– У вас на редкость острый ум. Думаю, из вас получилась бы великолепная поэтесса. Вы видите людей насквозь, однако в отличие от нас, стихоплетов, отнюдь не спешите поведать о человеческой природе всему миру, предпочитая использовать знания для достижения своих целей. Кроме того, вы крайне любознательны. Я слышал, как вы расспрашивали о Нортоне. Такое впечатление, что вы способны говорить о чем угодно и с кем угодно. И при всем при этом вы – американка.
– Да, я американка. – Ирен подала поэту пальто и проводила его до дверей: – Я займусь вашим делом и, как только будут результаты, немедленно вам сообщу.
– Хлыщ! – пропела я из своего угла, как только за нашим гостем закрылась дверь. – Ну и как ты собираешься разговаривать о крестике с Флоренс Стокер? Да, кстати, и как Оскар собирается расплачиваться с тобой за работу? Комплиментами и букетами?
– Расположение Оскара Уайльда стоит гораздо больше чем тысяча фунтов. Не буду отрицать, человек он довольно напыщенный. Обрати внимание на его привязанность к Лилли Лэнгтри, которая во многом объясняется дурной славой, что идет об этой кривляке.
Ирен плюхнулась на диван и, откинувшись на спинку, замерла. В этой позе она особенно напоминала фотографии Сары Бернар или женские портреты кисти прерафаэлитов, сохраняя благодаря корсету великолепную осанку. Корсеты, в силу своей жесткости, крайне неудобны, и нет ничего удивительного в том, что Лилли Лэнгтри предпочитала их не носить. Однако Ирен держалась так, будто чувствовала себя в корсете вполне сносно.
– А как тебе ирландское тщеславие Уайльда? – фыркнула она. – Держу пари, Флоренс Стокер решила оставить у себя подарок Оскара отнюдь не из сентиментальности. Интересно знать, что за тайна здесь скрывается. И вообще, мне до смерти надоел этот дурацкий пояс мистера Тиффани! – взорвалась она, прижав ладонь ко лбу, словно ее мучила головная боль. – Я так и знала, что окажусь в тупике. Страшно не хочется признаваться в том, что оплошала, – угрюмо добавила она, – вот только что мне остается делать? Он скоро уезжает.
Сетования моей подруги прервал стук в дверь. Открыв, я обнаружила на пороге хозяйскую дочку Софию, напоминавшую мне маленького кролика.
– Там внизу джентльмен… Он просил вам передать вот это.
Взяв в руки визитную карточку, я подошла к камину, в котором догорало пламя.
– Как… как странно!
– Еще один гость? – взорвалась Ирен. – Я этого не вынесу. Поэт и так вымотал мне все нервы. Кто бы он ни был, пусть убирается прочь. Какое хамство приходить в гости без предупреждения!
– Я, конечно, могу написать на визитке, что ты не принимаешь, и попросить Софию вернуть ее гостю, однако, боюсь, больше мистер Нортон к нам не придет…
– Вот и славно. Пусть катится к черту… Мистер Нортон?! – Ирен резко села, хотя я всегда считала, что проделать подобное в корсете, мягко говоря, весьма затруднительно. – Боже всемогущий! София, дитя мое, передай мистеру Нортону, что он может подняться к нам. Нелл, что написано на визитке? – Не дожидаясь моего ответа, подруга подскочила ко мне и вырвала карточку у меня из рук.
– Только фамилия и адрес, – промолвила я.
– Темпл . Он адвокат, тот самый!
– Если ты обратишь внимание, на обратной стороне он написал, что желает тебя видеть.
– Почерк резкий, отчетливый… Никаких признаков немощи. Значит, старый Нортон достаточно бодр. И почему никто о нем не знал? Зачем он явился ко мне? Живее, Нелл, мне нужен беспристрастный свидетель. Давай, моя хорошая, спрячься за занавесками. Будешь записывать все, что слышишь, я сейчас слишком устала, и мой ум притупился. Сиди тихо как мышка. Будешь моими ушами. Кто знает, может, мне и будет чем порадовать мистера Тиффани. Вот так удача!
