- Не надо карточку! - закричал он. - Срочно вызывай "скорую"! Скажи, больной без сознания - предположительно отравление инсулином. Витя, а ты ступай в ванную, сделай нашему другу промывание желудка, что ли. Есть в доме сладкое?
Даша ничего не ответила. Она тыкала дрожащим пальцем в телефонные кнопки и никак не могла попасть на нужный номер. Самоваров отобрал у неё телефон, вызвал "скорую", а потом заорал уже не своим голосом:
- Сладкое!
- У мамы только сахарозаменители, чтобы не полнеть. А "Птичье молоко" я утром доела, - залепетала перепуганная Даша. - Был ещё мёд…
Самоваров метнулся на знакомую кухню. Задевая лбом низко висящий абажур, он стал шарить по столам и ящичкам. Ему попались специи в красивых керамических горшочках, соль, туба заменителя сахара для желающих похудеть.
Где же сам сахар? Самоваров отлично помнил синюю гжельскую сахарницу, но не знал, что её разбила Анна Рогатых. Наконец он обнаружил баночку, где на самом дне было немного мёда. Мёд застыл крупными кристаллами и походил на щучью икру.
На ходу долбя и отскребая ложкой совершенно твёрдый мёд, Самоваров бросился к Шелегину. Тот не бормотал уже ничего, только слабо и мерно двигал правой щекой. Его лицо холодно, лаково поблескивало от пота. Череп эпохи Возрождения он сейчас напоминал, как никогда. Белый фонарь с соседней крыши обливал его мёртвым потусторонним сиянием. У его ног лежали белые квадраты света и чёрные кресты оконных теней.
Самоваров обрадовался, увидев дёрганье щеки и услышав шорох бессмысленно шевелящихся пальцев несчастного: живой! Он сунул ложку Шелегину в рот и попытался размазать твёрдый ком мёда о его зубы. Шелегин не сопротивлялся. Он не видел Самоварова и вообще не знал, что с ним происходит.
"О, доморощенные отравители! - стонал Самоваров. - Похоже, это предкоматозное состояние. Или кома уже? Медик я хреновый, но подобную штуку в госпитале видел. Хватит ли этой ложки? Мёд просто торчит у него во рту - я неудачно сунул. А надо, чтоб он проглотил. Где у них ещё сладкое? Ирина, допустим, фигуру бережёт. Но я совсем недавно тут чай пил и видел громаднейшую гору конфет. Под замком они, что ли?"
Дверь слегка приоткрылась, впустив в комнату струю жёлтого света и чёрный силуэт худенькой Дашиной фигуры.
- Как папа? Это опасно? - прошептала она.
- Может быть очень опасно! Неси сюда скорее какую-нибудь конфетку помягче! - приказал Самоваров. - Нужен срочно сахар в кровь, в мозг! Быстрее!
Даша тихо ойкнула и снова исчезла за дверью. Она прекрасно знала тайны собственных буфетов, потому что очень скоро притащила горсть конфет.
- Вот! Тут "Школьная". Она мягкая, пойдёт? Я половину конфет по дороге рассыпала - руки тряслись. Но если этого не хватит, я пойду подберу! - задыхаясь, доложила она.
Самоваров с усилием расплющил конфету и засунул Шелегину в рот самым бесцеремонным образом.
- Давно у вас этот Витя практикует? - спросил он у Даши между делом.
- Вторую неделю.
- Кто его привёл? Да не дрожи так и не вздумай реветь! Держи хвост морковкой - ты же умеешь. Ты мне нужна сейчас будешь! Лампу какую-нибудь, например, включи, а то тут, как в гробу.
Даша зажгла настольную лампу и уселась на полу возле кресла - так, как она всегда тут сидела, держась за подлокотник отцовского кресла.
- Я не знаю, кто этого странного дядьку привёл, - сказала она и всхлипнула. - Может, сам Андрей Андреевич. У него какой-то есть знакомый врач - тот, наверное, посоветовал. Но точно я не знаю.
- Узнаем! Посиди-ка тут, только не реви. Если отцу хуже станет, меня позовёшь. Но должна конфета "Школьная" помочь. Это самое надёжное средство!
