Он встал и направился к выходу.
- Ты куда? - удивился Самоваров.
- К мальчику Саше Ермакову, красивому с лица. Адрес, думаю, есть в Союзе художников. Что хоть на этой кружке нарисовано? Горошки, цветочки, статуя рабочего и колхозницы?
Ты её видел?
- Видел. Там гвоздём нацарапана эротическая сцена. И подпись "Пикассо".
- У-у! Это вещь! - оживился Стас. - Я пошёл, а ты ещё посиди, поворкуй, успокой даму. Впрочем, тут и так, по-моему, всё спокойно. Неотложка, как той соседке, не понадобится.
Самоваров не мог с таким выводом не согласиться. Он вспомнил ещё, как Капочка недавно болела гриппом, а Аночка её не навещала, боялась заразиться. Неосторожная везучая Аночка.
Глава 11
ДАМСКИЙ УГОДНИК
- Ваш друг ушёл?
Анна Венедиктовна просунула в дверь изящную седую головку.
- Он пошёл по делам.
- Ну и хорошо. Так-то лучше. Посидим теперь без него.
Старушка снова устроилась в кресле и вооружилась тем же сухим платочком.
- Вы предубеждены, Анна Венедиктовна, против Стаса… то есть Станислава Ивановича… - запротестовал Самоваров.
- Возможно! Но он такой! Такой грубый… И не в манерах даже дело! Мысли у него грубые. Всюду видит грязь. Это неприятно.
- Что делать, - вздохнул Самоваров. - Он ежедневно встречается с грубыми людьми. Воры, убийцы, насильники…
Анна Венедиктовна прикрыла глаза тонкими, как пергамент, веками, покачала головой:
- Я понимаю. Но я не люблю ничего грубого. И никогда не полюблю… Ну ушёл - и бог с ним. Будем говорить о Капочке. Вы ведь вместе ушли. Чего она вам наговорила?
"Вот как! Она сама пытается что-то у меня вызнать!" - удивился Самоваров, а вслух сказал:
- Она за вас боялась. Просила вас предостеречь. Считала, что вам что-то угрожает.
- Ох, я сама теперь ничего не могу понять. Куда кружка делась? Как я буду без Капочки? - Она ещё раз вздохнула, помолчала. Сухи были её нежные дряблые пеки. Кто скатал, что старухи плаксивы?
- Я думаю, - предположил Самоваров, - не из-за этой ли байки всё случилось, байки про Ленина?
- Как глупо! - фыркнула Анна Венедиктовна.
- Не скажите, для жадных да деловых людей ничего глупого тут нет. А я сегодня ноги Ленина, обломки, конечно, Стасу… Станиславу Ивановичу отдал. Пусть эксперты поглядят, было там что или нет - отпечатки мешочка этого с парюрой, ворсинки…
Айна Венедиктовна нахмурилась:
- А уж это совсем лишнее! Смешно даже. И руку даю на отсечение, что не найдёте вы там ничего. Я даже припоминаю теперь, что однажды… Да, да, точно! Пундырев говорил или писал, я уже не знаю… ах, всё равно! Пусть говорил!.. что нарочно про ботинки всегда твердил, для смеху, а мешочек плюхнул рабу, какому точно, сам не знал. Видите, какая всё это ерунда. Ерунда, согласитесь!
- Убийца так не считал, - значительно произнёс Самоваров. Ничем её не проймёшь, всё трын-трава! - Знаете, Анна Венедиктовна, из-за случившегося не могли бы вы пролистать оставшиеся у вас письма Пундырева, нет ли в них чего о кладе? Мы бы, то есть, я хотел сказать, милиция, осторожно проверили всё и покончили бы раз и навсегда с дурацкой легендой. Ведь двух человек уже убили из-за этого. Я уверен: Капитолину Петровну подстерегли и выпытать у неё хотели что-то об этом бриллиантовом деле. Знали, что вы с ней близки, что вы редко выходите, что…
Он болтал-болтал и осёкся. В самом деле, зачем те двое подошли к Капочке? Грабить? Смешно. Да и не взяли ничего. Зачем убили? Если узнать хотели что-то, то почему не пошли прямо к Анне Венедиктовне, такой болтушке, а пришли к недоверчивой Капочке? Так-так-так! Спешит убийца (ведь через день после смерти Сентюрина полез Ленина громить!), не захотел ждать, когда Анна Венедиктовна соизволит прогуляться. Капочка-то к ней каждый день бегала. И с Угольком гуляла. А что, если убийца, он же охотник за бриллиантами, ещё знал и капризный характер Аночки? Вон что она сегодня несёт: "Не помню! Легенда!" Поди у неё чего-нибудь добейся! Да и персона она заметная. В городе про Лукирича-папу все уши прожужжали - местная достопримечательность. Пристукни её, пугни - шуму будет масса, следствие поведут самое тщательное. А Капочка - серая мышка. Кому она нужна? Конечно, уголовник тупорылый вряд ли смог бы в такие тонкости вдаться. Кто-то умный руководит этим делом - и знающий.
