* * *
Если день длился до бесконечности долго, то половина ночи пролетела быстро. Немцы больше не лезли, лишь напоминали о себе их пулеметчики. В ответ летели очереди из "дегтяревых". Обнаружилась куча дел, выполнить которые надо было обязательно.
Зелинский настаивал, чтобы на повозку погрузили небольшой, но тяжелый сейф с партийными и комсомольскими учетными карточками. Набралось полмешка протоколов собраний, папки с документами о поощрениях и взысканиях.
– Про сейф забудь, – сказал Журавлев. – Мне важнее раненых вывезти. Учетные карточки сложи в сумку, сам их будешь охранять. Остальную макулатуру сожги. Я тоже все документы сожгу, кроме пограничной книги и списка личного состава.
– Нарушение партийной дисциплины. Извини, Иван Макарович, но я отражу это в политдонесении.
– Э, да тебя немецкие бомбы крепко встряхнули, – присвистнул начальник заставы. – Или башку на сторону ведет. Сейчас, что ли, писать будешь?
– Да, сейчас.
– Не дури, – впервые обругал политрука Журавлев. – Нам еще документы жечь надо, уничтожать материальное имущество, взорвать боеприпасы, которые не сможем взять. Вон Будько акты строчит, а кто дежурить ночью будет? Кондратьев с Мальцевым?
– Ладно, потом напишу, – согласился политрук.
В строю остались двадцать три пограничника (считая Журавлева и Зелинского) и шестнадцать саперов во главе с лейтенантом Кондратьевым. Погибли около тридцати человек.
Оставлять врагу любое воинское имущество приравнивалось Уставом к преступлению. Даже после жестокого боя и бомбежки оставалось много чего, что надо было уничтожить.
Каждый из четырех десятков уцелевших бойцов получил по двести патронов и несколько гранат. Торопливо снаряжали диски для ручных пулеметов и автоматов. Будько раздал людям сухари, консервы, сало, махорку, но оставалось еще много чего, что предстояло срочно сжечь.
Обливали керосином старое и новое обмундирование, продукты. Не выдержав такого расточительства, старшина навязывал бойцам пачки печенья, масло, гречневые концентраты.
– И так загружены под завязку, – отказывались люди. – А масло растает.
– Ну хоть животы набейте перед дорогой.
– Ага, с полными животами под пули!
– Поджигай быстрее, – не выдержал Журавлев.
Пока собирались, умерли двое раненых. При свете горящих складов торопливо копали новую могилу. Немцы, встревоженные суетой, открыли огонь. Один из пограничников был убит пулей в голову. Могилу пришлось расширить.
Выход был назначен на час тридцать ночи. Будько подорвал оставшиеся боеприпасы. Люди торопливо шагали на северо-восток, туда, куда их вел Журавлев.
Немцы не препятствовали уходу пограничников. Шестая армия и Первая танковая группа уже глубоко вклинились на советскую территорию. Уничтожить русских на марше будет легче, чем снова и снова штурмовать их траншеи и терять людей.
Мы вернемся! Эту фразу упрямо повторяли тысячи бойцов, покидавших свои заставы. Здесь не было никакой рисовки и пафоса. Пограничники, которые нанесли первые, довольно болезненные, удары по вражеской армии, верили в победу.
Тогда еще никто не предполагал, что война продлится четыре года.
Глава 5
Смерть на дорогах
На рассвете вышли к райцентру. Там уже находились немцы. На окраине стоял легкий танк, неподалеку были вырыты окопы. Двинулись на запасное место сбора в шести километрах от городка.
Бойцы, упорно сражавшиеся весь долгий день двадцать второго июня и не спавшие две ночи, буквально свалились, когда одолели последний километр. Здесь находился штаб пограничного отряда, остатки нескольких застав и часть батальона прикрытия капитана Зимина.
Доложившись подполковнику, Журавлев узнал, что почти полностью погибла соседняя, самая ближняя к нему пятая застава. Немцы сразу применили там артиллерию. Через несколько часов был убит командир заставы Артем Ясковец, с которым служили рядом почти два года.