Самоваров вышел в прихожую и позвонил Стасу. Стас как раз выходил из управления и сказал, что через пятнадцать минут будет. Самоваров едва расслышал его слова, потому что рядом, в ванной, Андрей Андреевич яростно отбивался от спасителя Вити.
- Вам плохо, вы нездоровы, я вам помогу, - ровным голосом гудел Витя. - Если вы сами не можете пить, придётся воду с марганцовкой ввести зондом. Зонд у меня с собой!
- Ты с ума что ли сошёл, Витя? - бессильно вскрикивал Андрей Андреевич, стучал какими-то кружками, громко стонал и протяжно плевался.
Он, очевидно, всё-таки вынужден был выпить воду с марганцовкой и громко, животно застонал. Вдруг неведомо как ему удалось вырваться на волю. Он одним прыжком рванулся в прихожую, достиг вешалки и стал яростно рвать с неё свою дублёнку.
- Мне домой надо, я заболел, - скороговоркой буркнул он, не глядя на Самоварова, и одновременно сунул ногу в сапог.
Был Андрей Андреевич сейчас весь мокрый, серый, всклокоченный, совершенно не похожий на себя.
Из ванной появился и Витя со своей заботливой улыбкой и с полотенцем через плечо.
- Лучше в таком состоянии никуда не ходить, - предупредил он. - Вы полтора литра воды только что выпили. Вас вот-вот вытошнит.
Взгляд Андрея Андреевича помутился. Он далеко отбросил так и не надетый сапог и вернулся в ванную бегом. За ним проследовал Витя с полотенцем.
- Вам точно не стоит домой торопиться, Андрей Андреевич! - крикнул вслед Самоваров. - "Скорая" сейчас приедет, вас откачают. И "скорая" будет, и милиция - полный спектр услуг. А пока скажите, где вы повстречались с Витей? Вас не Алла Леонидовна часом познакомила? Мне, например, она обещала - правда, не медбрата, а ассистента-психолога, который может успокоить безнадежного инвалида.
- Так это вы мне звонили утром? - высунулся из ванной улыбающийся Витя. - Соседка говорила, что обращался по телефону какой-то Самоваров от Аллы Леонидовны. Я даже не подумал, что это вы.
- А это как раз я! - воскликнул Самоваров. - Тесен мир! Все мы, оказывается, близкие знакомые, друзья и братья по разуму. Витя, ты случайно старого литератора Тверитина не лечил? Того, который жил в красивом особнячке на Пролетарской-Архиерейской? Укольчики там не делал?
- Делал, - так же радостно признался Витя.
Он сегодня был на редкость разговорчив:
- Это был друг Андрея. Когда ему плохо стало, Андрей переживал!
- Так-таки стало плохо?
- Очень. Стенокардия - чего вы хотите! Предынфарктное состояние. Я не могу видеть, когда человек страдает. Я всегда иду на помощь. Меня часто просят! И я иду. Даже ночью. Вот и Андрей такой же.
- Отзывчивый?
- Да! Он тому своему пожилому другу лекарства доставал. Сейчас всё можно купить, только дорого, пенсионеру не по карману. Андрей препараты добывал бесплатно.
- Поразительно!
- Да, он такой! - с гордостью подтвердил Витя. - Мы с ним помогаем людям. Всем, кто просит.
- А Алла Леонидовна вместе с вами людям помогает? - поинтересовался Самоваров.
Андрей Андреевич захотел горячо возразить на это из ванной, но поперхнулся - очевидно, водой с марганцовкой - и с шумом брызнул на стену.
- Вам, Андрей, сейчас нельзя пытаться говорить: рвотные массы попадут в дыхательные пути! - заволновался Витя и исчез в ванной.
Оттуда донеслось его успокаивающее:
- Держите голову ровнее, вот так! Я помогу!
- А-а-а-эк! - вскрикнул Андрей Андреевич, а Витя продолжил, снова выглянув к Самоварову:
- Алла Леонидовна знает, что мне необходимо работать. Мне нужно облегчать страдания людей. Я ведь после выписки из стационара был у неё на практикуме. Она мне очень помогла и стала находить возможности, чтоб я реализовался. Я ведь уже мыл пол и сантехнику чистил в горбольнице. Я работал в прачечной, в стационаре на Луначарского. Только это всё не то! Мне надо видеть страдающие лица людей и нести им облегчение. Чтоб эти лица потом улыбались! Как раз Андрей в этом мне помог. Я ему благодарен.