В сквернейшем расположении духа Самоваров вернулся в музей. Был пятый час, холодный вечер уже тускнел, но домой идти не хотелось - там его ждали тоска и неизвестность. После вчерашних похорон Сентюрина (вполне приличных, Оленьков для сантехника, погибшего на рабочем месте, какие-то деньги в департаменте выхлопотал) у Самоварова не прошла ещё философическая муть, заедали думы о бренности жизни, а тут ещё Капочка погибла, бедная Капочка… И несчастный демарш Баранова. Едва войдя в музей, Самоваров наткнулся на сияющего, бодрого, деловито снующего Оленькова. Тот только что приехал с телевидения, где блестяще опрокинул все обвинения Баранова, умиротворил общественное мнение, расписал выставку как нечто невыразимо престижное и выгодное - в общем, оказался на щите. Всё будет как он хотел: послезавтра в десять ноль-ноль поганый "боинг" поганой компании "Анка" вознесёт в небеса вместе с торопливыми бизнесменами и жаждущими нег любимого Лазурного Берега нетскими бандитами ещё и все нетские сокровища. Что может сделать какой-то реставратор мебели? В чашу горечи Самоварова последней каплей упал телефонный разговор с обескураженным, опозоренным и убитым Барановым.
- Как же так, Коля? - вопрошал Баранов необычно тихо. - Как же так?
- Ничего, Михаил Михайлович, ещё не вечер и не послезавтрашнее утро, - пытался утешить его Самоваров. - Ещё что-нибудь успеем придумать.
- Ведь врёт! Врёт! - снова взорвался Баранов, вспоминая брифинг Оленькова. - Врёт, гидравлик чёртов! Ну, я так этого не оставлю.
- Я тоже.
Чего это он не оставит? Что обещает несчастному буйному старику? Ничего ведь он не сделает, раз уж сильные мира сего чего-то хотят. Ему надо сидеть смирно. Хоть это и очень противно.
Смирно сидел Самоваров за чаем, который этим вечером не удался. Перепрел в чайнике, что ли? Всё было не так.
- Ой, какое у тебя лицо! - ахнула Ася, заглянувшая к нему, как всегда, случайно, без всякой цели, и вообще шедшая куда-то не туда, и на ходу вспоминавшая, куда же ей нужно. - А чаёк пьёшь?
Ася присела рядом на диван, отыскала свою, с китайцами, чашку, налила чаю.
- Скучно как, - пропела она. - Совсем с этой выставкой забегались. Ты уже знаешь, что едут послезавтра, как и собирались? Всё уложено. Господин Скальдини сюда два раза звонил. Беспокоится очень. Ждёт. Оленьков его утешил: всё в порядке.
- Утешил на чистейшем корсиканском диалекте? - криво усмехнулся Самоваров.
- По-английски. Я, собственно, и переводила, страховала, - охотно объяснила Ася. - Оленьков ведь закончил экспресс-курсы, так что слегка болтает, но на специальные темы пока разговаривать не может (Борис и по-русски-то не очень много знает). А Скальдини, тот о чём угодно скажет - прекрасно, бойко, хотя акцент у него чудовищный. Наверное, как ты говоришь, корсиканский. Но западники ведь себя не стесняются, они без комплексов - самодостаточны. Не то что мы.
"Ты и сама без комплексов, - брезгливо подумал про себя Самоваров, - или ещё остались хоть какие?"
