* * *
…А ночь уходила. Поезд летел к новому утру, оставляя на вагонах комки клокастой темноты. Юрий так и не заснул больше, он курил сигарету за сигаретой и вспоминал утро, с которого все началось.
Не позвони ему Мишка или послушай он жену и останься дома, жизнь его сложилась бы иначе.
Но что вспоминать об этом. Он сам выбрал свою судьбу.
А Москва надвигалась. Он чувствовал это, словно излучение необыкновенной силы неслось навстречу поезду. Когда за окном замелькали нелепые дома подмосковного города, он пошел бриться. Нельзя было приезжать домой не в форме. Он с наслаждением выдавил на лицо мыльный крем, взбил помазком душистую пену. Как бесшумно и ласково идет по щекам жилеттовский нож. Как упоительно пузырится и лопается на щеках невесомая пена. Все учел дядя Игорь. Все. Даже американский одеколон "Арамис" передал. Любимый Юрин одеколон, который в Москве можно было купить только по талонам или в "Березке" за чеки.
Проводник постучал в дверь, открыл. В купе стоял запах одеколона и хорошего табака. Да и пассажир был видный, одетый в кожаную куртку и красивые брюки.
- Билет нужен?
- Нет, спасибо.
- А чайку?
- Спасибо, выпью.
- А может быть, кофе?
- Несите кофе.
А за окном проносились дачные поселки. Дома в свежей клейкой весенней листве. Это были ближние подступы к Москве. Дальше начинался город. Вагоны изогнулись на повороте, и он увидел свой город в солнечном, почти библейском мареве.
Все. Он приехал.
Побежали мимо окон последние платформы, по раннему времени практически пустые, поплыли закопченные пакгаузы. Репродуктор в купе грянул марш, и диктор объявил: "Товарищи пассажиры, наш поезд прибывает в город-герой, столицу нашей Родины, Москву".
Та жизнь кончилась. Начинается новая, неведомая, с чистого листа.
Москва. Май 1982 года
Он стоял на площади Ленинградского вокзала и курил. Первая сигарета в родном городе. Конечно, все произошло совсем не так, как он думал, ворочаясь ночами на лагерной шконке. Почему-то не охватило его чувство всепоглощающей радости, которое он испытал в поезде, ушло оно, растворилось. Сколько он рассказов слышал от людей, вернувшихся в Москву "от хозяина", и все почему-то говорили о радости, которая охватывала их на вокзальной площади. А он не испытывал этого чувства. Стоял, курил, словно ожидая, что это ощущение встретит его у входа в вокзал, как любимая девушка с цветами.
Нет. Приехал и приехал…
Он вышел из метро, пересек Грузинский Вал, вошел во двор своего детства. И только там у него в первый раз дрогнуло сердце.
Господи! Ничего не изменилось. Тот же Ленин посередине сквера. Уже переругиваются молоденькие мамы с колясочками и небритые, в живописных нарядах собачники.
Была еще одна лагерная примета, очень точная: какого знакомого первого встретишь, так жизнь на воле и сложится. Не повезло Ельцову. Встретил он первым Витьку Старухина. Тот выгуливал элегантного коричневого пуделя, который совершенно не гармонировал с его выношенным до нитяного блеска старым спортивным костюмом.
- Это ты, Еля? - Старухин назвал его школьной кличкой.
- Как видишь.
- Стриженый… - Витька полез в задний карман, достал пачку "Примы". - Значит, тока-тока из тюряги.
- Именно.
- Ну что, - в голосе Витьки послышались ликующие нотки, - высоко забрался ты, прежде чем в говно упасть. Теперь ты в нем поваляешься. Не все на "Волгах" кататься. Говорили, что жена тебя послала?
Откуда-то, из недалекого вчера, накатила мутная волна злобы. Еле руку сдержал Юрий и ответил по-лагерному:
- Ты кончил?
- Кончил, - ухмыльнулся Старухин.
- Тогда пойди подмойся.
Сказал, словно в харю его небритую плюнул, и пошел по аллейке. Только радость окончательно ушла. Совсем. Напрочь.
Гулко простучали каблуки под аркой. Знакомый звук. Когда-то он любил нарочно шумно прошагать здесь. А вот и его двор. Ткнулся в подъезд, а дверь заперта. Теперь вход с другой стороны.
Видимо, в свое прошлое надо возвращаться с хорошим настроением. Тогда воспоминания становятся светлыми и добрыми. Испортил ему встречу с молодостью гад Старухин, а когда-то на одной парте сидели.
