разве на двигателе не было номера? - продолжал я.
Номер есть, сказали мне, но он не является подлинным номером именно этого автомобиля, и машина скорее всего проделала долгий путь к складу, побывав во многих руках и ремонтных мастерских.
- Вы спрашивали мистера Глитберга и мистера Онслоу, как фургон вместе со мной очутился в помещении их склада?
На другом конце провода воцарилось молчание.
- Спрашивали? - повторил я.
В полиции поинтересовались, почему я вдруг задаю подобный вопрос.
- О, полно, - сказал я. - Я побывал у агентов по недвижимости, как и вы.
Мистер Глитберг и мистер Онслоу искренне недоумевали, почему их склад использовали таким странным образом. Что же касается лично их, то они сдали это строение фирме, занимавшейся поставками снаряжения военным, и полиции следует обратиться за объяснениями именно к ней.
- Вам удалось найти этих армейских поставщиков? - полюбопытствовал я.
До сих пор не удалось, ответили мне. Откашлявшись, полицейский осторожно добавил, что мистер Глитберг и мистер Онслоу категорически отрицали, будто держали под замком мистера Бриттена в фургоне на своем складе или где бы то ни было еще, так сказать, из мести за то, что упомянутый мистер Бриттен сыграл не последнюю роль в их осуждении за мошенничество.
- Это их точные слова? - с интересом спросил я.
Не совсем. Мне передали самую суть сказанного. Я поблагодарил за информацию и повесил трубку. Я предполагал, что полицейские сообщили мне далеко не все из того, что знали, но и я этого не сделал, так что здесь мы были квиты.
Личный кабинет Тревора был заперт, как и мой, когда я пришел, но мы оба имели ключи от всех замков в конторе. Правда, я подозревал, что Тревор не пришел бы в восторг, увидев, как я без приглашения роюсь в его шкафу с документами. Но я рассудил: поскольку я все равно имел к ним свободный доступ, пока партнер был в отпуске, еще один беглый взгляд нельзя считать незаконным вторжением. Целый час я напряженно изучал кассовые книги и гроссбухи. А потом снова перепроверил цифры из отчета Денби Креста. На сей раз моя голова работала более менее нормально, но и тогда, в помрачении рассудка, я не ошибся в вычислениях. Не хватало пятидесяти тысяч фунтов из клиентского трастового фонда. Я слепо смотрел на гравюру "Дама и господин в экипаже" и уныло размышляло последствиях.
В приемной находился фотокопировальный аппарат, которым каждый будний день энергично пользовались Дебби и Питер. Я потратил еще один час тихого субботнего утра, методично отпечатав отдельный комплект документов лично для себя. Затем я вернул все книги и бумаги туда, откуда их взял, закрыл кабинет Тревора и спустился в архив в цоколе.
Досье, которые я искал, найти было нетрудно, но они оказались тощими и не содержали никакой полезной информации: только копии аудиторских актов, далеко не все счета, кассовые и приходные книги, из которых кто-то вырвал половину листов с отчетами.
В этом не было ничего необычного. По Закону о предпринимательстве от 1976 года, а также по Закону о налоге на добавленную стоимость документы подобного рода полагалось хранить в течение трех лет; только по истечении трехлетнего срока от них официально разрешалось избавиться, но большинство бухгалтеров все книги возвращало на хранение своим клиентам: как и нам, им просто негде было держать бухгалтерию каждого.
Я оставил досье на своих местах, закрыл в офисе все двери, запечатал свою подшивку фотокопий в большой конверт, взял его с собой и, подавленный, поехал в Кемптон-парк.
При виде Джосси в знакомой коричневой юбке клеш тучи рассеялись и проглянуло солнце; мы распили грейпфрутовый сок в дружеском согласии.
- Отец пригласил мерзкую Лиду, - сообщила она, - так что я приехала сама по себе.
- Она живет с вами? - спросил я.
- Слава Богу, нет, - одна мысль об этом встревожила ее. - В пяти милях от нас, хотя и пяти тысяч миль было бы мало.
- А что думает о ней вечно больная секретарша?
- Сэнди? От этого ей становится еще хуже, - Джосси допила последние капли сока, улыбаясь поверх стакана. - В общем, Сэнди была бы ничего, если бы не ее слезливость. И можете сразу выбросить из головы всякие избитые теории о дочерях, которые смотрят на отцов как на личную собственность. На самом деле я не против, пусть увлекается красотками.
- Он знает, что вы не любите Лиду?
- О, конечно, - вздохнула она. - Я сказала ему, что она плотоядная орхидея, а он ответил, что я ничего не понимаю. Конец дискуссии. Смешно, добавила она, - но только когда я с вами, я в состоянии не плеваться, вспоминая о ней.
- Аппендицит отвлекает на время от зубной боли, - заметил я.