- А лекарства для страдающих лиц где вы брали? Кто их назначал? Вы сами, что ли? - не унимался Самоваров.
- Я не имею права ничего назначать, я не врач. Андрей со специалистами консультировался и всё мне приносил.
- Страдальцев тоже он подбирал?
- Андрей больше общается с людьми - значит, больше видит несчастных, тех, кому нужна помощь. Но у меня и свои больные есть, в основном из стационара, где я наблюдаюсь. Вот Альберт Михайлович Ледяев, тоже музыкант - вы ведь знаете его? Он ослаблен после гриппа, и я ему помогаю.
Самоваров понимающе покачал головой.
Он не знал, стоит ли сейчас заводить речь о самом главном. Момент вроде бы подходящий, да и Стас неизвестно когда сюда доберётся. С другой стороны, неофициальный разговор к делу не подошьёшь. А дело выходит непростое, двусмысленное.
Самоваров всё-таки решил рискнуть.
- А помнишь ли ты, Витя, старого скульптора Щепина? - осторожно начал он. - Этот скульптор собачек, коровок лепил. Он-то чем болел?
Андрей Андреевич выглянул из ванной, блеснул воспалёнными, заплаканными глазами из-за могучего Витиного плеча с полотенцем.
- Зачем вам это, Николай Алексеевич? - жалобно взмолился он. - К чему мучить больного, не отвечающего за свои слова? Это стыдно! И ты, Витя, чего тут разговорился? Впервые такие длинные речи от тебя слышу. Зачем эти расспросы? Какие коровки? Какое это всё имеет значение?
- Помню я скульптора, - как ни в чём не бывало продолжил Витя.
Наверное, он всегда делал то, что надо, не обращая внимания ни на какие препятствия.
- Мы раз к нему даже с Тормозовым Алексеем Ильичём заходили - вы ведь его знаете? - сказал он.
- Знаю, - подтвердил Самоваров.
- Что?! - взвыл Андрей Андреевич. - Какой ещё Тормозов?
- Мой друг по стационару, - невозмутимо пояснил Витя. - Он хотел в туалет. Скульптор пьяный сидел, больной и несчастный. Его все забыли. Человек нуждался в участии и страдал ишемией - вы же, Андрей, в курсе! Тормозов в туалет сходил, Андрей статуэтку у старика похвалил, а я сделала укол.
- Вы что, втроём приходили? - изумился Самоваров.
- Нет, Тормозов после туалета побежал часы Алику покупать. А Андрей пришёл минут через пятнадцать. Он принёс лекарство и сразу ушёл…
- Что ты несёшь! Я надеюсь, вы понимаете, Николай Алексеевич, что всё, сказанное этим человеком, не имеет никакого смысла, - неожиданно твёрдо заявил Андрей Андреевич, протискиваясь из-под Витиного локтя и промокая Витиным полотенцем своё мокрое лицо и живот. - Ничего не было, никто ничего не видел и не знает. Все кончилось. Прошлое - в прошлом.
- А укольчики, в том числе сделанные четверть часа назад? - напомнил Самоваров.
- Это всё Витин бред. Выдумки, болезненные фантазии! А фантазии юридически ничтожны!
Через час Самоваров торопливо пересекал тёмную улицу. Нигде не было ни души. Круглосуточный супермаркет сиял пустынями залов и никому в такой поздний и стылый час не нужными горами товаров. В дверях магазина, за стеклом, узкой рыбкой застыла Настина фигурка.
Когда Настя увидела Самоварова, она выскочила на крыльцо и перебежала улицу так легко, будто её несло ветром. Она размахивала руками и кричала:
- Что случилось? Ты не ранен? Я видела, как "скорая" подъехала. И, кажется, майор Новиков пришёл?
Самоваров поймал её на лету.
- Нельзя так по гололёду мчаться! Ещё пара подобных прыжков - и ты в травматологии. А там, - он кивнул в сторону знакомой девятиэтажки, - там плохо.
- Неужели?..
- Почти. У Шелегина кома. Его, оказывается, под руководством Андрея Андреевича потихоньку притравливали инсулином - ставили уколы, которые совершенно не нужны.