– Я не хочу подслушивать! – пискнула я из-за занавесок, приглушивших мой голос.
Тут в дверь громко постучали.
Прежде чем Ирен успела открыть, в дверь загрохотали снова. Затем я услышала, как щелкнул замок и скрипнула задвижка. Потом воцарилась тишина. Мне показалось странным, что у старого Нортона, принимая во внимание его почтенный возраст, еще остались силы так громко барабанить в дверь.
– Мисс Адлер? – рявкнул глубокий мужской голос.
"А он, вдобавок к завидному здоровью, еще и вспыльчив", – подумала я.
– Это я… – сдавленным от удивления голосом промолвила моя подруга. – Заходите, мистер Нортон.
Не успела она договорить, как я услышала звук тяжелых шагов, немного приглушенных нашим тоненьким ковриком. Я представила пожилого полного краснолицего джентльмена с седыми бакенбардами и выпирающим пузом. Одним словом, папа Вильям из известного стихотворения . Этот образ, достойный произведений Диккенса, являлся исключительно порождением моего воображения, поскольку гостя я видеть не могла. Я приникла ухом к занавеске.
– Похоже, мой визит вас удивил, – заметил джентльмен.
– Честно говоря, да. Не желаете присесть?
– Не вижу в этом необходимости. То, что я пришел сказать вам, мисс Адлер, не подразумевает всяких лишних церемоний. Если желаете, можете сесть. Думаю, вам это понадобится.
– Пожалуй, – тихо проговорила Ирен.
Я едва могла узнать свою подругу. До меня донесся шелест юбок – Ирен решила последовать совету гостя. Мистер Нортон принялся мерить гостиную шагами. Я видела, как поблескивают его ботинки в свете мерцающих углей в камине.
– Чем обязана? – спросила Ирен.
– Вашими чертовыми расспросами. Тем, что вы лезете в дела моей семьи.
– Дела вашей семьи?
– Не пытайтесь отрицать, что вы каждого встречного-поперечного расспрашивали о неком Нортоне. Только пламя улеглось, а вы снова ворошите угли! Я не позволю вам опять раздуть скандал. Предупреждаю: я адвокат и знаю, как обходиться с людьми вашего сорта.
– И о каком же именно сорте идет речь, мистер Нортон? – уточнила Ирен на удивление спокойным голосом.
– Насколько я понимаю, о театральной братии. Впрочем, это не имеет никакого значения. Мне плевать, кем вы работаете, хоть тряпичницей. Я требую, чтобы вы немедленно прекратили лезть в дела нашей семьи.
– Лично мне не все равно, кем я работаю, мистер Нортон. Я, между прочим, певица и актриса.
– Совсем как Лилли Лэнгтри, – фыркнул он.
– Она дилетантка. Я профессионал. И я не рекламирую мыло.
– Да мне все равно, чем вы занимаетесь, главное, не суйте нос в мою жизнь. А так – хоть на неоседланной лошади скачите, распевая "Янки-дудль", мне какое дело.
– Кроме того, – продолжила Ирен, не обращая внимания на тираду мистера Нортона, – я действовала по заданию одного агентства, поручившего мне навести кое-какие справки. Быть может, именно в этом качестве мои действия потревожили вас.
Гость перестал мерить шагами гостиную и замер:
– Вас наняли, чтобы выяснить подноготную моей семьи? Поверить не могу!
– Думаете, я согласилась копаться в вашем грязном белье из альтруистических соображений? Естественно, за такие услуги полагается платить, – фыркнула Ирен.
Я с легкостью смогла представить, как полыхают от гнева щеки моей подруги, и мне даже стало жаль старого Нортона.
– Значит, все еще гаже, чем я опасался! – воскликнул он. – Если вы полагаете, что сбор и распространение мерзких слухов теперь является профессией, то смею вас заверить, что вы жестоко ошибаетесь. В глазах закона вы – безответственная злонамеренная клеветница. Если я узнаю, что вы не унялись и продолжаете дальше вынюхивать всякие гнусности о моих близких, я приму все меры, как предусмотренные законом, так и иные, чтобы вас остановить. Вы меня хорошо поняли, мисс Адлер?
