Глава 10. ЗАРПЛАТА
Леонид Аркадьевич Сосновский вот уже больше часа изучал кафельный пол Бутырской тюрьмы. Настроение у Леонида Аркадьевича было сумрачное. В этот час можно было бы пролистать несколько дел, посмотреть бюллетени Верховного Суда, просто, наконец, обдумать обстоятельства сегодняшнего дня, но мысль адвоката вязко путалась – Сосновский сидел раздраженный на себя, чувствуя нарастающую боль в висках. "Давление падает, – констатировал он про себя, – хорошо бы кофе. Кажется, успел бы". Только благая мысль о кофе посетила Леонида Аркадьевича, как подошедший контролер сообщил о готовности Чиркова к разговору.
– Думаю, что глоток кофе не существенно задержит меня, – сообщил адвокат контролеру с обидой в голосе, как будто тот был виноват за напрасное ожидание, за давление, за рябящий в глазах кафель. – Извините, гипотония.
Сосновский раскрыл термос и налил пахучего кофе в пластиковый стакан.
– А, Леонид Аркадьевич, как ваше драгоценное? – оживленно спросил кто-то.
Сосновский обернулся – по коридору тюрьмы шел следователь Болотов.
– Благодарствуйте, скверно.
– Да что такое?
– Давление одолевает. Что нынче с погодой? Это же жить нельзя. Чем так жить, так лучше вообще не жить. Какой с утра буран был!…
– Ничего, не унывайте, – оптимистически поддержал его Болотов, – увидите Чирка, он вас повеселит. Вы ведь на свидание с ним? Через пару часиков предъявим обвинение.
– Так я ведь ордер на защиту принес, – сказал адвокат, кивнув. "Что за балбес!" – подумал он тут же. Болотов всегда казался ему натурой грубой и простоватой.
Влив в себя кофе из пластикового стаканчика, Сосновский вошел в зал, расположенный на втором этаже. Голова вроде чуток отпустила, или он уже попривык к боли. Чирков… В мыслях проворачивались привычные схемы помощи подзащитному. Очевидно, что Чиркова спасти было невозможно, но от успешного хода дела, деятельной защиты зависела не только судьба подзащитного, но и судьба защитника. Чирок был слишком заметной фигурой в преступном мире, чтобы следствие по его делу, а затем судебный процесс остались незамеченными и, что было важнее, невознагражденными. Сосновский был выбран не случайно – в нынешние времена немного найдется других таких старых, видавших виды лисов – знатоков закона и умельцев закон обойти. Сосновский с гордостью мог назвать не один десяток, казалось, вовсе провальных процессов, которые он спас. Скажем так: многие злодеи Российской Федерации должны были бы ставить свечки святому Леониду за приумножение лет и доброе здравие адвоката Сосновского, но Сосновский не был христианином, бандиты не были религиозны, так что благодарность выражалась преимущественно в валютной форме. Услуги Сосновского были достойны оплаты. Впрочем, о грядущей оплате труда Сосновский в случае с Чирковым и не помышлял. Уже лет семь он состоял у Чиркова, если можно так выразиться, на зарплате. Получал свои солидные семь тысяч долларов в месяц и в ус не дул. Надеялся, что так и пронесет. Не пронесло – теперь вот эти денежки отрабатывать придется. Мозгами искупать, изворотливостью, кровью…
Хорошо бы не свободой. Сколько известных Сосновскому адвокатов отрабатывали свои "зарплаты" тем, что таскали в тюрьму наркотики, записки с воли и вообще делали вещи, несовместимые не только со званием защитника, но и со свободой. Свободой потом и платили.
Сосновский нашел Чиркова в состоянии понятного удручения. Серые потолки кабинета и казенная масляная краска стен подавляли сознание. Казалось, пробыв в этом помещении хоть недолго, забудешь о том, что есть и еще какой-то, более просторный мир.
Для Леонида Аркадьевича визиты в Бутырку были делом столь частым, что его настроение мало переменилось. Он присел, испросив позволения заключенного, потому что считал, что вежливость не мешает никогда (она, в конце концов, тоже оплачивалась).
– Ну что, Аркадич, влип я? – с кажущейся развязностью спросил Чирков.
