- Ты кому-нибудь рассказывала об этих дурацких ленинских бриллиантах? Анна Венедиктовна утверждает, что делилась с тобой всякими интригующими сведениями.
Ольга возмущённо колыхнулась, замахала руками:
- Что ты хочешь этим сказать? Что я?.. Что за мысли?..
Самоваров терпеливо разъяснил:
- Я не говорю, что это ты Ленина покалечила. Но ты могла без всякого злого умысла кому-то рассказать историю про Гормана и Пундырева, и этому кому-то пришла в голову мысль проверить реальность романтической легенды. А? Или - что хуже - кто-то рассказал кому-то третьему, и проверять это пошёл третий. Или четвёртый. Соображаешь?
Ольга мерно моргала, думала, после покачала головой:
- Да разве я знала, что может такое случиться? Да мало ли кому я сказала? Мужу, сыновьям, подруге! В Петербурге на симпозиуме по теории экспозиции рассказывала кому-то - ведь забавная же история! И что ты меня только вспоминать заставляешь? Анна Венедиктовна и сама - болтушка несусветная.
- Согласен, - кивнул Самоваров. - Болтушка. Но эту именно историю она направо и налево не рассказывала. Подзабыла даже про неё. А вот когда ты про архивы Лукирича её пытала, вспомнила и выложила.
- Думаешь, мне только? Может, и другим? - сопротивлялась Ольга.
- А есть там такая Капочка, она не даст соврать.
Ольга Капочку знала, возражать не стала, но попыталась откреститься от неприятного дела:
- Всё-таки Лукирич могла какого-нибудь красавца этой историей позабавить, я уверена.
- А письма? - парировал Самоваров. - Письма Пундырева, где все расписывается? Ты хотела их опубликовать, а старуха не дала. Ведь именно их-то и украли вместе с бриллиантовыми брошками! Ты ведь знала про письма? Может, читала их даже?
Ольга сидела с каменной физиономией, по которой Самоваров понял, что задел её за живое, что она всё поняла, возможно, что-то вспомнила, но ни слова ему не скажет. Он и не стал больше её мучить, посоветовал только:
- Подумай сама. И побереги её, эту неразумную болтушку. Видишь, какая гадость теперь заварилась. Последи, подстрахуй, поторчи у неё дома, что ли.
- А ты? - безразличным голосом спросила Ольга.
- Что я? Я постараюсь милиции втолковать, что не надо искать небритых алкашей. Тут работал кто-то поумнее и покультурнее. Впрочем, надежды на успех мало. Да и некогда мне. Мне выставку на Корсику надо отправлять.
- Нелепая выставка, правда? - брезгливо отозвалась Ольга. Она теперь всегда с такой миной говорила о начинаниях Оленькова. - Какая-то вилла в глуши… Они даже толком вещи не застраховали.
- Почему нелепая? - поддразнил её Самоваров. - Романтично. Золото и скалы. Кругом потомки Наполеона с демоническими профилями. Культурная страна Франция! Жгучий интерес к Нетску!
Ольга фыркнула.
- Сомневаешься? - улыбнулся Самоваров. - Но испытывают же передовые кукурузоводы штата Аризона непреодолимую тягу к произведениям Родченко, Экстер и Лукирича.
- Авантюра! - вспыхнула Ольга. - По Аризоне турне, а выставка на скале - авантюра! Слишком много авантюр. Ещё это золото Чингисхана… Ведь всё сделано - курам на смех! Технически экспедицию возглавляет Денис Богун, куча мяса без проблеска мысли. Питекантроп!
- Так то техническую же часть: вилы-лопаты, чашки-ложки, - возразил Самоваров. - Научный руководитель выставки - Ася.
- Она невменяема, - серьёзно заявила Ольга, разговор грозил углубиться в женские дебри, чего Самоваров не любил. Он поднялся:
- Я пойду.
Ольга тяжело развалилась в кресле, и ей было теперь не очень весело. Всё-таки Самоваров её задел и уязвил. Ну что ж, пусть фурии помучают честную Ольгу!
- Евстигней, проводи Николая Алексеевича! - крикнула Ольга сыну.
Отпрысков её звали изысканно и неизбито - Евстигней и Поликарп. Высоченный красивый Евстигней не только провёл Самоварова в прихожую, стены которой сплошь были заставлены стеллажами с книгами (как раз сюда и была выслана вся минералогия), но и помог ему надеть куртку, как даме.
Самоваров глянул в Евстигнеевы глаза под бархатными молодыми бровями и вдруг сказал:
- Знаешь, Евстигней, у нас вышла эта дурацкая история с бриллиантами в ботинках Ленина - она просто с ума всех сводит. Помнишь, мама говорила? Ещё письма были, где, мол, бриллианты искать. А их третьего дня украли, письма эти.
Евстигней попытался вежливо улыбнуться, но его простодушное кустодиевское лицо являло полное, глуповатое непонимание. А вот и соврала Ольга, которая не любит врать! Не говорила она ничего об этой истории ни сынкам, ни своему сдвинутому на камнях супругу. В Петербурге, может, и наболтала ради красного словца, но никаких петербуржцев вокруг музея и Анны Венедиктовны не было замечено. А "купчиха" зато прямо с лица спала, когда сообразила про письма и про Сентюрина. Теперь её, возможно, угрызает совесть. Душевная работа полезна: пусть повертится около несчастной весёлой Аночки, возможно, спугнёт охотника за бриллиантами. У Анны-то Венедиктовны письма Пундырева ещё остались, а бриллианты, может, и не в Ленине запрятаны, а в каком-то из рабов. Знать бы, нашли их воры или нет?
Размышляя таким образом, Самоваров добрался до своего дома. Только тыча ключом в дверь в полной темноте неметёного подъезда (край стылой луны едва начинал заглядывать в ту часть лестничного окошка, которая не была забита фанерой), он сообразил, что зверски устал. Предыдущая ночь у Стаса, с рыжим на груди и с приснившимся Лукиричем, вспоминалась как кошмар. Ольгины макароны камнем лежали в желудке. Замёрзшие руки не гнулись. Хотелось забыться, что Самоварову и удалось вскоре сделать в собственной мягкой и хорошо благоустроенной постели. Ему уже начало что-то сниться, но сквозь нелепые картины начинающегося сна противно, задорно, издевательски загремел телефонный звонок… Самоваров долго пытался проснуться, наконец снял трубку сонной слабой рукой. Густой голос на другом конце провода бодро и деловито поинтересовался:
- Ну что, забили свои яйца в ящики?
- Какие яйца? - опешил Самоваров. - Кто это? Стас, ты, что ли?
- Узнал, поросёнок!
- Ну и шуточки у тебя! Низкопробные…
- Стал бы я так шутить! Ты что, спишь?
- Спал, когда ты затрезвонил.
- Я полчаса ждал, пока ты трубку возьмёшь. Что значит начитаться всякой фигни в библиотеке! Сроду тебя на работе не застанешь. Звонил весь день. Какая-то старуха, должно быть, та, из гардероба, всё долдонит: "Он в библиотеке". Хорошо ты устроился.
- А чего ты звонил?
- Так из-за яиц же. Я имею в виду яйца Фаберже.
- У нас нет яиц Фаберже, - устало вздохнул Самоваров.
- Так другое что-то, но тоже Фаберже. Ты же сам говорил! Что всё везёте к какому-то козлу. Книжку мне ещё дал, проспект с фотографиями, и разузнать просил, - объяснил Стас напрочь забывшему обо всём Самоварову цель своего позднего звонка.
- Ну, и как?
- А так, что ты сейчас окончательно проснёшься. Есть этот красавчик, засвечен в Интерполе. Ещё как! Фотокарточка даже, по-моему, та же, что в вашей книжке. И при ней много всяких интересных штучек. Много раз ваш зарубежный друг задерживался по подозрению во всяких гадостях, но, как у них (да и у нас теперь!) водится, отпускался за недостаточностью улик. Сидел всего пару раз по молодости за неинтересные мошенничества. Вёл себя в гуманной европейской тюряге отлично, освобождался досрочно - за примерное поведение…
- Да не хочу я про молодость и примерное поведение! - вскричал Самоваров. Его живой, со звоном голос вдруг вынырнул из сонного шёпота, как нож из ваты. - Не томи! В чём он марался?
- Ага, вот и проснулся… Тогда ладно. Тогда слушай. Улик, как я сказал, недостаточно, но дела исключительно вонючие, большинство по вашей части. Ещё в семидесятые годы недобрал этот Сезар улик по организации ограблений захолустных итальянских церквей. Оказывается, там тоже в глуши шедевры попадаются. Всё добро свозилось к этому борову, а он его сбывал коллекционерам-штатникам по фальшивым документам…
- А где они в штате были? - спросонья не понял Самоваров.
- Совок ты, Самоваров. Страна такая есть. Соединённые Штаты Америки. Не веришь, сходи в библиотеку, открой энциклопедию…
- Хватит! Поехали дальше!
- Хорошо. В своей стране, Соединённых Штатах Америки, данные коллекционеры состояли в штате сливок общества. Всякими они были миллионерами, даже, скорее, миллиардерами. Эти дяди почему-то как забогатеют, так начинают любить искусство. Покупали дяди у вашего Скальдини картины, статуэтки, какие-то… сейчас посмотрю, я записал!.. Вот: дарохранительницы (до чего Серёга хорошо язык знает! я и русского-то такого слова не слыхал). Есть у вас в музее дар… хранительницы?
- Есть. Покажу при случае. Дальше!
- Дальше - больше. Сезар Скальдини стал дядям гадить. Начал продавать подделки… Тут пошли скандалы, плач дядь, недостаточность улик… Да, заметь, Сезар сильно тяготеет к произведениям ювелирного искусства. Он и сам коллекционирует - не подделки, конечно, но нет гарантии, что откажется от ворованного. Действительно, он разбирается в этом деле неплохо. Лет пять назад промышлял антиквариатом из стран Восточной Европы, иконами. Дела шли бурно. Улик, ясное дело, оказалось снова недостаточно… Много чего на него вешают - якобы вкладывает деньги и в наркотики, и в торговлю нашими Наташами, но всё это так, в тумане… Как тебе портретик?
- Ты знаешь, он правнук Наполеона, задумчиво пробормотал Самоваров.
- Не исключено, - ответил Стас. - Но не в этом дело. Что предпринимать-то будете? Ведь Серёга объяснил (это парень из органов, с компьютера), что личность прямо жуткая. Глотнёт ваши яйца или что там у вас, только ахнете.
- Разве такое возможно? - по-детски изумился Самоваров.
- Почему нет? Придумает какую-нибудь ерунду, что вы там ему за что-то пару миллиардов недоплатили. И ку-ку. Говорят, бывало такое. На крайний случай фальшивки вам сделает, мама родная не отличит от своей супницы или дарохранительницы. Повезёте эту туфту с гордостью в Нетск. В Европе побывали!
- Это, знаешь, вероятнее. Подложит муляжи, даже из идентичного материала, но современные.
- Вот-вот! Тебе видней, - облегчённо вздохнул Стас. - Так что решайте быстрее. Когда едете?
- Послезавтра утром вроде. Но улики-то вечно недостаточны!
- А скверная репутация? Думаешь, пускают этого наполеоновского внучка в хорошие дома?
- Ах, трудно что-то изменить, - вздохнул Самоваров. - Директор наш не однажды с Сезаром встречался и, думаю, знает о нём не меньше нашего, но тащит выставку в Европу. У него своя выгода - покрасоваться хочет. Любит очень это дело.
- А если начальству стукнуть?
- Начальство от Корсики в восторге. Не далее как сегодня утром прибыло в музей самолично и пинками подгоняло забивать добро в ящики. Тут не выгорит… Что же делать-то?.. Есть, впрочем, человечек один, может, он справится? Сейчас я из гуманных соображений звонить ему не стану, пусть ночью спит, а вот завтра рано-рано утречком попробую. А у тебя как дела? Хочешь, обрадую, то есть огорчу?
Самоваров помолчал секунду, а потом выложил Стасу информацию про разбитого Ленина, Гормана с Пундыревым и украденные письма о бриллиантах в отливке.
- Вот чёртова старуха! - рявкнул Стас. - Ничего ведь этого она мне не сказала. Мол, я не помню, три тысячи лет в коробочку с письмами не заглядывала, от кого письма - не знаю. Я уже все пункты цветмета обполканил, все статуэтки искал. Это, впрочем, ничего. Эту версию тоже со счетов не надо сбрасывать. И алкашей. Хотя на стаканах и бутылках только лапы Сентюрина и Мутызгина. Чёрт знает что.