Я услышала шелест шелка и поняла, что Ирен встала, чтобы сойтись с противником лицом к лицу. Я осмелилась чуть отвести в сторону занавеску и глянуть в щелку. Лицо Ирен было словно высечено из алебастра. Ее щеки горели. Старого Нортона я не увидела, сумев разглядеть лишь влажно поблескивавшие носки черных ботинок, почти касавшиеся подола платья моей подруги.
– По-моему, вы уже и так сказали, мистер Нортон, что не собираетесь церемониться, – вкрадчиво напомнила Ирен холодным тоном.
– Вы даже не подозреваете, насколько я могу быть бесцеремонным, если меня вывести из себя. Настоятельно вам советую: немедленно прекратите вынюхивать. Остановитесь, пока не поздно.
– Угрозы – неотъемлемая часть вашей профессии?
– Если вы угрожаете мне и моим близким, не удивляйтесь, что я отвечаю вам тем же.
Ботинки метнулись к двери. Скрипнули петли, и дверь с грохотом захлопнулась. Раздался топот удаляющихся шагов на лестнице, который стих, сменившись шумом дождя о крышу. Кинувшись к полукруглому окну, я склонилась над подоконником, прижавшись носом к мокрому стеклу.
Внизу я увидела черный экипаж, лоснящийся под струями дождя. Из дома вылетел мужчина в роскошном бархатном цилиндре. Неожиданно остановившись, он резко повернулся и кинул взгляд на наше окно. Отпрянув от стекла, я прижалась к стене, однако, боюсь, слишком поздно. Не исключено, что меня заметили.
Когда я, набравшись храбрости, снова выглянула в окно, мистер Нортон уже сидел в экипаже, энергично устраиваясь поудобнее. Надо полагать, наш гость был вне себя от ярости, коли он вышел под дождь в такой дорогой шляпе.
Хлопнули поводья, и экипаж с грохотом поехал прочь. Вдруг что-то треснуло со звуком, напомнившим мне далекий раскат грома. Это порвалось платье Ирен, когда моя подруга полезла ко мне на подоконник.
Прижавшись горящей щекой к ледяному стеклу, она проводила взглядом удаляющийся экипаж. Я никогда прежде не видела ее столь взволнованной, однако, что именно вызвало это волнение – гнев или торжество, мне было сложно сказать.
– Подумать только, Нелл, какой гнусный, отвратительный человек! Впрочем, он невольно поведал мне то, что мечтал сохранить в тайне.
– Что именно?
– О том, что с Бриллиантовым поясом мистера Тиффани связана какая-то тайна. И я ее непременно узнаю, даже если мистер Тиффани откажется от моих дальнейших услуг. Подумать только, он знает, как обходиться с людьми моего сорта! Ни черта он не знает, коли считает, что Ирен Адлер можно так просто запугать.
Глава восьмая
Расследование заходит в тупик
Скрипка лежала на бархатной обивке приоткрытого футляра. Трубка одиноко ютилась в пустой соуснице. По полу гостиной корешками вверх были раскиданы страницы "Дейли телеграф", напоминая палатки вставшей лагерем захватнической армии.
Когда я увидел квартиру на Бейкер-стрит в таком беспорядке, во мне шевельнулось подозрение. Я стал рыться в ящиках в поисках шприца, которым нередко пользовался Шерлок Холмс в пору апатии и праздности, однако ничего не нашел. Тогда я посмотрел под разбросанными газетами. Результат – тот же.
Опустившись в кресло, я было принялся читать газету, которую мне удалось собрать воедино из отдельных страниц, но тут дверь распахнулась, и я почувствовал, как мне в ноздри ударил запах лука и угля.
На пороге я увидел фигуру сутулого краснолицего мужчины с глубоко запавшими глазами и длинной седой бородой, которая сделала бы честь любому из ветхозаветных пророков.
– Слушайте, сэр… – начал я негодующе, возмущенный столь наглым вторжением.