– Похоже на то, но не вешайте носа, – уныло ободрил его адвокат.
– Влип… – вздохнул Чирков. – Вот ведь, и не такое видывали, а тут на пустяке попался. Пионеры, видишь, подгадили. Ненавидел пионеров всю жизнь, с детства. Я знаешь что у себя на галстуке нарисовал?…
Леонид Аркадьевич сделал попытку изобразить на лице заинтересованность.
– Черепушку… Слушай, что-то меня в детство потянуло. Я беднягу легавого утопил в воспоминаниях. А впрочем, ладно, – перебил он себя. – Надо мне отсюда ноги делать, Аркадич, вот что я тебе скажу.
Сосновский встрепенулся:
– Как то есть? Да вы знаете, что отсюда никто не сбежал? Кроме Дзержинского. Хотя, боюсь, это просто легенда. Отсюда таракашка не сбежит.
– А ты меня с таракашками не равняй, – сухо заметил Чирков. – Тебе таракашки не платят. Ты давай головой своей ученой думай, как меня отсюда вытащить.
Сосновский приложил холодные, длинные пальцы к вискам.
– Да вы как себе это предполагаете? Тут не то что вы не сбежите, тут и я с вами вместе окажусь.
– Предполагать не мне надо, – напомнил Чирков. – Мое дело – отсюда бежать, а твое – придумать, как я это сделаю. Понятно?
Леонид Аркадьевич задумался. В висках екнуло. "Эх, черт, что ж за работа такая шакалья…" – подумал он в раздражении, привычно скрытом за безликой маской спокойствия. Сбывались наихудшие из его ожиданий. Он бы с большим удовольствием принес Чиркову полкило гашиша. Но помочь в побеге…
– Конечно, ситуация не совсем безнадежна, – протянул он наконец, – есть одна возможность… Но вы понимаете – риск велик…
Глава 11. АТАКА
"Почему так близко от города строят аэродромы? – думал Сабашов, входя в подъезд. Ладно там, в Западной Европе, у них места мало, но у нас-то в России "степь да степь кругом". Отъезжай в любую сторону и разравнивай площадку под аэродром. Так нет, сначала экономим на дорогах, а потом самолеты падают в центре города и столько людей гибнет".
Звонок квартиры не работал, и Сабашову пришлось стучать. На стук тоже никто не откликнулся. Сабашов уже собирался звонить в следующую квартиру, но услышал за дверью без звонка падение нескольких предметов и напрягся. Отборный многоэтажный мат успокоил Сабашова. И голос показался ему знакомым. Замок долго не поддавался, поэтому в квартире опять крепко выражались. Когда дверь наконец открылась, Сабашов вдруг увидел своего соседа по лестничной клетке, слесаря Мишу. Поскольку дом Сабашова находился в другом конце города, появление Миши на пороге этой квартиры его крайне удивило.
– О, Дмитрич! – в свою очередь опешил Миша. – А тебя что, твоя баба тоже поперла?
Сабашов прикинул, стоит ли говорить с пьяным свидетелем.
– Заходи, – посторонился Миша. – У меня есть, – и он красноречиво щелкнул пальцем по горлу.
Сабашов вошел в обшарпанную прихожую, которая напоминала городской туалет в аварийном состоянии.
– Садись, – засуетился он на кухне. – Этим бабам, сколько ни давай, все будет мало. Твоя-то тоже из тебя веревки вьет.
Миша налил в стаканы спирт из алюминиевой канистры и стал искать, чем бы закусить.
– Ты, говорит, пьешь! – продолжал Миша. – Дура! Разбавляешь? – взглянул он на Сабашова.
Сабашов сделал отрицательный жест рукой, но Миша это понял по-своему.
– Правильно. Я тоже не разбавляю. Еды нет. Я говорю, ты пацанов пожалей, дура. Им же отец нужен. Конечно, я выпиваю, у меня работа тяжелая. Но деньги приношу. Вон людям полгода задерживают. Ну давай, помянем погибших.
– Я не могу.
– Не понял?
– Я на работе.
– Все работают. Но ты вот живой, а нашего Петьки нету.
– Я же не виноват…
– А я тебя не виню. Но ты будь человеком. Помяни друга.
– Да на работе я!
– Я тебе сейчас башку проломлю – и вся работа! – Миша схватил с пола пустую бутылку и замахнулся.
Сабашов взял стакан, выпил спирт и стал хватать ртом воздух.
– Вот так! – смягчился Миша. – Помянуть надо. Потому что никогда не знаешь…
Миша шумно выдохнул воздух, залпом выпил свой спирт и зажмурился.
– Эх, Петька! Мы же с ним за одной партой сидели. Вместе летать мечтали. И он полетел, а я комиссию не прошел.
Миша открыл глаза и уставился на стакан Сабашова.
– Все. Я ментам вообще не наливаю. Тут просто случай такой…
"Я же на работе!" – попытался собраться с мыслями Сабашов.
– Мне пацанов жалко! Что она им может дать? – засопел и стал клевать носом Миша.
– Слушай, Миша, а ты не видел, как упал самолет? – заплетающимся языком спросил Сабашов.
Миша повернулся на голос:
– Сабашов, ты меня уважешь?…
– Ты видел, как упал самолет?
– Мы… Не помню… Петька… Мы же за одной партой, – Миша заплакал.
Сабашов похлопал его по плечу и с трудом пошел "на взлет". Он вышел на площадку, прикрыл дверь и нажал кнопку звонка соседней квартиры.
– Кто там? – спросил женский голос.
– Это я, – с трудом сказал Сабашов.
Дверь открылась, и Сабашова оглядела с ног до головы женщина в махровом халате.
– Вам кого? – спросила она.
– Вас, – улыбнулся Сабашов.
Женщина, почувствовав перегар, устало поморщилась:
– Вы ошиблись. Самогон у Зоси, это в соседнем подъезде.
– Я бы хотел поговорить с вами, – Сабашов пошатнулся, но вовремя ухватился за косяк.
– Да иди ты, – и женщина резко захлопнула дверь.
"Надо бы сюда зайти потом, после, – подумал Сабашов, – но сейчас я должен прийти в себя".
Он вышел на улицу и опустился на лавочку около подъезда. "Две минуты – и вперед", – дал он себе установку.
…Ему снилось, что они летят в безоблачном небе, в котором ничего не предвещало тревоги. Турецкий снял шлемофон и пристально всматривался сквозь лобовое стекло. Сабашов покосился на радиста – Мишу – и спросил:
– Какой у нас самолет?
– "Су-37", – ответил Миша и укоризненно покачал головой.
Турецкий надел шлемофон и откинулся назад.
– Они появились. Приготовиться к атаке, – скомандовал Турецкий.
Сабашов плюнул на гашетку и бережно протер ее манжетой летной куртки.
– Атакуем сверху, – уточнил Турецкий, и "Су-37" резко пошел вверх.
Сабашов прильнул к окуляру и поймал в прицельную сетку вражеский бомбардировщик.
– Давай, Сабашов, я в тебя верю, – улыбнулся ему Турецкий.
И Сабашов хотел было оправдать доверие Турецкого. Но тут его толкнули в плечо, и он проснулся. Открыв глаза, он увидел перед собой Александра Борисовича.
– Как дела? – иронично спросил Турецкий.
– Вот на минутку присел здесь – проанализировать и подвести итоги… Могу доложить о предварительных результатах, – он суетливо полез за блокнотиком.
– Потом, – остановил его Турецкий. – Продолжайте выявление очевидцев и допрос свидетелей.
Турецкий скрылся за углом дома. "Как это я заснул? – сокрушался про себя Сабашов. – Интересно, заметил он что-нибудь или нет? Да, наверное, нет, я ведь только глаза прикрыл".
Глава 12. ТРАГЕДИИ
У подъезда неловко топтался участковый.
– Тут я уже всех оповестил, что вы их будете опрашивать, – почтительно улыбнулся он Турецкому. – Но только на втором этаже один типчик у нас проживает. Зайдулин Николай Юрьевич. Я вас к нему хотел проводить, а то он без меня дверь не откроет. Давайте сразу к нему? – вопросительно взглянул он на Турецкого.
– Не возражаю, – согласился Александр.
– Вы его там встряхните как следует! За ним много грехов водится, – поспешно говорил участковый, поднимаясь по лестнице чуть впереди Турецкого. – В банке работает, – участковый презрительно усмехнулся. – Новогорский новый русский.
Возможно, за Зайдулиным и водятся грехи, подумал Турецкий, но то, что в оценке участкового угадывалась зависть и личная неприязнь, – факт. Турецкий снисходительно улыбнулся: в наших людях эта черта еще не скоро искоренится, когда при виде благополучия другого человека хочется не то чтобы у тебя было лучше, а чтобы хуже было у него.
Турецкий с интересом оглядел резную входную дверь с барельефом по периметру, в котором отчетливо угадывались фигурки обнаженных женщин. Двери, как выяснилось чуть позже, оказались двойными. Турецкий всегда посмеивался над этой мерой предосторожности, которая для людей, тщательно заботящихся о собственной безопасности, порой оборачивалась настоящей трагедией. Ведь "домушники" или другие желающие попасть в такую квартиру без согласия хозяина делали обычно так: открывали своими отмычками первую дверь и, оставив ее прикрытой, звонили хозяину. Для того чтобы посмотреть в глазок первой двери, тот вынужден был отпирать внутреннюю. Только этого и дожидались незваные гости.
Пока Турецкий размышлял на эту тему, произошло сразу несколько небольших, но довольно интересных событий. Участковый позвонил в резную дверь, которую быстро и нервно стали открывать – замков оказалось четыре. Участковый в это время успел крикнуть Зайдулину, что его желает опросить следователь из Москвы. И тут же из квартиры показался молодой человек лет тридцати, который без слов схватил участкового за шиворот и попытался спустить с лестницы. И только вмешательство Турецкого помешало ему.
– Я вам говорил, что с этим мерзавцем будут проблемы, – крикнул с нижнего лестничного пролета участковый. – Надеюсь, справитесь теперь без меня?
– Постараюсь, – усмехнулся Турецкий и вошел в квартиру.
– Тесть мой бывший, – злобно кивнул Зайдулин в сторону участкового. – Я восемь лет уже с Танькой в разводе. Это дочка его. А он все не уймется. Засажу, говорит, тебя, потому что жизнь моей дочери испоганил. Вынюхивает, все в дела мои лезет. А чем я ей жизнь испоганил? Она уж во второй раз замуж вышла, и все у нее по высшему разряду.
Парень был выпивши и заметно нервничал. Когда Александр Борисович задал ему вопрос об авиакатастрофе, Зайдулин взвился как ужаленный:
– Да мне этот ваш взрыв всю жизнь поломал! Лучше бы я сам сгорел на этом стадионе!
Турецкий решил, что на стадионе погиб кто-то из близких парня, сделал соответственно скорбное лицо. Впрочем, скоро ему уже трудно было сдержать смех.
Зайдулин выпил стакан джина. Он прикладывался к нему в течение всего разговора и всякий раз предлагал Турецкому. Александр Борисович отказывался.
В день катастрофы Зайдулин оказался в своей квартире с женой начальника. Она жила с мужем в соседнем подъезде. Муж следил за ней во все глаза. Знал, что для "ветвистых" украшений на его голове ей много времени не нужно. Начальника своего Зайдулин безумно боялся. И ничего такого в отношении его жены и не помышлял, хотя она уже давно откровенно кадрила его. Муж ее стал поглядывать на Зайдулина подозрительно. И как-то намекнул, что открутит Зайдулину все, что ниже пояса, если чего…
Зайдулин с восхищением и сладостным остервенением охарактеризовал жену начальника как редчайшую суку. Причем в понятие "сука" он вкладывал те женские качества, которые заводят мужчин всех возрастов и сословий.
– В общем, вырвалась она в тот вечер от мужа и ко мне… Вся такая распаленная… в общем, я не удержался… Да и кто б на моем месте?… Настоящая сука!
Турецкий согласно кивнул, пока еще не понимая всей "трагедии".