Восемь уцелевших пограничников, раненых и контуженых, во главе с политруком прорвались сквозь окружение. Шли по той же дороге, по которой выслали на рассвете связистов и по которой вывозил раненых и жену Журавлева Андрей Щербаков. Всем троим и раненым с ними повезло, они благополучно миновали опасное место. Остатки пятой заставы спустя несколько часов попали здесь в засаду.
Хлопцы батьки Бандеры, видя быстрое продвижение немецкой армии, действовали активно, хорошо зная местность. Они перехватили группу на повороте узкой дороги и расстреляли в упор. Сумели спастись только двое.
– Что делать дальше? – спросил Журавлев начальника отряда.
– Выставь караулы, а люди пусть отдыхают. Должны подойти еще два батальона, штаб полка и артиллерия.
Когда капитан вернулся к своим, все спали. Лишь Кондратьев и Будько упрямо держались на ногах. Со стороны эти двое выглядели почти комично. Долговязый лейтенант-сапер и мелкий, едва достающий ему до плеча кавалерийский старшина Яков Будько.
За последние два месяца, с тех пор, как взвод был прикомандирован к заставе, они крепко сдружились. И сейчас охраняли спящих людей. Рядом лежала фляжка с водкой и открытая банка консервов.
– Выпьешь, Иван Макарович? – предложил старшина. – Надо хоть немного напряжение снять, да и погибших помянуть.
– Наливай, чтобы вам меньше досталось. Свалитесь ведь.
– Я же кавалерист! – объявил Будько. – Меня фляжкой не собьешь.
Подошел командир батальон Зимин, сел рядом. Ему тоже налили. Капитан с жадностью доел тушенку, грыз сухари.
– Открыть еще банку? – спросил Будько. – У нас этого добра хватает.
– Давай. За весь день кусок хлеба проглотил, да ребята откуда-то огурцов принесли.
– Я для вас окопы в полный профиль вырыл, – укоряюще сказал Кондратьев. – Командный пункт, землянки. Ни хрена не дождались. Сами, без вашей поддержки воевали.
– И как воевали, – раскачиваясь, жмурил глаза старшина. – Геройски! Не меньше чем с двумя ротами схватились. Они перебежками наступают, пулеметы строчат, а мы их укладываем. Бойцы гибнут, другие на их место встают. Когда минометы и пушку подтащили, совсем тяжко стало. Но мы половину расчетов перебили. Миша Колчин на пригорок пулемет вытащил и по той пушке давай садить. Погиб парень смертью храбрых.
– Хватит, Яков, – перебил подвыпившего старшину Журавлев. – Еще песню запой!
– А что? И спою в память о хороших ребятах. Взвод германцев в землю вогнали. Целый взвод, даже больше, – упрямо повторял Будько. – Я из этой винтовки двенадцать обойм выпустил. Из пулемета стрелял.
– Ты поспи лучше, – предложил Журавлев. – А у тебя как дела, товарищ комбат?
– Одна рота из трех осталась, да еще тыловики. Расколотили нас, опомниться не успели.
Григорий Пантелеевич Зимин отложил опустошенную консервную банку и рассказал свою невеселую историю.
Оказалось, поначалу батальон Зимина неплохо ударил по немецкой разведке. В субботу очень вовремя подвезли артиллерию, батарею легких "трехдюймовок" с запасом снарядов. Разбили бронеавтомобиль, два мотоцикла, ударили по наступающей колонне.
– Пулеметчики хорошо работали, – рассказывал Зимин. – Ну, думаем, сопатку германцу набили, подумают, прежде чем снова лезть.
Но немцы снова в атаку не пошли, а принялись долбить батальон из минометов. Затем налетела четверка истребителей "Мессершмитт-109".
– Честно говоря, они меня не испугали, – прикуривал папиросу Зимин. – У меня батальон почти пятьсот человек, одних пулеметов два десятка. Приказал открыть огонь из "дегтяревых", ожидаю, вот-вот наши соколы появятся.
– Появились? – спросил Будько.
– Подожди, дай досказать. "Дегтяревы" не помогли. Самолеты с такой скоростью пронеслись, что никто прицелиться толком не успел. Сбросили штук шесть "полусоток", чтобы нас для начала оглушить. Рвались, будь здоров, грохот и дым до небес.
– Мы их на себе тоже попробовали, – вставил старшина.
– Ну вот, а затем контейнеры посыпались. Раскрываются, а из них то ли бомбочки, то ли гранаты целыми пачками над головой взрываются. Сплошной железный дождь из осколков, никакой окоп не спасает.
Зимин продолжал рассказывать, что первым не выдержал молодняк. Едва "мессершмитты" исчезли, начали выскакивать наверх и разбегаться.
– Я вместе с другими командирами их за шиворот и назад в окопы. Кричим, наганами грозим, а тут все четыре "мессера" возвращаются и давай из пушек и пулеметов садить. Несется, сволочь, а впереди снаряды и пули полосу метров пять шириной вспахивают. Тут мы все начали в окопы прыгать. Мой ротный бойца вниз столкнул, а ему в спину как засадят, только брызги полетели.
– Ну а наши самолеты?
– Прилетели два "ишачка", спасибо им. Все четыре немца разом на них кинулись. Ничего, смелые наши соколята, не дрогнули. Только с "мессершмиттами" разве сравняются? У тех скорость и пушки, корпуса из металла. Расклевали "ишачков", в воздухе на куски развалились, летчики даже выскочить не успели. Одного немца подранили, он задымил и к себе заковылял. Зато трое других снова за нас взялись, только треск стоял. Самолеты улетели, бронемашины и мотоциклы пошли, следом танки, а встретить их нечем.
– Куда же батарея делась? – спросил Журавлев.
– Две пушки сразу вдребезги, а две другие осколками избитые. Расчеты контужены, пальнули раз несколько, их танки смели. Из пулеметов как в тире стреляли, людей на гусеницы наматывали. После такой свистопляски остался у меня один ротный командир, два взводных и неполная сотня бойцов с винтовками. Пулеметы, пока бежали, бросили. И как людей осуждать? Сплошная смерть вокруг и никакой подмоги.
– Знаешь, только не надо плакаться, – поморщился Журавлев. – Тебя послушать, конец всем. На нас тоже мины сыпали и два штурмовика бомбы бросали. Половина людей из строя выбыла, в основном погибшие да тяжелораненые. Но ведь никто не бежал.
– Чего ты сравниваешь твоих и моих? – вскинулся Зимин. – Я тоже не первый день замужем, финскую войну, слава богу, прошел. Но кто думал, что так внезапно навалятся?
– Брось. И ты и я еще недели две назад уже точно знали, что нападение состоится.
– Знали. А я без артиллерии сидел и пополнение получал. Каждый третий – местный. О чем думали, когда их призывали? Почти все разбежались, кто ноги унести сумел.
Неугомонного старшину все же свалила усталость. Он заснул где сидел, подняв воротник шинели. Заговорили потише, чтобы не будить его и бойцов. Разговор шел уже более спокойный.
Все трое: начальник заставы Журавлев, пехотный комбат Зимин и самый старший из них, сапер Кондратьев, были людьми, много чего повидавшими. Делились мнениями о нападении немцев.
Да, война началась внезапно, но ведь все трое знали, ее не миновать. И хотя сбивало с толку странное заявление ТАСС о соблюдении Германией пакта о ненападении, из Москвы едва не каждый день приходили директивы о повышении боеготовности.
Понемногу подтягивалось вооружение и в то же время шли настойчивые приказы не давать малейших поводов для провокаций. Разве повод является проблемой? Была бы сила, а повод для нападения найти легко. В этой противоречивости мы демонстрировали Гитлеру свою нерешительность.
Трое командиров не могли судить о готовности армии к отражению нападения. Но они видели, что стрелковая дивизия, обязанная прикрывать этот участок границы, передвигает свои подразделения с черепашьей скоростью, рассредоточивая их на большом расстоянии. Словно нерешительный шахматист долго чешет затылок перед каждым ходом, затем осторожно перебрасывает батальон ближе к границе и снова чего-то ждет.