- Что?
- Размышления из недр маленьких белых фургонов.
- Довольно часто, - сказала она, - мне кажется, будто вы сумасшедший.
Она встретила друзей и ушла с ними, а я отправился в весовую переодеваться в бриджи, сапоги и красный и белый цвета Мойры Лонгерман. Когда я вышел, набросив куртку на яркий камзол, меня поджидал Бинни Томкинс.
- Я хочу поговорить с тобой, - сказал он.
- Отлично. Почему бы и нет.
Он насупился.
- Не здесь. Слишком много народа. Пойдем туда. - Он показал на дорожку, по которой лошади выезжали с парадного круга на трассу: широкая полоса дерна, куда не вторгались любители скачек.
- В чем дело? - спросил я, как только мы выбрались из толпы, кольцом обступившей дверь весовой, и двинулись в заданном направлении. - Что-то случилось с Гобеленом?
Он нетерпеливо покачал головой, как будто я сморозил глупость.
- Я хочу, чтобы ты придержал лошадь.
Я остановился. "Придержать" лошадь на понятном языке означает постараться проиграть.
- Нет, - сказал я.
- Ну, давай же, еще немного… - Он сделал пару шагов, оглядываясь назад и ожидая, что я последую за ним. - Мне надо поговорить с тобой. Ты должен выслушать.
В его поведении, помимо обычной раздражительности и неприветливости, чувствовалось еще что-то. Нечто вроде примитивного страха. Покачав головой, я пошел рядом с ним по траве.
- Сколько ты хочешь? - напрямик спросил он.
Я снова замер и сказал:
- Я этим не занимаюсь.
- Знаю, но… Как насчет двух сотен, свободных от налогов?
- Ты дурак, Бинни.
- Тебе-то хорошо, - яростно сказал он. - Но я потеряю все, если Гобелен выиграет сегодня. Конюшню, средства к существованию - все!
- Почему?
Бинни дрожал от напряжения.
- Я должен кучу денег.
- Букмекерам? - спросил я. - Естественно, букмекерам.
- Ты дурак, - сказал я бесцветным голосом.
- Самодовольный ублюдок, - с бешенством выплюнул он. - Я отдал бы все на свете, чтобы сегодня ты снова сидел в том фургоне, а не путался здесь.
Я задумчиво посмотрел на него и заметил:
- Гобелен, возможно, не выиграет в любом случае. Никаких гарантий.
- Я должен знать заранее, - неосторожно брякнул он.
- И если ты предупредишь своего букмекера, что Гобелен не выиграет, он спустит тебя с крючка?
- Он простит мне часть долга, - пояснил Бинни, и не станет торопить с оставшейся суммой.
- До следующего раза, - возразил я. - Пока ты не увязнешь в трясине еще глубже.
Взгляд Бинни был обращен внутрь, словно перед ним развертывалась картина безнадежного будущего. И я понял, что он никогда не сделает первого шага, чтобы вновь выбраться на твердую землю. В его случае это означало совсем прекратить играть.
- Тренеры могут найти более легкий способ проиграть скачку, - указал я, - чем пытаться подкупить жокея.
Он насупился еще больше и стал как две капли воды похож на неандертальца.
- Мойра платит конюху, который ухаживает за Гобеленом, чтобы парень не спускал с него глаз и докладывал ей обо всем, что происходит. Я не могу его уволить или поручить ему другую лошадь. Если я так поступлю, она грозится передать Гобелена другому тренеру.
- Я удивляюсь, что она еще его не забрала, - ответил я и подумал, что Мойра сделала бы это немедленно, если бы услышала нашу беседу.
- Тебе нужно только плохо провести скачку, - уговаривал он. - "Зажать" лошадь на дальнем конце и по широкой дуге выйти на прямую.
- Нет, - сказал я. - Не годится.
Похоже, я обладал выдающимся даром доводить людей до белого каления.
Бинни был бы счастлив, если бы я замертво свалился у его ног.
- Послушай, - сказал я, - мне очень жаль, что ты угодил в такой переплет. Мне искренне жаль, веришь ты или нет. Но я не намерен спешить тебе на помощь и вызволять, надувая Мойру, лошадь, игроков или самого себя, и хватит об этом.
- Ублюдок, - сказал он.
Через пять минут, когда я снова окунулся в гущу ипподромной жизни у весовой, чья-то рука тронула меня за локоть и тягучий голос произнес над ухом:
- Мой дорогой Ро, каковы твои шансы?
Я повернулся с улыбкой и увидел умное лицо Вивиена Иверсона. При свете дня на ипподроме, где я в свое время впервые встретился с ним, он выглядел столь же элегантно и изысканно, как и в клубе "Виват": темно-зеленый блейзер в сочетании с серыми клетчатыми брюками, волосы, отливавшие синевой в лучах апрельского солнца. Сдержанная радость в наблюдательных глазах.