Юрий не уезжал из этого дома. Не собирал вещи, не связывал книги. Отсюда он уехал в военное училище, а в отпуск приехал в новую трехкомнатную квартиру на улице Горького. В старой квартире остался дядя Игорь. Покойная мама любила говорить: "Наконец Игорек устроит свою жизнь", намекая на то, что дядька, оставшись один, немедленно женится на достойной женщине.
Но не таков был Игорь Дмитриевич. Славился он по Москве как ходок, весельчак и гуляка. Так он и не устроил своего счастья. А после гибели родителей Юрия перенес на любимого племянника всю свою любовь.
И вот через двадцать с лишним лет возвращается Юрий Ельцов в дом, где родился. Потому что нет у него другого. Пока он заготовлял древесину в пленительной Карелии, любимая жена выписала его из родительской квартиры, обменяла ее с доплатой на четырехкомнатную и проживает там с новым замечательным мужиком.
Вот что значит всего два года побыть "у хозяина". А в подъезде все-таки не сохранился запах его детства. Тогда благоухало жареной картошкой.
Медленно поднялся он на третий этаж и остановился у двери с табличкой "143". Дядька так и не сменил звонок. Старый, заслуженный, как вечевой колокол в Великом Новгороде, красовался на двери медный кружок, ручка и надпись для дураков того далекого времени: "Прошу повернуть".
И он повернул ручку.
* * *
Утром полковник Баринов встречался с агентом на конспиративной квартире на Сретенке. Агент сам позвонил ему домой и дал понять, что располагает срочной информацией. Договорились встретиться в восемь утра. Баринов приехал на полчаса раньше, приготовил кофе, сделал бутерброды с сыром. Когда пили кофе и проговаривали, как писать донесение, Баринов понял, насколько важными сведениями располагает этот человек. Агент работал с Бариновым давно, зарекомендовал себя с лучшей стороны, имел обширные связи в верхушке московской торговли, и не только там. Служил он в Министерстве торговли на должности хоть и не руководящей, но и не рядовой. Имел отдельный кабинет и секретаршу, что придавало его положению необходимую солидность. Связи по линии дефицита делали его весьма нужным. И многие к нему обращались. Он помогал по мере сил, вернее по указаниям курирующего офицера. В КГБ тщательно проверяли просителя в качестве потенциального источника информации и только тогда давали добро.
На счету агента было несколько блестящих разработок, а за трикотажное дело его наградили орденом "Знак Почета", который лежал в сейфе у Баринова.
На этот раз агент сообщил о связях директора Елисеевского гастронома Соколова. Донесение выводило чекистов на новые перспективные разработки.
После кофе Баринов передал агенту его жалованье - 180 рублей, получил расписку и тепло попрощался с ним.
Он еще раз прочел донесение. Что и говорить, агент был бесценный. Он даже указал на тех, кого можно завербовать из окружения Соколова.
Баринов приготовил еще чашку кофе, медленно выпил, закурил "Мальборо" - подарок агента. Конечно, нарушение. Нельзя ничего брать у верных помощников. Но хорошие сигареты были слабостью полковника.
Он сделал стремительную приборку, вымыл посуду и спустился к машине. Его "жигули" первой модели сверкали вымытыми боками.
В хорошем настроении поднялся к себе в кабинет. Нужно было идти к Михееву. В коридоре его догнал майор Рудин.
- Виктор Антонович, я к вам.
- В чем дело, Сережа?
- Объект прибыл.
- Кто?
- Ельцов.
- Когда?
- Сегодня утром.
- Вот это интересно. Пошли к генералу.
Дежурный в приемной начальника управления пропустил их в кабинет сразу же. Михеев сидел на диване и пил чай.
- Ну что у вас, ребята?
- Во-первых, очень интересное донесение по связям Соколова.
- Когда поступило?
- Сегодня в восемь утра.
- Источник?
- Сомов.
- Это, а что во-вторых?
- Ельцов прибыл.
- Тоже неплохо. - Генерал поставил чашку на журнальный столик, встал.
- Что касается Ельцова… - Михеев задумался, - вернее, этой странной истории с ереванским банком… Да вы садитесь, товарищи, садитесь, можете курить.
Баринов сел, достал пачку "Мальборо", с усмешкой посмотрел на генерала.
- Давай, Виктор, сигарету хорошую, - засмеялся Михеев, - знал бы раньше, сам бы взял на связь Сомова.
- Знал бы прикуп, жил бы в Сочи, Борис Николаевич.
- Это точно. Так вот, друзья мои, какая у нас получается странная картина. Десятого ноября одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года МВД посылает в адмотдел ЦК на имя Савинкина писулю. В ней ясно говорится, что Михаил Гаврилович Николаев, он же Махаон, скончался на зоне в Лабытнанги в сентябре 1978 года. Через год после своей смерти он встречается с Ельцовым. Кстати, давайте закодируем Ельцова, какие есть предложения?