Одна дивизия в масштабе фронта всего лишь песчинка. Но изменить положение на участке подполковника Платонова она могла вполне. Ее штаты составляли 18 тысяч человек, а вооружение 130 орудий разного калибра, не считая пулеметов. Однако разбросанная в разных местах дивизия не дала о себе знать.
Даже штаб полка так и не прибыл, вели бои два батальона и небольшое количество артиллерии. Организовать отпор немецким частям они не сумели. Об этом свидетельствовала история батальона Григория Зимина, который в меру своих сил пытался что-то сделать и потерял две трети личного состава. Судя по разрозненным сообщениям, авиационно-истребительный полк был также в основном уничтожен.
Штаб стрелкового полка не прибыл. Платонов, как старший по должности, организовал на месте сбора оборону и разослал в разные стороны разведку. Он все еще надеялся на скорый подход частей Красной Армии.
Радисты тщетно пытались наладить связь. Сквозь треск помех слышались обрывки разговоров, в основном на немецком языке. Танковый командир безуспешно искал один из пропавших батальонов.
– Четвертый, отзовитесь… четвертый.
В ответ раздавались быстрые команды на немецком, разные голоса что-то уточняли. Кто-то из немецких связистов, перехватив волну, стал передавать призыв окруженным частям сдаться. Перебивая всех, вдруг подала голос мощная радиостанция националистов. Там не скрывали радости по поводу быстрого наступления германских войск. Не слишком выбирая слова, предрекали червонной армии и всем большевикам вместе с жидами скорый конец. В виде одолжения тоже предлагали сдаваться, предварительно перебив комиссаров. "А мы глянем. Кого и домой отпустим…"
– Ищи наших, – прикрикнул на радиста штабной командир. – Чего всякую ерунду слушаешь!
Неутешительные сведения приносили разведчики. Все основные дороги были заняты немецкими войсками. Серьезных боев не наблюдалось, хотя кое-где звучали выстрелы, а вражеские самолеты бомбили какие-то цели километрах в тридцати восточнее.
* * *
По прикидкам Николая Мальцева, в лесу скопилась не менее пятисот-семисот человек. Остатки их заставы вместе со взводом саперов и батальоном (скорее ротой) Зимина выдвинули ближе к проселочной дороге и приказали рыть окопы.
Надо отдать должное, Платонов сумел быстро сколотить из разрозненных групп неплохо организованное подразделение. Периметр охранялся патрулями, создавалась оборонительная линия. В центре временного лагеря размещался штаб, полевая санчасть, комендантская рота.
Патрули не давали бойцам бесцельно слоняться, проверяли документы у вновь прибывающих. Но скопление в километре от дороги такой массы людей не могло долго оставаться не замеченным с воздуха.
Сержант Мальцев, под началом которого было всего лишь отделение из шести пограничников, не хуже больших командиров понимал, что дольше чем сутки – двое им не продержаться. Артиллерия практически отсутствовала. На их участке Николай увидел лишь старую горную пушку на деревянных, окованных железными обручами колесах.
Щит был диковинной, изогнутой, как сухой лист, формы, с торчавшим, словно обрубок, коротким стволом. Артиллеристы вяло ковырялись в земле. Ни шатко ни валко рыли капонир. У них осталось не более десятка снарядов и единственная лошадь. На небольшом костерке самый младший из расчета варил овсяную кашу, лошадь хрупала тот же овес.
Бойцы батальона Зимина, узнавшие вчера, что такое бомбежка и танки, рыли окопы резвее. Из оружия у них имелись лишь винтовки и пара пулеметов Дегтярева с малым запасом патронов.
Да и шестая застава (вместе с саперами Кондратьева) составляла, по существу, всего лишь взвод. Кроме винтовок и автоматов имелись три ручных пулемета. Боеприпасов вынесли сколько смогли, но они израсходуются в течение первого же боя. Вчера Николай убедился, как быстро пустеют коробки и ящики с патронами.
Соседним отделением командовал Щербаков Андрей. Сели вместе перекурить, к ним присоединился Василь Грицевич. Смотрели, как снова идут на восток тройки бомбардировщиков. Неподалеку на поляне паслись кони. Несмотря на запрет, дымили костры. В батальоне Зимина тоже варили еду.