- В любви, на войне или в картах? - сказал я. - Остаться на свободе, приятель.
Я прищурился.
- Хм, - сказал я. - Сколько бы ты предложил?
- Пять к четырем.
- Надеюсь, ты ошибаешься, - сказал я.
За шутливой манерой скрывалась явная озабоченность.
- Прошлой ночью в клубе я чисто случайно услышал, как наш друг Коннат Павис разговаривает по телефону. Если откровенно, мой дорогой Ро, после того как было упомянуто твое имя, я в какой-то степени сознательно слушал.
- По отводной трубке?
- Фу-у, - укоризненно сказал он. - Нет, к сожалению. Я не знаю, с кем он говорил. Но он сказал - его точные слова: "Поскольку речь идет о Бриттене, вы не можете не согласиться, что профилактика надежнее лечения болезни", а чуть позже он добавил: "Если собаки почуяли след, лучше всего посадить их на привязь".
- Восхитительно, - невыразительно отозвался я.
- Тебе нужен телохранитель?
- Предлагаешь свои услуги?
Он с улыбкой покачал головой.
- Могу нанять для тебя одного. Карате. Пуленепробиваемое стекло. Все необходимое снаряжение.
- Полагаю, - задумчиво сказал я, - что всего лишь увеличу страховку.
- От похищения? Тебя никто не застрахует.
- Принцип взаимозависимости, - объяснил я. - Никто не захочет сталкивать меня с обрыва, если вслед за тем скала неизбежно рухнет на его собственную голову.
- Не забудь довести до их сведения, что такая скала существует.
- Твои советы стоят океанской парусной яхты.
Мойра Лонгерман стояла у парадного круга перед началом заезда, где участвовал Гобелен. Она сверкала голубыми птичьими глазками и без конца поглаживала меня по руке. Ее маленькие тонкие пальчики мягко скользили по ярко-алому рукаву.
- Рональд, я знаю, вы ведь постараетесь изо всех сил, сделаете все возможное.
- Да, - виновато подтвердил я, разминая вялые мышцы и наблюдая, как под гладкой шкурой перекатывались упругие мускулы Гобелена, когда конюх вел его по кругу.
- Я видела, вы только что разговаривали с Бинни, Рональд.
- Неужели, Мойра? - Я повернулся и с интересом поглядел ей в лицо.
- Да, видела. - Она энергично кивнула. - Я была на трибунах, в баре там, наверху, и смотрела вниз, на паддок. Я видела, как Бинни отвел вас в сторону, чтобы поговорить.
Она пристально и проницательно посмотрела на меня. Ее рука плавно поглаживала мой рукав. Она напряженно ждала, надеясь услышать ответ.
- Обещаю вам, - просто сказал я, - если я испорчу скачку, это произойдет вопреки моему желанию.
Она перестала гладить меня, вместо того похлопала по руке и улыбнулась.
- Этого вполне достаточно, Рональд.
Бинни стоял в десяти футах от нас, не в силах изобразить даже подобие вежливости, причитающейся владельцу от тренера. Его лицо окаменело, глаза ничего не выражали; его обычная мрачная гримаса превратилась в трагическую маску безграничного отчаяния. Я подумал, что мог и ошибиться, принимая Бинни за безобидного дурака. В тот момент в нем чувствовалось нечто такое, от чего по спине побежали мурашки и что навевало мысли об убийстве.
Прозвонил колокол, давая сигнал жокеям садиться в седла, и меня подсадил конюх, а не Бинни.
- Я не собираюсь относиться ко всему этому слишком серьезно, - мило сказала Мойра в пространство.
Бинни не обратил на нее внимания, словно ничего не слышал. Может, так оно и было. Он также не дал мне никаких наставлений, как вести скачку, что меня ни капли не огорчило. Казалось, он полностью погружен в себя и не воспринимает действительность. Мойра махнула мне рукой, когда я тронул Гобелена, и Бинни не пошел вместе с ней к трибунам. Подобное поведение было неслыханным даже для него.
Сам Гобелен пребывал в превосходном настроении, возбужденно вскидывал голову и выбрасывал коленца в легком галопе, как будто весенняя апрельская лихорадка горячила его кровь. Я вспомнил Челтенхем и стремительный рывок на старте, едва не вывихнувший мне руки, и понял, что мне очень повезет, если Гобелен не понесет меня сразу, от стартовых ворот. На сей раз мне не грозило пройти дистанцию последним из-за нерешительности. Но поскольку я был ослаблен физически, то мог не справиться с норовистым скакуном и опередить всех на сорок корпусов ко второму препятствию, лишившись таким образом надежды сберечь силы для финиша.