- Витя ставил? Этот страшный, огромный, молчаливый Витя? - обмирая, спросила Настя.
- Да, уколы делал Витя. Он оказался не таким уж молчаливым и совсем нестрашным. Просто он очень добрый человек. Зато врач из "скорой" сказал, что от Витиных уколов у Шелегина катастрофически упал уровень сахара в крови. Похоже, именно сегодня наш итальянец должен был отправиться к праотцам - как безнадежный и всем надоевший овощ. Но пока не отправился. Его отвезли в больницу. Мы с Дашей вовремя ему конфету скормили. Он жив, и, говорят, надежда есть.
- Вот видишь! - запрыгала Настя, держась за самоваровский рукав. - Ты вовремя пришёл! И ты, как всегда, оказался прав!
Вера Герасимовна повернулась в сторону оттаявшего окна и заявила не без гордости:
- Я предсказывала, что к Новому году морозы прекратятся. И вот полюбуйтесь: сегодня всего минус шесть, ни ветерка и очень симпатичный снежок.
Детсадовским словом снежок она назвала густое кишение лохматых хлопьев, которое совершенно смазало за окном пейзаж, перемешало небо с землёй и залило комнату тем слабым и ровным серым светом, какой бывает только во время большого снегопада.
- Ничего удивительного - морозы не могут держаться целый месяц. Так не бывает, - рассеянно сказала Настя.
Она разглядывала свадебное приглашение, которое принесла Вера Герасимовна. Оно было необыкновенно нарядное приглашение - с тиснёными белыми розами, парой золотых колец и густо наклеенными блёстками.
- Бывает! Я давно живу и многое повидала. Однако я слышала, что самые экстремальные холода ожидаются к весне. Это естественно в эпоху глобального потепления, - вздохнула Вера Герасимовна.
- И это потепление? - удивился Самоваров. - В потепление должно теплеть, а вон у нас на католическое Рождество было под сорок!
- Естественно! Это глубоко не наш праздник, - сказала Вера Герасимовна назидательно. - Но концерт в музее, несмотря на морозы, получился удачный. Детки так старались! А я в первый раз увидала супругу нашего губернатора. Честно говоря, я ожидала, что она и ростом повыше, и помоложе. Писали, что она бывшая модель, а модели не бывают таких зрелых лет - это совсем новая профессия. И Лошкомоев очень сдал, вы заметили?
- Какой Лошкомоев? - спросила Настя.
- Коля, постыдись! Если Настенька совсем ребёнок и может не помнить Лошкомоева, то ты обязан его знать. Это народный артист из нашей оперетты. Вспомни: он сидел во втором ряду, прямо за губернатором, и у него бородавка слева под носом.
- Там было много бородавок. И я не так стар, чтобы увлекаться опереттой, - оправдывался Самоваров.
- Но знать народных артистов ты обязан! Вот Альберт Михайлович помнит Лошкомоева совсем юным, подававшим надежды. Как летит время! Сама я Лошкомоева видела уже в расцвете таланта - в "Сильве", в "Баядере". Пел он всегда отвратительно, зато фрак сидел на нём, как ни на ком. Сейчас совсем не умеют носить фрак. Это очень грустно.
Самоваров не согласился:
- Чего же тут грустного? К чему сейчас фраки? Их ещё Грибоедов терпеть не мог - глупейший наряд. Вы ещё пожалейте, Вера Герасимовна, что исчезла культура ношения римской тоги.
- Лошкомоев и тогу носил прекрасно! Я сама неоднократно видела его в тоге - на сцене, конечно, - сообщила Вера Герасимовна. - И средневековый колет сидел на нём, как влитой, и всё прочее сидело. Была даже такая - не помню, чья - оперетта про сталеваров. Она ещё всегда по октябрьским и майским праздникам шла. Как же она называлась?
- "Весёлые плавки", - подсказал Самоваров.
Вера Герасимовна обиделась:
- Фи, какая пошлая и бородатая шутка! Оперетта называлась наоборот "Парень из нашего цеха". Или как-то похоже? Музыка была ужасная, и Лошкомоев, как всегда, пел из рук вон скверно, но костюм сталевара сидел на нём удивительно. Робу ему максимально приталили, брюки сузили, так что глаз от него нельзя было оторвать. Женщины просто с ума сходили! Кстати, в то время он был третьим мужем Клавдии Едомской, покойной супруги Альберта Михайловича. Я её понимаю: в Лошкомоева невозможно было не влюбиться. А теперь вот он и народного получил, и прямо за губернатором сидит, а стати никакой. Я его даже не сразу узнала, потому что смотрела не с той стороны, где бородавка. Только когда он повернулся, и бородавка показалась, я поняла, что это он. Как жестока жизнь!
Самоваров ободряюще заметил:
- А вот на Альберте Михайловиче и сейчас фрак будет отлично смотреться. Кстати, на вашей свадьбе фраки у гостей обязательны?
- Желательны. На худой конец сойдёт и смокинг, - ответила Вера Герасимовна. - Я понимаю, не у всех сейчас даже смокинг имеется. Но в костюмерной театра оперетты есть списанные фраки, в которых раньше выходил хор в финале "Марицы". Эти фраки немного пострадали от огнетушителя - на шефском спектакле в Мареевке загорелся бутафорский поролоновый торт. Это было ужасно! В антракте заведующая Мареевским клубом обронила в этот торт окурок, и во время финального чардаша из поролона вдруг повалил дым. Публика, естественно, стала выпрыгивать в окна. Тут выскочил на сцену местный монтёр с огнетушителем и пеной окатил хор, который пытался затоптать горящий торт. Фраки попортились. Если ты, Коля, хочешь, то Альберт Михайлович похлопочет, чтобы тебе дали не слишком дырявый.
- Нет уж, - запротестовал Самоваров. - Брать напрокат, так сразу римскую тогу! Вот увидите, на мне будет сидеть, как влитая. А наши общие друзья Тормозов с Пермиловским тоже наденут фраки? Или сталеварами нарядятся?
Вера Герасимовна потупилась:
- Мы с Аликом решили принять их потом, отдельно. Они могут во время церемонии излишне разволноваться. В пляс ещё пустятся не к месту! Мы же хотим, чтобы у нас всё было романтично. Лучше без них! Тем более, что бедный Витя до сих пор в больнице. Надолго, говорят. Как это страшно - то, что он делал!
- Он просто помогал людям, - вздохнул Самоваров. - Хотел только добра. Он был просто орудием в чужих руках. Как шприц.
- Дьявольская выдумка, - передёрнулась Настя. - Самое ужасное, что Витя и не виноват - он же сумасшедший. Ходил по квартирам, ставил уколы и думал, что лечит. Он очень радовался, а люди умирали. Он это знал?
- Трудно сказать. Не все же умирали и не сразу! А Витя после своих манипуляций мигом переключался на уборку - так уж он устроен. Этому занятию он предавался самозабвенно. Даже чашки кошачьи мыл. Сделав доброе дело - укольчик и уборку - он был счастлив. Только Шелегин, впавший в кому, его несколько напугал. Это случилось потому, что убираться не надо было - у Ирины Александровны всегда полный порядок в квартире. Отсутствие привычной разрядки в виде швабры или тряпочки сбило его с толку и привлекло внимание к странному состоянию больного. Правда, тут вообще сценарий не тот был, что у наших стариков. Шелегину Витя делал укол и сразу уходил. Это продолжалось не один день. Когда-нибудь очередная инъекция должна была стать последней и роковой. Время это неумолимо приближалось, Шелегин был уже очень плох, и именно в тот вечер могло всё кончиться.
- А если бы дозы не хватило? - спросила Настя.
- Значит, финал наступил бы на следующий день. Только вряд ли: состояние больного было крайне тяжёлое. Очень подходил тот вечер, чтобы поставить точку. Витя, как всегда, сделав укол, ушёл бы домой. Даша легла спать, Ирина задержалась на концерте. Всё шло, как по маслу. Сам Андрей Андреевич, с его тонкой чувствительной натурой, явно не собирался наблюдать агонию несчастного итальянца. Сбежал бы, как пить дать! Но не смог - слишком испугался. Его обуял приступ нервной рвоты. Боюсь, моё внезапное появление этому способствовало.
Вера Герасимовна округлила глаза:
- До чего же этот дирижёр хладнокровный и жестокий! Он мне в музее с первого взгляда не понравился.