Туда уже спешил патруль. После короткой ругани огонь залили водой из кипящего котелка.
– Мы почти сутки не жрали, – выкрикивал кто-то. – Вы, что ли, нас накормите?
Но патрульные уже бесцеремонно раскидывали костер артиллерийского расчета. Босой парнишка, развесивший портянки и обмотки на кустах, едва успел спасти котелок с недоваренным овсом.
– Обуйся, – приказали ему. – Расселись, как на именинах. Немцы кругом.
Другой патруль провел мимо них человек пять красноармейцев. Лишь у двоих имелись винтовки. Один поспешил содрать звездочку с пилотки, а обмотки были сняты и висели на плече.
– Вояки, мать их, – ругнулся Грицевич. – Обнаружат скоро наш табор и бомбами закидают.
– А все эти окопы как мертвому припарка, – мрачно проговорил Щербаков, стругая ножом ветку. – У бойцов в батальоне по несколько обойм на винтовку. Гранат совсем нет. Спросил, куда делись, а они отвечают, бросили мол, когда от танков убегали, как лишнюю тяжесть. Не в танки их кидали, а в кусты. Ну вояки!
– Танк гранатой не возьмешь, – заметил Николай.
– Связкой можно. В пяти штуках РГД шестьсот граммов тротила. Любую гусеницу порвет и даже днище проломит.
– Кроме покойного Миши Колчина, такую связку никто бросить не сумеет. Три килограмма веса.
Спор был пустой, так, от нечего делать. Все отходили от напряжения вчерашнего дня. Вспомнили погибшего пулеметчика Колчина, смелого парня, первого силача на заставе. На соревнованиях должен был вчера выступать. В субботу вечером тренировался, гири, как мячики, подбрасывал.
– А потом его миной подбросило. Какой парень был, от пулемета к пулемету бегал, пулям не кланялся.
Вспомнили остальных ребят, санитара Фомиченко.
– Помнишь, смеялись над ним, когда он диагнозы больным ставил? По-латыни даже чесал, чтобы умнее казаться.
– Ребенок и жена остались.
– Вдова, – поправил товарища Андрей Щербаков. – А Данила раненых под пулями вытаскивал. Смелый парень оказался. Как он сумел Мишку на горб взвалить? Тот в два раза его крупнее. Политрук тоже старался, но терялся с непривычки.
Мальцев был настроен более жестко.
– Кто из нас привычку к войне имел? Ну, может, Журавлев да еще старшина… Для остальных как удар по башке. Ничего, стояли на местах, стреляли. А у Зелинского крепко страх играл. Хреновый пример для всех.
– Не сбежал ведь. Даже из пулемета стрелял.
– Паршивенько он стрелял, руки тряслись.
– Так его другим вещам в училище обучали.
– Во-во, языком чесать, да политзанятия проводить.
Подошли двое бойцов из батальона Зимина, попросили закурить. Угостили их махоркой.
– Это у вас, что ли, костер залили?
– У нас. Концентрат пшенный сварить хотели. Ваши же погранцы не дали.
– Правильно сделали. Демаскируете всех своим дымом.
– А без жратвы как? Ребята сырьем эти концентраты грызут. По четвертушке на брата.
– Без еды не повоюешь, – согласился Грицевич. – Чего же вы так плохо подготовились? Ни харчей, ни патронов, ходите махорку стреляете. Старшина-то ваш живой?
– Живой, а что толку? Обоз и полевые кухни разбили. Да и черт с ним, с обозом. Из роты тридцать человек осталось. Кого постреляли, кто пропал, а местные в лес убежали.
– Ты, выходит, снайпер? – спросил другой красноармеец, показывая на винтовку с оптическим прицелом. – Первый раз такую штуку вижу.
– А я первый раз в человека вчера стрелял. То бишь в фашиста. Ничего, валятся с ног и дальше не бегут.
– Много побил?
Грицевич промолчал, а Мальцев ответил, что всей заставой положили не меньше взвода.