- Не переживай. Что-то ведь вырисовывается. Бриллиантщика надо искать, пока тот бриллианты ищет. Приходи, поглядишь на останки ленинской обуви. Интересно, был там мешочек с камушками или нет? В гипсе, поди, должны были отпечатки, какие-то ниточки остаться. Эх, я не сообразил прибрать, не вымели бы наши ведьмы. Вечером сегодня осколки ещё лежали…
- Чего же ты мне не позвонил? - обиделся Стас. - Я тебе сразу про Сезара, а ты!
- Да не сообразил я, в чём тут дело. Думал, как и всё, что шизик какой-то… А когда Аночка мне этот сказ Бажова поведала, так сразу к одной нашей искусствоведше помчался: она старушку пасла, статейки писала, воспоминания из неё выдавливала. Вот Аночка ей как-то про ботинки и рассказала… А эта, может, кому ещё…
- Ну, и что искусствоведша? - спросил Стас.
- Молчит, как скала. Кстати, и муж у неё - специалист по минералам, на столе у него гром-камень лежит…
Стас забеспокоился:
- Слушай, брат, наверное, тебе в самом деле лучше бай-бай. Заговариваться ты стал. Библиотеки до добра не доводят. Утро вечера мудренее. Пусть тебе приснится коньяк "Наполеон" и все евоные внуки.
Глава 10
ЭФФЕКТ БАРАНОВА
Морозным бесснежным утром по Нетску, так и не дождавшемуся снега, тоненькой струйкой потянулся дымок скандала. Это в лучезарной утренней телепередаче "Утро доброе, Нетск!" после советов, как стареющей женщине с помощью квашеной капусты и майонеза с просроченной датой годности сохранить свежесть щёк, возник старик Баранов. Седины его стояли дыбом, глаза горели, а то, что он говорил, смущало и шокировало публику. Ведущая передачи, изображавшая из себя якобы хозяйку якобы дома (из двух фанерок, куска бязи, двух жёлтых диванов и стильного стола со стильными дырами в непредвиденных местах), пыталась связать советы насчёт майонеза с барановской сенсацией. Специалистка по женскому увяданию осталась сидеть с ними и приготовилась понимающе поулыбаться и исчезнуть по кивку режиссёра при первом же наезде камеры на Баранова. Баранов не стал ждать, когда ведущая выпутается из затеянных ею сомнительных попыток сравнить красоту зрелых дам с археологией. Он перекрыл её мурлыканье звучным кашлем и, глянув прямо в камеру, провозгласил громово и хрипло: "Жители Нетска! Вы мирно спите в своих домах, просыпаетесь, идёте на работу, гладите детей по головкам и не знаете, что в это время готовится преступление!" Ведущая, которой был обещан рассказ про древности, уставилась в упор на Баранова и неэстетично сглотнула слюни. Специалистка по красоте и квашеной капусте не уловила ни кивка режиссёра, ни взмахов его рук, а затем и ног и осталась сидеть на жёлтом диване, как пришитая. Баранов сверлил пространство горящими глазками василиска и созидал скандал.
Если б старик Баранов интересовался чем-то ещё, кроме археологии, он был бы, конечно, очень видной фигурой. Например, если бы он занялся политикой, Жириновский выглядел бы в его тени вялой мямлей. Старик обладал бешеным темпераментом, ухватками библейского пророка, редкой склочностью, которая теперь, кажется, переименована в конфликтность, и несомненной харизмой. Все вокруг него вечно кипело, клокотало и извергало пламя пополам с адским шипением. К тому же он был фанатиком своего дела и действительно крупным археологом, так что многие не на шутку считали его одной из самых заметных персон, живущих ныне в Нет-ске. Другие принимали за буйнопомешанного. Внешность Баранова (что особенно важно для телевидения) тоже поражала с первого взгляда. Высокий старик, костистый, худой и сильный, хотя и с перекошенной временем спиной, он легко ходил, широко жестикулировал и чужд был даже тени стыдливости. Выразительную физиономию, морщинистую, будто ножом посечённую, с горящими бесовскими глазками, венчала огромная и пышная седая шевелюра того редкого оттенка, который заставляет вспомнить о зеленоватой шерсти ленивцев, в коей, как известно, обитают водоросли. Одевался Баранов лихо: предпочитал древние немаркие свитера и пиджаки, обсыпанные извёсткой и прожжённые сигаретами. Обуви было у него всего три пары: суконные тапки, красные в клетку, носил он их на босу ногу, летом, валенки для зимы и полевые резиновые сапоги для демисезонов. Таков был "человечек", которого Самоваров избрал орудием спасения нетских сокровищ от корсиканского чудовища. Хоть избирать было особенно не из кого, выбор был шикарный.