- Так Баранова жалко! - продолжала Ася, водя острым пальчиком по золотым китайцам на чашке. - Ты ему наговорил чего-то про Корсику, а он и закусил удила. Умнейший ведь человек, но всё у него чересчур. Вот Оленьков его и приутюжил.
- Чем приутюжил-то? Наврал с три короба, - тихо огрызнулся Самоваров.
- Ну, и наврал, - безмятежно согласилась Ася. - Неспециалисту всё равно ничего не понять. Внешне всё гладко было.
- То-то что внешне! - проворчал Самоваров. - Ты сама разве не боишься? Ведь весь твой отдел пустёхоньким остаётся. На экспозиции, конечно, это не скажется, там ерундовые вазы, столешницы, туеса. Но киота тебе разве не жалко? Он единственный такой в целом мире! Или барановские эти звери! Ты их не любишь?
Ася удивлённо пожала плечиками. Плечики у неё были узкие, чуть сутулые. В мастерской стало темновато, но всё ещё светились прозрачным облаком Асины ангельские курчавые волосы. Вечерний свет странно, сбоку, отразившись от чёркала, лежал на её бледной щеке и особенно резко выдавал её неправильно, асимметрично выдвинутую челюсть. Некрасивое, неверное, косовитое и ней было почему-то привлекательнее любой красоты и притягивало неодолимо. "Чему удивляться? Сводил же с ума мужчин неандертальский лоб Ады Шлиппе, - вспомнил вдруг Самоваров. - Ужасно низкий лоб, с какими-то костными валиками над бровями. Такая же точно была чаровница, хоть они обе и не похожи".
Ася улыбнулась, выставила опить же неправильно теснящиеся друг на друга передние зубы. Мысли его прочитала, или её забавлял такой пристальный взгляд? Самоваров с удивлением обнаружил, что вопросы и беды, которые стояли вокруг него глухой непроницаемой стеной, вдруг подтаяли, отодвинулись в полутьме мастерской, и за всем этим показалось нечто совсем другое. Очень простое.
- А я знаю, чего ты так скис, - вдруг сказала Ася и позвякала чашкой о блюдечко.
- Я не скис.
- Скис, Самоваров, скис; твоя девушка в сером, а?
Самоваров за эти дни совсем позабыл о Насте, а теперь вспомнил, и ему в самом деле стало обидно, почему это она исчезла. Впрочем, глупо было обижаться. Поручили ей друзья найти Самоварова - она нашла. Валерика, кажется, Стас оставил в покое - чего ж ещё? А в том, что она такой красивой стала, она и не виновата.
- Да, да? - улыбалась Ася не с издёвкой, а понимающе, дружески.
- Она не моя, - зачем-то уточнил Самоваров.
- Потому ты, Самоваров, и кислый. Грустный. Тоскующий. Страждущий. Очень заметно это и очень мешает тебе жить.
- А тебе грустно не бывает? - спросил Самоваров. - Ошибки, неудачи не мучают, тоска не берёт?
Ася отрицательно потрясла кудрями. Лицо её почти размылось в темноте, но улыбка ещё угадывалась.
"Да она полоумная, - подумал Самоваров. - Какое-то насекомое, а не человек. И отчего у неё волосы так светятся? А, это фонарь во дворе включили, свет бьёт в окно. Наверное, уже седьмой час". Глаз от Аси он оторвать не мог, а она всё сидела, думала о чём-то своём, насекомом, и вдруг заявила:
- Какой ты тяжёлый! Страшно тяжёлый. Сто пудов.
Она судорожно шарила рукой у горла, и Самоваров испугался, что ей стало дурно от его меланхолии. Чёрт её знает! Вроде она ничем таким хроническим не болела, но разве угадаешь, что с ней будет через минуту?
Он и в самом деле не угадал. Ася у горла расстёгивала что-то, потому что через пару секунд в сумерках уже смутно белели две нежные, хорошо Самоварову знакомые грудки, рассеянно глядящие в разные стороны. Ангельская шевелюра сияла нимбом, в непроходимой путанице кудрей искрился золотой шар заоконного фонаря. Самоварова бросило в жар. "Чего это вздумалось вдруг? Я ей не нужен сто лет, и страсти ко мне у неё как у холодильника "Норд", - думал он, как и всегда думал в подобных случаях с Асей. Их было, помнится, восемь, и все восемь раз - как обухом по голове. Пока он соображал, что происходит и отчего, и дрожал крупной дрожью, Ася мяла грудки тонкими пальчиками с длинными ногтями и явно приглашала Самоварова сменить её в этом занятии. Тогда она могла бы ещё что-нибудь с себя снять, ловко, боком (это было уже не раз) выползти из остальных одежд, чтоб упали они на пол шкуркой Царевны-лягушки.