Шелестя черным нарядом, незваный гость быстрым шагом двинулся в мою сторону, напомнив мне своим видом мрачного ворона из одноименного стихотворения По. Я уж было собрался выставить наглеца, как вдруг заметил в его глазах хитрый блеск.
– Холмс? Где вас, во имя всего святого, носило?
С губ бородача сорвался знакомый смех. Он выпрямился, стащил с головы бесформенную черную шляпу и рухнул в кресло:
– Я только что вернулся из Уайтчепела, дорогой Уотсон. Жаль, что мне больше не удается вводить вас в заблуждение своими нарядами. К счастью, мои подопечные не столь проницательны, как вы.
– Уайтчепел? Что вас могло заинтересовать в этих трущобах?
– Бриллианты, мой друг, соединенные в цепь столь длинную, что ею подпоясывалась сама королева.
– Так вам удалось отыскать бриллианты мистера Тиффани?! Где?
– Насколько я могу судить, вы считаете, что пояс найден и уже передан заказчику. Должен вас разочаровать: все не так просто. Однако мне удалось отследить путь бриллиантов от Парижа до Лондона. Вновь в продаже они не появлялись. Из этого следует, что они сейчас принадлежат тому, кто их изначально приобрел.
– И вам известно, кто это?
– Ну конечно, Уотсон. Выяснить это было не так уж и сложно.
– Значит, вы выполнили поручение мистера Тиффани.
– Не совсем. Мне предстоит разгадать еще одну загадку, куда более сложную. Владелец бриллиантов пропал пять лет назад. Бесследно. Бриллианты исчезли вместе с ним.
– Вы не могли бы рассказать все по порядку? – взмолился я. – А то вы сначала воодушевили, а потом снова разочаровали.
– Все-таки надеетесь заполучить сюжет для очередного рассказа? Не хочу вас расстраивать, однако боюсь, что он окажется недописанным. Вы удивляетесь моему странному наряду, но, думаю, поймете все сами, если я вам скажу, что лучшими знатоками драгоценных камней и всего того, что с ними связано, являются еврейские торговцы бриллиантами родом из Голландии.
– Теперь я начинаю понимать. Вы переоделись в старого раввина.
– Старого мудрого раввина, Уотсон, – подтвердил мой друг. – В таком виде я мог спокойно ходить по торговцам и выведывать у них драгоценные крупицы информации. Кто поверит, что узкие переулки Уайтчепела служат домом не только тряпичникам, проституткам и ворам, но и торговцам, продающим бесценные камни? Христианские государства много веков назад оказали себе медвежью услугу, запретив евреям торговать и оставив им только ростовщичество. Человек может стать великим вне зависимости от своего вероисповедания. В нашем веке это ярко продемонстрировали и Ротшильд, и Дизраэли.
– Но, Холмс, в Уайтчепеле живут лишь беднейшие из евреев. Что можно узнать, опустившись на самое дно общества?
– Сведения о перемещениях Бриллиантового пояса, Уотсон, если этот глагол можно употребить применительно к неодушевленному предмету. – Сорвав накладную бороду, Холмс принялся отковыривать театральный клей, приставший к его впалым щекам.
– Ну и?