- А что здесь думать, - пыхнул ароматным дымком Баринов, - пусть он будет у нас "ЗК".
- Ну что ж, ЗК так ЗК. Источник в своем донесении сообщил, что ЗК в своем разговоре упоминал некоего Ястреба, раскрутившего его дело. Мы прошлись по кличкам, выявили нескольких человек, но они никакого отношения ни к ереванскому банку, ни к той демонической фигуре, которую упоминал Махаон, не имеют.
Теперь о Махаоне. Он исчез. Растаял. Его ищет весь КГБ. И ничего.
- Возможно, его убрали, как и Жору Ереванского.
Баринов с явным сожалением погасил сигарету.
- Все может быть, но… - Михеев встал, достал из кармана ключи, открыл сейф, вынул из него бумагу. - Вот сообщение о том, что смотрящий на зоне, вор в законе Петраков по кличке "Петро", получил от Махаона ксиву о том, чтобы тот берег Ельцова.
Я предполагаю, что Махаон залег. Выйти он может только на ЗК. Теперь о самом ограблении. Нам стало известно, что приговоренный к высшей мере теневик Абалов - младший брат исчезнувшего в восемнадцатом году начальника Гатчинского ЧК Бориса Абалова.
Уезжая из страны, Карл Фаберже оставил в норвежском посольстве на Мойке чемодан с наиболее дорогими камнями и изделиями. Наш замечательный ювелир надеялся, что ценности эти переправят дипбагажом к нему в Париж. Но Зиновьев зимой восемнадцатого приказал "лечить Питер от золотухи", и чекисты начали трясти посольства…
- Вот время было, - мечтательно сказал Баринов.
- Было, но прошло, - засмеялся Михеев, - так вот, начальник Гатчинского ЧК тряс норвежское посольство и изъял там чемодан Фаберже. Изъял и уехал с ним в неизвестном направлении. По агентурным каналам нам известно, что у расстрелянного Абалова были редкие ювелирные изделия работы Фаберже, которые так и не нашли при обыске.
Директор банка, родственник Абалова, заявил, что сейф этот стоял в хранилище с незапамятных времен, замок считался испорченным и он о его содержимом ничего не знает.
Думаю так: гатчинский Абалов сбежал с ценностями и завещал остатки своему младшему брату. А что именно было в похищенном Абаловым чемодане, мы узнали из интервью господина Фаберже газете "Пари суар" от 17 июня 1920 года.
Особую ценность представляют бриллианты, сапфиры и изумруды, ограненные лучшими амстердамскими мастерами. Все камни весом от восьми карат. Считаю, что ценности эти похищены по указанию пока неизвестного нам высокопоставленного лица.
- Почему высокопоставленного? - перебил генерала Баринов.
- А кто смог бы освободить Махаона из колонии? Время корнета Савинова прошло. Виктор Антонович, доложите свои соображения.
- Соображение одно. Думаю, что ЗК встречался с Махаоном, тем более, как мы установили, они одноклассники, занимались вместе боксом, выступали за одну команду и жили в одном доме. Что любопытно, дядя Ельцова, полковник милиции, арестовывал Махаона, но это не повлияло на их отношения…
Михеев хлопнул ладонью по столу, прерывая Баринова:
- Запомните, Виктор Антонович, полковник Ельцов, бывший начальник МУРа, - один из лучших сыщиков, которых я знал, поэтому вести оперативную игру с его племянником будет весьма сложно. Запомните. Мы должны использовать Ельцова втемную. И мы должны его направлять. Руководить им.
- Борис Николаевич, вы прекрасно знаете: для того чтобы выйти на этих людей, ЗК должен иметь к ним подход. Тогда он был обозревателем ведущей газеты, автором книг и документальных фильмов, зятем замминистра. А сейчас?
- Вот наша задача и создать его заново. Ну и, конечно, он будет находиться под постоянным контролем. Этим займетесь вы, Рудин.
- Есть, товарищ генерал! - Майор вскочил.
- Думайте, ребята, думайте. Где он будет жить?
- Грузинский Вал, 26, квартира 143, телефон 251-07-02.
- Это квартира дяди?
- Так точно.
- А где он любил бывать?
- В Доме кино.
- Отлично, там мы к нему сможем подвести кого угодно. Ну, а что касается его социального статуса, не забывайте, что в большинстве учреждений культуры в кадрах сидят наши люди из действующего резерва. У меня все, идите и думайте.