Всё так и вышло, как она хотела. Всё, вплоть до самых глупых и рискованных выдумок. И через некоторое время Самоваров, тяжело дыша и отдыхая, прижимал к себе голую Асю и слушал ерунду про Оленькова, который назывался ею уже попросту Бобом. Боб, оказывается, жгуче хотел на Корсику или в какое-нибудь ещё столь же цивилизованное место, где только и стоит жить и умереть - там, среди блеска и комфорта, а не в убогом этом Мухосранске, где можно упасть на проспекте в канализационный колодец и где чуть ли не половина населения ходит по субботам в ужасные бани, потому что не имеет дома душа. "Где я? Что я? - прояснились первые вопросы в голове Самоварова. - Опять же, зачем я ей? Тоже мне дамский угодник! Зато могу себя представить на месте элегантного Оленькова. Я как раз сейчас на его месте. Он, оказывается, в иных случаях ещё и Боб. Боб мечтает о прекрасном: о ваннах для трудящихся, о цивилизации, о Корсике. Ему с нами скучно. И с Асей? Скольким с ней не скучно настолько, что соображать приходится после - что я? где я? Главное, ей скучно? Вроде нет. А вот барановских зверей она не любит. Любит - не любит - это не про неё".
Ася не собиралась одеваться, она шутя выбрасывала вверх и роняла то руку, то тонкую ногу с длинными худыми пальчиками, душила Самоварова всклоченными кудрями и вообще пребывала в превосходном настроении, то есть в радужном, с тончайшим оттенком своего обычного ровно-отрешённого состояния; резких перепадов у неё не было. Так говорят, в Англии нет времён года, есть только погода.
Ася неожиданно встала, прошлёпала голыми пятками к самоваровскому столу, хлебнула чаю и посмотрела на рабочий стол.
- А, ковчежец для меня делаешь? Почти кончил, умница, - разулыбалась она. - Пойдёт в январе на выставку "Православие в Сибири". А вы что с Ольгой, в самом деле собираетесь Ленину пундыревскому ноги склеивать?
Она заглядывала в ковчежец, свет фонаря блестел на её торчащих лопатках, пересчитывал меленькие острые позвонки. "Странная какая порода", - дивился Самоваров и запоздал с ответом. Ася повторила:
- Будете склеивать?
- А?.. Да не знаю, - вздохнул он. - Довольно мелко ведь покрошили, кое-что прямо в порошок. Но по крупным фрагментам можно уяснить большую форму и вылепить нечто похожее. Скульптор нужен.
Ася снова прыгнула на Самоварова, обвила его руками и ногами, пытаясь сунуть замёрзшие ступни куда-нибудь в тёплое, и защекотала кудрями. Потом приподнялась на локте, скосила куда-то к тёмному потолку мокро поблёскивающие глаза и вдруг заявила:
- Какой страшный этот Ленин был! На портреты не похож - громадный, глазастый, и галстук на нём такой дикий, пятиугольный. Рука - кувалда. А рабы!
- Скажешь, невыразительная скульптура? По-моему, шедевр, - тихо отозвался Самоваров. - Если бы ты ещё знала, с какой начинкой!
И он рассказал Асе про Гормана, про па-рюру Кисельщиковой и про всю возню вокруг ботинок Ильича.
- Так это бриллианты искали! - ахнула Ася. - Отчего же Боб в милицию не побежал? Ведь это грабёж.
- Да, может, ничего в ботинках и не нашли. - Самоваров невнятно хмыкнул. - Даже скорей всего не нашли. Анна Венедиктовна вчера мне так и заявила: не в Ленине клад, а в каком-то из рабов. Ей вроде Пундырев об этом говорил.
- Тогда в котором же? - заинтересовалась Ася.