– Не терпится все узнать сегодня, Уотсон? Никаких экивоков и уклонений от темы? И вы еще потом смеете обвинять меня в равнодушии к основным политическим проблемам современности! Хотите голых фактов – извольте. Нам известно, что пояс пропал во время революции сорок восьмого года. Восставшие граждане свергли Луи-Филиппа и прикарманили кое-что из королевских драгоценностей. Так всегда поступают восставшие, даже преисполненные самого искреннего праведного гнева. Первым владельцем пояса был Жан-Поль Ренар. Этот хитрый малый сразу же после революции перевез пояс в Лондон. Здесь он отыскал голландского торговца драгоценностями по имени Целлерштейн, который сразу понял, что перед ним предмет огромной стоимости, но продать его в том виде, что он есть, будет очень непросто. При этом Ренар настаивал, чтобы Целлерштейн немедленно нашел покупателя, ясно отдавая себе отчет в том, что из-за подобной спешки цена будет ниже. Если бы Жан-Поль согласился разобрать цепь и продать каждый камень в отдельности, Бриллиантовый пояс был бы уничтожен безо всяких надежд на восстановление. Однако Ренар, видимо из патриотических побуждений, не захотел губить столь выдающийся шедевр французских ювелиров и настоял на том, чтобы пояс продали целиком. Это требование усложнило задачу Целлерштейна и затянуло процесс сбыта. Поведавший мне всю эту историю сын Целлерштейна, который в то время был ребенком, хорошо запомнил пояс. По его словам, он напоминал "кусочки радуги", свитые в одну нить. Так или иначе, благодаря стараниям Целлерштейна о поясе стало известно в определенных кругах аристократов и богатых коммерсантов, которых не смущало происхождение сокровища. В сорок девятом году о поясе ходили самые разные слухи. Кто-то утверждал, что его новым хозяином стал Альфред Крупп, другие указывали на будущего русского императора Александра Второго, или на нашего ныне покойного принца Альберта, или на кого-нибудь еще из великих. Самое странное, что в ряды знаменитых претендентов на обладание бриллиантами затесался никому не известный человек – некий Джон Чаппи Нортон по кличке Блэкджек. Мягко говоря, Уотсон, Нортон был малоприятным человеком. Мерзавец и негодяй, которого едва принимали в приличном обществе. А вот партия ему подобралась – на удивление. Честно говоря, на брак с такой женщиной он даже не смел и рассчитывать: он женился на одной из внучек драматурга Шеридана. Потом, правда, она от него ушла, но почему – никто не знает.
– Ушла от него? Даже в наше время одни лишь авантюристки да актрисы живут отдельно от мужей. Представляю, какой грандиозный скандал разразился в пятидесятых.
– Нет, Уотсон, никакого шума не было. Кстати, она забрала с собой трех сыновей.
– Тогда, получается, ее муж был настоящим чудовищем.
Холмс пожал плечами. Детали семейных ссор его интересовали только в том случае, если имели непосредственное отношение к расследованию.
– Кем бы Нортон ни был, вскоре он стал одержим идеей обладания Бриллиантовым поясом. Я подозреваю, у него появилась любовница. Где незаконно приобретенные бриллианты, там и беспринципные женщины рука об руку с жадными мужчинами. Блэкджек был скорее хитрым, чем умным. Денег у него не водилось, однако его жена, благодаря дедовским связям, стала весьма популярной писательницей-романисткой.
Видимо, я озадаченно нахмурился, поскольку Холмс позволил себе ненадолго отвлечься от основной сюжетной линии своего рассказа:
– Нет, вам вряд ли удастся вспомнить названия ее произведений. В этом нет ничего удивительного. Часто бывает, что десяти лет оказывается вполне достаточно, чтобы публика напрочь забыла писателя, которого некогда превозносила до небес. Нам же хватит и того, что миссис Нортон достаточно быстро сколотила на гонорарах кругленькую сумму, на которую жила вместе с сыновьями. Вот Блэкджек и подал на нее иск.
– Он потребовал ее денег через суд?
– С юридической точки зрения она продолжала оставаться его законной женой. Все, что имела она, принадлежало и ему. Так что суд он выиграл.
– Возмутительно! – вскричал я. – И этот подлец потратил деньги на приобретение Бриллиантового пояса?
– Чего здесь возмутительного, Уотсон? Вы же сами сказали, что лишь авантюристки и актрисы живут порознь с мужьями. Ваши взгляды совпали с точкой зрения суда.
– Да, но в данном случае… А что же их сыновья? Что случилось с ними?
– Ничего примечательного, как, собственно, и с их матерью. Она умерла в семидесятых в той же бедности, которую некогда делила с Блэкджеком. Ее романы вышли из моды, а все деньги забрал супруг.
– А сам Нортон?
Холмс хмыкнул, глубоко затянулся и заговорил, с каждым словом выдыхая маленькое облачко дыма: