- А это поля сверхусилий - вот здесь, пониже… и пустОты… ПустОты, как вы, конечно, знаете, абсолютно необходимы для полной характеристики времени и пространства. А вот здесь, в самом центре, в ядре бытия, сидит Иван Петрович! - торжественно объявил Пермиловский.
Стас невнятно хмыкнул.
- Ага, и вы поняли! - обрадовался Фёдор Сергеевич. - Истина имеет странное свойство быть заражающей, притягательной. Погодите, я, может быть, говорю сейчас сумбурно, и вам трудно сразу постигнуть… У меня ведь всё изложено очень стройно и доказательно! Секундочку!
Он ловко поддел мизинцем какую-то дощечку сбоку своего ящика, и прямо на колени Стасу вывалилась пухлая папка малинового цвета. Пермиловский молниеносно подхватил папку. Он распахнул её и сунул Стасу под нос пачку пожелтевших листков, исписанных мелким почерком.
- Здесь всё стройно и доказательно! - возбуждённо повторил он и потряс какой-то бумажкой.
Из малиновой папки дождём сыпались разномастные листочки, разрисованные ручкой и цветными карандашами, а также ветхие газетные вырезки с чернильными пометками.
- Николай Алексеевич вчера пообещал напечатать мои труды в "Нетском комсомольце" - разумеется, в нескольких номерах, с продолжением. Для молодёжи это жизненно необходимо! Вот и чертежи тут, и свидетельства академика Артоболевского… Постойте, была тут и вырезка из "Известий"… Да где же она? Только что промелькнула! - суетился Пермиловский, собирая и роняя листочки.
Стас сочувственно вздохнул:
- Вы в каком, в третьем диспансере наблюдаетесь?
Фёдор Сергеевич замер с какой-то схемкой в руках. Его улыбка сузилась, хотя и не совсем пропала. Он заметно вспотел под пирожком.
- Академик Артоболевский… - проговорил он по инерции, но вдруг хитро блеснул глазами и заторопился:
- Знаете ли, у меня на сегодня намечена важная встреча в паранаучном центре имени Самусенко. Я долее не могу с вами оставаться… А вы, Николай Алексеевич, поскольку так горячо заинтересовались…
Обращался он теперь исключительно к Самоварову, а от Стаса отвернулся.
- Я оставляю модель под вашу ответственность, Николай Алексеевич. Ваш живой интерес мне порукой… Вы и труды мои прочтёте… потом, когда…
Пермиловский не закончил фразы, засунул листочки в папку, ладонью подоткнул в неё высунувшиеся кончики бумаг. Затем он спрятал свой труд в тайничок ящика. На Стаса он старался не смотреть, но достойного вида и благообразия не потерял. Он начал прощаться.
- Всё-таки и модель с собой захватите, - посоветовал Стас. - Мы уже ознакомились. С громаднейшим интересом!
Фёдор Сергеевич не обратил на его слова никакого внимания. Он дружески подмигнул Самоварову и попятился в дверь.
Стас быстро переместил модель Вселенной со столика на подоконник. Самоваров начал разливать душистый чай.
- Люблю, - одобрил его труды Стас и отхлебнул одним глотком чуть ли не полчашки. - Как у тебя такой чай получается? Я вот сколько заварки ни сыплю, вечно то рыбой отдаёт, то бензином, то вовсе Рыжим. Моя бурда, конечно, кишки греет, но кайф совсем не тот!
Самоваров скромно улыбнулся.
- За такой чай тебе всё можно, Колян, простить, - продолжил Стас. - Даже чокнутых друганов. Где ты таких берёшь?
- Если ты не себя имеешь в виду, а этого господина из ядра Вселенной, - ответил Самоваров, - то он мне совсем не друг. Несмотря на это, ты мог бы быть потактичнее. Зачем про диспансер сказал?
- Для твоей и его пользы. Я сразу смекнул, что это за гость. Видал таких! Он тут в раж войдёт, припадок устроит, а мы неотложку вызывай? Лучше уж во избежание обострений недуга… Признайся, где его откопал? Ты что, в самом деле космогонией занялся?
- Нет, конечно. Случайно вчера встретил его на одной вечеринке. Там в основном сумасшедшие и были.
- Тебя стали звать на подобные мероприятия? - посочувствовал Стас.
- Позвали впервые, с целью обеспечения безопасности. У них один бывший артековец чересчур бурно молдовеняску пляшет. Дамам боязно.
- Дамам? И жена твоя там была?
- Что ты! Я один, да и то случайно влип. Ты помнишь мою соседку Веру Герасимовну?
- Ведьму с брошкой, что натравила на нас телевидение после музейного дела? Ещё бы! - вспомнил Стас. - Что ж, танцы с психами при бледной луне вполне в её вкусе. Вот что я скажу: тебе квартиру пора менять, бежать подальше от этой активистки. Она тебя с твоей деликатностью самого доведёт до дурдома!
Самоваров засмеялся.
- Пока ты ещё вменяем, постарайся для меня, - продолжил Стас. - Так, на всякий случай, поузнавай, что сможешь, про этих двух стариков, у которых вытерли пыль. Ты знал обоих, чайниками с ними менялся, и твой к ним интерес будет вполне объясним. Может, было что-то криминальное? Например, существовал алчный зять, претендующий на жильё. Или подъехала к ним некая шайка квартирных жуликов.
- У Тверитина не квартира была, а целый особняк, - заметил Самоваров. - Только унаследовал его не жулик и не зять, а очень приличный и известный человек. Теперь в этом особняке организуется детский вокальный центр.
- Да, ты говорил. Тогда в чём дело? Фигня какая-то! Как всегда, когда в дело ты затешешься. Опять паноптикум собрался: старики, певцы, скульпторы, сумасшедшие. Не люблю я всего этого! Если уж говорить начистоту…
Стас так и остался сидеть с открытым ртом, потому что в мастерскую, сразу на самую середину, влетела запыхавшаяся Настя и выпалила:
- … и это всё невероятно и ужасно!
Она почти всегда так появлялась - с обрывком какой-нибудь фразы. Это выходило потому, что она начинала говорить с Самоваровым ещё за дверью, про себя, торопя время и свои и без того быстрые шаги. Самоваров знал эту её привычку. Знал и то впечатление, которое Настя производила на окружающих, когда являлась куда-нибудь впервые и внезапно. Поэтому его нисколько не удивил открытый рот Стаса. Он и сам до сих пор столбенел, когда Настя врывалась к нему так, как сейчас - в расстёгнутой шубке, с разлетевшимися по плечам светлыми волосами, с сиянием в странных своих хрустально-серых глазах. Гром среди ясного неба!
Стас в конце концов закрыл рот, но чая пить больше не стал. Он потянулся к шапке и решительно объявил:
- Ну, я пошёл!
Попрощался он очень вежливо. Правда, уже от двери он бросил на Настю последний оценивающий взгляд, будто прикидывал, способна ли она удавить Самоварова подушкой.
Глава 8. Необычайные приключения итальянца в Сибири
Многое в этой истории показалось Самоварову невероятным. Вообще-то он допускал, что в жизни странные вещи иногда происходят. Но слишком уж вычурным подробностям он никогда не доверял. Ещё работая ещё в уголовном розыске, он узнал, что ложка фантазии способна испортить бочку правды. А уж фантазия шального ребёнка и вовсе не знает пределов!
Сегодняшним утром, как раз тогда, когда Самоваров отправился мастерскую анималиста Щепина и там пытался помочь Стасу своими блеклыми и бессвязными воспоминаниями о покойном, Настя встретилась с Дашей Шелегиной. Юная пианистка очень хотела извиниться за вчерашнее и объяснить свои дикие выходки в "Багатели". При этом она рассказала такую неправдоподобную и пугающую историю, что Настя не на шутку разволновалась. Вот почему она в смятении ворвалась в мастерскую Самоварова и спугнула железного Стаса своей стремительной красотой.
Когда Стас удалился, Настя заявила, что бедная Даша попала в трудную ситуацию. Вспомнив посещение "Багатели", Самоваров спорить не стал.
"Нет, совсем не в этом дело!" - замахала руками Настя. Ресторанные заработки и семейные скандалы оказались самыми хилыми цветочками в дебрях Дашиных проблем. Настя пришла к выводу, что девочка нуждается в помощи человека опытного и юридически грамотного. Такого человека Настя знала. Помощь его она обещала Даше. Кто другой сможет разобраться в сомнительных и сложных обстоятельствах, как не Самоваров, обладатель потрясающей интуиции и глубокого аналитического ума!
- Как у тебя только язык поворачивается говорить обо мне вслух подобную чепуху? - удивился скромный Самоваров. - Какой аналитический ум?
- Ты считаешь себя дураком? - парировала Настя.
Скромным до такой степени Самоваров не был. Он умолк, и ему пришлось выслушать Дашин рассказ в Настином изложении. Попутно он гадал, которая из девчонок напустила в эту историю больше тумана.
Речь шла об отце Даши, Сергее Николаевиче Шелегине. Это он, оказывается, сочинил тот странный, страшный и прекрасный вальс, который однажды вечером проник в мастерскую из Мраморной гостиной и поразил Самоварова и Настю. Этот вальс назывался "Танцем № 5". Стало быть, существовало по крайней мере ещё четыре подобных танца. Строптивая Даша разучивала вальс тайком. Она решила сыграть его на Рождественском концерте вместо Шумана, указанного в программе. Даша решилась на столь дерзкий фокус, так как композитор Шелегин…
- Постой, постой! - воскликнул вдруг Самоваров, прерывая Настю. - Не тот ли это Сергей Шелегин?..
Настя обрадовалась:
- Конечно, тот! Хорошо, что ты вспомнил.
Ещё бы не помнить! Если кто-то в Нетске и был настоящим прославленным вундеркиндом, так это Серёжа Шелегин. Юного виртуоза-пианиста знала вся страна. Журналисты называли его не иначе, как будущим Рихтером. Часто в те далёкие времена на экранах Центрального телевидения появлялся тощенький строгий мальчик из Новосибирска. Всегда он был в строгом костюмчике и в галстуке-бабочке, косо торчащей у худой слабой шеи.
Этого бледного героя родители, бабушка и Вера Герасимовна постоянно ставили в пример Самоварову, мальчику нерадивому и ничем не замечательному.
- Посмотри, снова Серёжа Шелегин играет! - восклицала с восторгом мать и тащила своего Колю к телевизору.
Маленький Самоваров с ненавистью и отвращением вглядывался в экран. Там Серёжа из Новосибирска садился за чудовищно большой рояль. Смело приближал он непропорционально длинные пальцы к ледяному ряду бесконечных клавиш и начинал играть.
Исполнял Серёжа всегда что-то очень виртуозное, мощное и многословное. Его маленькое лицо оставалось при этом совершенно бесстрастным, только тёмные глаза загорались детским азартом заядлого отличника. Очень взрослая музыка накатывала с экрана бесконечным прибоем звуков - от бешеного грохота до тихого журчанья и даже до того, что звуком уже и не назовёшь, от чего остаётся лишь едва различимое слоистое эхо. Эта музыка существовала, казалось, сама по себе, словно не сила детских пальцев, а упорство детского взгляда извлекало её из огромного лакированного ящика, начинённого струнами.
Да, Самоваров в своё время Серёжу Шелегина терпеть не мог. И не он один, наверное, но и множество других заурядных мальчишек. Что-то было поразительное, но неприятное в этом ребёнке. Его будущее обещало быть блестящим.
Тогда не принято было транслировать на публику сладкие семейные картинки. Вот и маму Серёжи, Марину Петровну, по телевизору никогда не показывали. А стоило бы! Это была статная волевая женщина, сама в прошлом отличная пианистка. В Новосибирск из столицы привела её, по слухам, какая-то безумная и горькая любовь (о себе она ничего никому и никогда не рассказывала). В период Серёжиных триумфов она преподавала в Новосибирской консерватории, была уже не слишком молода и имела внешность греческой богини из девственниц - тех, которые любопытных и дерзких поражали громом, обращали в скотов и неприметные растения. Суровой и грозной она оставалась всегда, и непонятно было, каким образом некто отважный всё-таки сумел сделаться отцом Серёжи. Этот герой не предъявлял никаких прав на ребёнка и никому не был известен. Злые языки шутили, что он был съеден Мариной Петровной тотчас же после зачатия, как это принято у ядовитых американских пауков.
Маленький Серёжа не то чтобы был обожаем матерью. Он скорее составлял её идею фикс и орудие для достижения какой-то неведомой высшей цели.
Марина Петровна и в консерватории всегда преподавала замечательно, со страстью. Рано заметив Серёжину музыкальность, она решила сделать из сына настоящее диво.
Серёжа занимался порой до изнурения - и чаще всего добровольно. Юный виртуоз скоро прославился. Марина Петровна со свойственным ей гордым стоицизмом объявила, что это только начало работы, и невозмутимо утроила технические сложности Серёжиных упражнений.
Лет в пятнадцать Серёжа взялся что-то сочинять. Он к тому времени уже перестал удивлять своим маленьким ростом и хрупкостью, потому Марина Петровна с интересом просмотрела его опусы. Опусы были неважные. Марина Петровна поморщилась и разорвала нотную тетрадку надвое. Безнадежно слабо. Продолжать не стоит!
Серёжа стал скучным и вялым. Он наконец устал. В то лето Марина Петровна взяла для него путёвку на Чёрное море, в пансионат "Сталевар". Она знала, что там имеется хороший рояль, и можно будет готовиться к очередному конкурсу. Серёжа уже много лет и очень успешно разъезжал по конкурсам, но главные победы, предполагалось, впереди.
В день приезда в "Сталевар" Серёжа немного, часа два, позанимался на хорошем рояле. Потом он вдруг исчез.
Он ушёл по кромке прибоя, куда глаза глядят. А глаза его не глядели даже не на горизонт, далёкий и бледный. Серёжа просто смотрел себе под ноги, неглубоко утопавшие в пахучем мокром песке. Оказалось, ноги оставляют смешные следы с лодочкой ступни и рядом кругленьких выемок-пальцев. След быстро расправлялся, заливался мутной от песка водой, а потом длинная плоская волна сравнивала его с идеально шершавой гладью берега.
Серёжа шёл и шёл. Он смотрел на свои следы, небольно натыкался ногой то на ломаные ракушки, то на гнилые до черноты щепки. Он переступал через канаты и ожерелья поплавков, которые разграничивали владения всевозможных турбаз и санаториев. То, что даже вода в море разделена и принадлежит кому-то, его изумило. Иногда он проталкивался сквозь толпу отдыхающих. Отдыхающие резвились, галдели, брызгались и все были в купальниках самых безобразных покроев.
Серёжа шел долго. Небо и воздух постепенно скучнели и серели вокруг него. Вечер наступал, но вода оставалась такой же тёплой, а следы такими же забавными и бесконечными.
Серёжу нашли в девяти километрах от пансионата "Сталевар". Искали его силами отдыхающих, с милицией и даже, кажется, с вертолётом. Марина Петровна измучилась и осунулась за несколько часов до неузнаваемости. Встретив сына, она надавала ему прямо на пляже, при зеваках и при милиции, звонких и незабываемых пощёчин.
С того дня началась для Серёжи иная жизнь - настоящая, как он полагал, и неудачная, кривая, как думали все остальные. Несмотря на продолжение занятий, Серёжа провалил подряд несколько международных конкурсов.
Вскоре он поступил в консерваторию, где учился очень хорошо, но без блеска и увлечения. Его карьера мало-помалу улеглась в обычную скромную колею.
Марина Петровна чуть не заболела от унижения и разочарования. Её отношения с сыном постепенно испортились и дошли до полной сухости и чуждости. Поэтому неудивительно, что после консерватории Серёжа охотно уехал в Нетск, куда его пригласили преподавать в местном музыкальном училище.
В Нетске жизнь Сергея Николаевича окончательно приобрела те небогатые серые оттенки, которые Марина Петровна презирала во всём - от манеры игры на рояле до цвета платьев. Сергей Николаевич потихоньку преподавал, писал музыку к безвестным театральным постановкам и даже однажды попытался вступить в местное отделение Союза композиторов. Он представил тогда на суд коллег целый ворох своих трудов, в том числе фортепьянный цикл, куда входил "Танец № 5".
Троим композиторам, в те годы составлявшим Нетскую организацию, ни одно из его произведений нисколько не понравилось. Ещё меньше им понравилась молодость Сергея Николаевича и его некомпанейский нрав. Они велели соискателю впредь усерднее работать над собой, а также подучиться у них, у всех троих (все трое были песенниками, питомцами местной самодеятельности и отчаянными баянистами).
Сергей Николаевич не стал ни учиться у баянистов, ни продолжать попытки поступить в организованные композиторы. Вместо этого он взял и женился. Юная Ирина училась у него, и училась посредственно. Она, правда, была очень старательной, а главное, прелестной. Последнее Самоваров вполне допускал. По его наблюдениям, женщины-лани, прежде чем стать трепетными занудами, обычно бывают хорошенькими девицами. Однако и в этом милом состоянии они уже обладают всеми основополагающими признаками (каблуками, сумочками и т. д.) своего типа.
Быстрая и пылкая любовь Шелегина завершилась свадьбой, на которую всё-таки прилетела из Новосибирска Марина Петровна. То ли она собиралась примириться с сыном, то ли, наоборот, желала убедиться, что она была права, и ничего путного из него не вышло - неизвестно. Отношения их так и остались холодными. Невеста сына Марине Петровне показалась слишком ничтожной. Бездарностей она не признавала.
Первое время жизнь молодой семьи протекала, как выражаются медики, без особенностей. Сергей Николаевич стал ещё менее компанейским и написал несколько произведений, заведомо неприемлемых для тройки баянистов. Позже Ирина признавалась, что их любовь очень быстро кончилась. Если бы не рождение дочери, они развелись бы обязательно.
Своим появлением на свет Даша совершенно изменила жизнь Сергея Николаевича. Он обожал дочь. Мастерски он варил ей кашу, вязал банты, а когда у неё обнаружился ещё и абсолютный музыкальный слух, засадил за рояль. Несмотря на несогласия и отчуждение от грозной матери, он до смешного скопировал и её ненасытное родительское честолюбие, и её суровые педагогические приёмы.
Только Даша совсем не походила на маленького Серёжу Шелегина. Это была бойкая, весёлая, упрямая девчонка. Из отца она вила верёвки и умудрилась от бесконечной игры на рояле почти не пострадать. К тому же музыку она любила, а годам к семи стало ясно, что у неё может быть большой и хороший голос.
Сергей Николаевич сразу загорелся мечтой об её оперной карьере, о "Ла Скала", о неминуемом успехе. Вдвоём с дочкой они распевали всевозможные песенки и вокализы. Они даже начали учить итальянский язык, причём не только те музыкальные словечки, которые употребляются в нотах. Сергей Николаевич решил освоить с Дашей настоящую живую речь, столь необходимую для грядущей - обязательно, обязательно это сбудется! - стажировки в Милане (где же ещё можно научиться бельканто?)
Ирина не принимала никакого участия в этих оперных прожектах. Она мирно преподавала игру на фортепьяно в городском дворце бывших пионеров. Это заведение часто в те годы меняло своё название и род деятельности: наряду с банальными кружками там начинали вдруг действовать то скаутский центр, то молельный дом, то школа тантрического секса. Жилось Ирине очень скучно.
- Мне тоже, признаться, скучно стало, - прервал Самоваров Настин рассказ. - Где же обещанные ужасы и тайны? Пока твоя история не тянет даже на плохонький бразильский сериал.
- Ужасы сейчас начнутся, - пообещала Настя.
Скучная жизнь семьи Шелегиных закончилась семь лет назад. Сергей Николаевич, возвращаясь с занятий в Музыкальном училище, переходил улицу Розы Люксембург, как всегда, неметёную и кочковатую, и поскользнулся. Поскользнулся он (а стоял январь) на одной из тех адских колдобин, которые и теперь сплошь покрывают мостовые старой части Нетска.