- Не знаю. Я бы в "Умирающего на коленях" сунул, там бы поудобнее было. Но ведь неизвестно, которого из красавцев в тот день отливали. Вот, боюсь, придут всех подряд бить. Жалко. Всё-таки Пундырев - наш нетский Микеланджело.
- Может, надо потребовать замок сменить?
- Там вся дверь косая да хромая. Её целиком менять надо. Но где уж нам двери чинить! Когда по нам Европа плачет!
Ася фыркнула, вскочила и двинулась к двери.
- Куда? - сел на диване Самоваров.
- Писать хочу. Напоил чаем!
- Накинь что-нибудь на себя. Забыла, человек рассеянный? Посетителей, конечно, в музее нет давно, но нашего народу ещё полно.
Ася снова фыркнула и принялась натягивать на себя одежду - гораздо медленней, чем её снимала. Даже Самоварову пришлось ей помогать: она уже дрыгала и била ножкой, так ей приспичило, а всё не могла понять, где зад, а где перед платьица. Так и натянули, не разобравшись. Зато туфли нашлись на обе ноги.
- Я сейчас зайду, - пообещала Ася, а Самоваров был уверен, что, наоборот, не зайдёт. Или зайдёт куда-либо в другую дверь и, возможно, проделает то же, что здесь.
"Дичь какая-то, - рассуждал основательный Самоваров, приводя себя в порядок, а заодно и свой диван, - тычется, как мошка, куда попало, вьётся туда-сюда. А ведь неглупая девица, образованная и не вполне юная. Эдак к старости до психушки домечется, если не раньше. Интересно, она эти же штуки про-делывает с отёчным профессором, который ходит сюда с палкой да сопит?"
Он пресёк слишком уж разыгравшееся воображение - некстати всё это было. Вечер-то плохой. Да и день плохой завтра. Полетят-таки на Корсику нетские чудеса. И Капочку убили. Как Сентюрина - сзади - неотразимо - железякой - по затылку - быстро! Кто-то умеет делать это без промаха.
Глава 12
В ТЕНИ ДАВИДА
Наколдовала Ася, что ли? Но шёл Самоваров по улице, старательно глядел себе под ноги, на пыльный корявый лёд (очень уж боялся свалиться!), и столкнулся нос к носу с Настей. Наверное, если каждый день видеться, то можно привыкнуть, но когда всякий раз вот так, внезапно, без предупреждения, возникает перед тобой лицо с хрустальными глазами, молодой ясной бледностью и именно тебе адресованной улыбкой, трудно сохранить равновесие. Самоваров его и не сохранил: поскользнулся-таки, замахал инстинктивно тяжёлой сумкой, в которой нёс от Стаса гипсовые ноги вождя революции. По ленинским ногам получил он решительный ответ: никаких посторонних включений и отпечатков не содержится. Тогда озадаченный Самоваров уселся в Стасовом кабинете и принялся на столе складывать все мало-мальски уцелевшие кусочки. Стало понятно, что все на месте, ничего не пропало, не было унесено вместе с легендарными брильянтами. Не было ничего в ботинках! Гипс и только гипс. Превосходного старорежимного качества. Он достался Пундыреву по случаю, а закуплен был ещё до мировой войны - для отделки задуманной с избыточным размахом сельскохозяйственной биржи. Отделка не состоялась, биржа без всякой предполагавшейся буржуазной лепнины обратилась в Дворец труда. Ныне в этом обширном здании, за низким, но угрожающим заборчиком вершит свои дела некий "Социмпериалистбанк".
Пусть гипс! Если цацки у Кисельщиковой стащил Горман, они ещё в музее. Стас, забегая в свой кабинет, весело косился на Самоварова, аккуратно разложившего обломки: постепенно стали вырисовываться очертания большущих ботинок с квадратными носами.
- Послушай, Колян, пока идею не спёрли, запатентуй эту головоломку! Тебя ждёт бешеный успех и обеспеченная старость. Не надо будет с утра пораньше бегать по библиотекам.
- Оставь мои библиотеки в покое, - спокойно отозвался Самоваров. - Я ж тебя не дразню твоей дурацкой мыслью, что во всём виноваты алкоголики. Или сборщики цветных металлов.
- О, сборщиков со счетов сбрасывать нельзя! Без них не обошлось! - заупрямился Стас, но без особой убеждённости.