* * *
Лена Патолина, бывшая жена Ельцова, вернулась домой около двенадцати. Ей пришлось встать рано, чтобы успеть к Виктору в парикмахерскую на углу Гоголевского бульвара и Сивцева Вражка. К Виктору обычно записывались недели за две, но ее новый друг, всесильный Александр Михайлович, один раз позвонил ему, и мастер начал принимать Лену, когда ей было нужно:
- Вас, Елена Павловна, и Галину Леонидовну Брежневу я принимаю без всякой записи.
Она только вошла в квартиру, как зазвонил телефон.
- Алло. - Лена подняла трубку.
- Ленка, новость отпадная, - услышала она в трубке голос подруги Женьки.
- Ты новую шубу купила?
- Нет, - торжествующе заверещала в телефон Женька.
- Новый роман?
- Да мне и старого хватает. Это для тебя новость! Для тебя!
Голос Женьки срывался, так она была переполнена информацией.
- Ну что у тебя, не тяни. Я только из парикмахерской, кофе еще не успела выпить.
- Ну ладно, скажу… Твой Ельцов вернулся. Ты чего замолчала?… Лен, а Лен? Тебе плохо?
- Мне никак, Женя. Ни плохо, ни хорошо. Только головной боли прибавится. Когда он вернулся?
- Сегодня утром.
- А как ты узнала?
- А мне один хмырь позвонил, он с его дядькой в одном доме живет. Гулял с собачкой, а твой с сумочкой топает к родному дому. Говорит, что выглядит классно.
- Спасибо, Жень, до вечера. Ты в Барвиху едешь?
- А как же.
- Вот там и поговорим.
Женя Губанова повесила трубку, посмотрела на сидящего в одних трусах на кровати мужчину.
- Ну что? - поинтересовался он, - задергалась?
- Судя по голосу - нет.
- Я Юрку Ельцова хорошо знаю, работал вместе с ним. Он парень крутой. Эта мочалка министерская его из своей жизни выкинула.
- Да уж, - Женька надела халат, - тебе кофе или чай?
- А пива нет?
- Как ты мне надоел, Игорь, ну нельзя же каждый день нажираться.
- Не преувеличивай, Женька, не надо. А зачем мы в пресс-центр поперлись? Ты же меня и потащила.
- Ты - алкаш, а я виновата. Будешь так пить, станешь импотентом.
- Ну, до этого надо дожить.
- Ничего, доживешь. Но ты подумай, у Ленки ничего не дрогнуло. Вот выдержка.
- Сука она, - сказал Игорь, - дело Юрки состряпано от начала и до конца. Помешал кому-то. А она даже передачи ему не посылала. Развелась, и все.
- Развелась! - крикнула из кухни Женька. - Да она же его обокрала.
- Как так?
Игорь натянул брюки, пошел на кухню. На столе стояли две банки финского пива "Свинолобов". Огромный дефицит, недавно появился в Москве.
- Где взяла, подруга?
- Где, где! В Караганде. Вчера у бармена для тебя, алкаша, выпросила.
- Вот за это я тебя и люблю.
- Только за это? - с внезапной грустью спросила Женька.
- Ты же знаешь, малыш. Пойду себя в порядок приведу.
Через полчаса Игорь, принявший душ, выбритый, благоухающий французским одеколоном, вышел к столу.
- Так что ты говорила насчет "обокрала"?
- А ты не знаешь? - Женька отхлебнула кофе.
- Нет.
- Она его выписала, а квартиру немедленно обменяла.
- Значит, парню и вернуться некуда? - ахнул Игорь.
- Это еще не все. У нее доверенность на его книжку была, она все денежки и сдернула. Шмотки его хорошие, которые он из-за бугра навез, фарцанула, а дерьмо всякое дядьке отдала. Добилась решения суда на раздел имущества и "Волгу" его толкнула за пятнадцать штук. А официально оценила ее в семь. Бывшему муженьку три с полтиной - и привет.
- Ты будто радуешься. - Игорь залпом выпил пива.
- А я и не знаю, радуюсь или плачу. Я Ленку со школы знаю, она всегда сукой была. Как она Юрку охомутала, ума не приложу. Мужик, как линолеум: если с первого раза правильно уложить, потом всю жизнь можно топтать ногами.
- Значит, ты меня правильно уложила? - Игорь открыл вторую банку пива.
- Это к сильным мужикам относится, - грустно ответила Женька, - к таким, как Юрка; ты слабенький, ты - как рис. Чем тебя заправить, таким и будешь. Но я тебя за это и люблю и заправляю острым соусом.
- Ну и на том спасибо. Ты в Барвиху едешь?
- И ты тоже.
- Нет, я к Юрке пойду, мы с ним товарищами были, я ему письма писал.
- А я и не знала, - Женька прищурилась, - тогда я тоже никуда не поеду, а пойду с тобой.
Игорь благодарно посмотрел на нее.