Баранов обрушил на обескураженных дам, сидящих за столом с дырами, и на потрясённых зрителей всю мощь своей страсти (а чегуйские курганы для него были даже больше, чем страстью). Он нарисовал жуткую, кошмарную картину поползновений корсиканской мафии. Что-то он не так понял, что-то от себя в пылу увлечения приврал, но впечатление вышло настолько потрясающее, что у режиссёра не хватило духу прервать его вдохновенное камлание, хотя в ожидании томился очередной приглашённый на жёлтый диван гость, местный хоккеист, угрюмый, косноязычный и сильно напудренный в гримёрной. Призвав в конце концов мерещащихся ему возмущённых зрителей немедленно звонить губернатору и требовать отмены гибельной выставки, Баранов покинул жёлтый диван и перекочевал в другую студию. Здесь снималось ток-шоу одной из частных студий "Наш долгожданный гость". Вели её чрезвычайно молодые и бойкие юноша и девушка с кривыми циничными ухмылками. Ноги девушки почитались выдающимися, и потому никаких столов в студии не было, а декорация состояла из трёх глубочайших кресел такого смелого дизайна, что зрителю во время беседы были видны только нижние конечности ведущих и их долгожданного гостя, а также их головы. Шоу было молодёжное, сенсационное, чаще всего в кресле сиживали поп-певцы и голубые шоу-бизнесмены, делившиеся с публикой проблемами финансов, секса и пищеварения. Слух об откровениях Баранова мигом пронёсся по телецентру, и старика залучили в модную передачу тешить молодёжь. Старик прочно утвердился в глубоком кресле и так непринуждённо раскинул свои длинные ноги в нечистых, заляпанных, несмотря на мороз, резиновых сапогах (они как раз были у него в носке по осеннему сезону), что начисто перекрыл знаменитые ноги ведущей, ради которых, собственно, все шоу и затевалось. Кривым улыбочкам он тоже не дал взять над собой верх и понёс всё, что считал нужным. Рассказ о кознях в Нетском музее уже отшлифовался в его обширном, изощрённом уме, слова ловко подбирались, и эффект вышел ещё лучше, чем в "Добром утре". Пара передовых журналистов пыталась вставить несколько междометий в монолог Баранова, но объём лёгких у того был больше, чем у этих цыплят, голос много громче, речь обильнее, и у них ничего не вышло. Оставалось утешаться тем, что передача получилась жгуче скандальной. Когда Баранов, посучив сапогами, выкарабкался наконец из кресла "долгожданного гостя", он тут же получил предложения отсняться для вечерних передач. Баранов был просто находкой для города, в котором мало что происходит.
Самоваров не мог, конечно, знать масштабов внезапно развернувшейся телевизионной карьеры Баранова, но видел "Утро доброе" и остался доволен: такого нельзя было не заметить. Оставалось только ждать реакций и, возможно, возмездия. Он решил не опаздывать и явился в музей вовремя, в сладко-сосущем предвкушении событий.
Вера Герасимовна первой бросилась к нему. Она тоже была в возбуждённом и праздничном настроении.
- Коля! У нас мафия! - без предисловий заявила она.
- Какая мафия? - делано удивился Самоваров.
- Михаил Михайлович Баранов только что выступал по телевидению. Мафия хочет выкрасть наше курганное золото и серебряный киот, - сообщила потрясённая новостями Вера Герасимовна. - Она приехала с какого-то острова, где живут сплошные бандиты! С Сицилии, кажется. Знаешь, Коля, я сразу поняла, когда бедного Сентюрина убили, что дело нечисто. Что здесь замешаны международные круги. Ты знаешь, ведь ночью и трубу прорвало в бухгалтерии! Это всё их работа!