– Мы, в общем, уже легли, все быстро. Она меня вмиг завела. Стерва, сука! – с нервным восхищением сквозь зубы процедил парень. – Все во мне бурлит, желание через край… Жуткая дрожь меня колотит. А вдруг начальник нас застукает. В общем, я весь на иголках… Доходим уже до точки, и тут, блин, ба-бах! – Он грубым жестом махнул рукой возле ширинки. – И все!
Зайдулин замолчал. Турецкий понял, что сейчас прыснет со смеху.
– И ты прикинь, у меня все в полном ауте, а этой суке хоть бы что! Ей, видите ли, еще кончить нужно!
Турецкий сочувственно кивнул, изо всех сил сжимая расползающиеся в улыбке губы.
– Как жить теперь? – продолжал парень. – Ведь у меня же, кроме баб, ничего не было! Ведь ничего же! Деньги, думаете, еще? Так я вам скажу: это поначалу, когда денег нет, они вроде что-то значат для тебя, а когда их уже имеешь, становятся как мусор.
"Не отказался бы дожить до такой жизни, когда деньги становятся мусором", – подумал Турецкий.
– Опять напьюсь, – сокрушался несчастный банкир. – И знаю, что не надо! Завтра еще ведь хуже будет. Ведь знаю, что хуже, а все равно напьюсь.
Он вызывающе глянул на Турецкого:
– Ты ж меня, мент, поймешь. Ты ж, я вижу, не только мент, ты ж еще и мужик.
– Хороший мент, – сказал Турецкий, – всегда мужик.
Вдова первого бортмеханика молча пригласила Сабашова в комнату. Тут же появился пятилетний мальчик с самолетиком в руке и спросил у незнакомого дяди:
– А где мой папа?
– Не знаю, – не сразу ответил Сабашов.
– Папа скоро прилетит, иди играй, – проводила мать сына в другую комнату.
Вопросы Сабашова касались последних дней жизни второго бортмеханика, его настроения перед вылетом, вещей, которые он взял в полет. Вспоминать все это женщине было крайне больно. Потом в какой-то момент женщина встала из-за стола, чтобы показать Сабашову вещи мужа, и тут он заметил, что она беременна. Сабашов сцепил зубы. Снова вернулся пятилетний мальчик и пристально посмотрел на Сабашова.
– Ты летчик? – спросил он серьезно.
– Нет, – признался Сабашов.
– А папа летчик.
Сабашов жалко улыбнулся.
– А ты смелый? – продолжал допрос мальчик.
– Не знаю.
– А папа смелый.
Сабашов ждал, когда мать снова отправит ребенка играть в комнату, но она молча смотрела на следователя и ждала.
– Как вы думаете, пособия на детей будут задерживать? – спросила она, наконец.
– Я выясню. Я позвоню, – засуетился Сабашов и встал из-за стола.
Он ушел из этого дома, забыв попрощаться. "А ты смелый?" – крутился в его голове вопрос мальчика.
Глава 13. "ПСИХОЛОГИЯ ПРЕСТУПЛЕНИЯ"
Эту ночь Павел Болотов почти не спал. Ложась, он было решил почитать книжицу – научное издание карманного формата – "Психология преступления". Мысль о том, что завтра снова допрос Чирка, наполняла его сладким трепетом. Фантазия рисовала перед самовосхищенным взором Болотова картину завтрашней встречи. Несомненно, что в этот раз Чиркову не удастся его провести. Может быть, Болотов и позволит ему несколько лирических отступлений, но попасться, как тогда – с крысой… Болотов усмехнулся.
– Свет погаси, спать мешает, – попросила Ангелина.
– Подожди, сейчас, сейчас…
Павел взял майку со стула и накинул на абажур торшера, чтобы приглушить свет.
Не читалось. Павел скользил по одной и той же фразе несколько раз, прочитывал целые абзацы не в силах сосредоточиться, но авторская мысль ускользала. К тому же автор – иностранец – писал уж слишком пространно, витиевато – Болотову все казалось, что мало конкретики, словно можно было ждать от книги слов: "Павел, завтра, как только увидишь Чирка, тут ты сразу же…" Но книге были безразличны проблемы следователя Болотова. Павел глубоко вздохнул и выключил свет.
Он лег на правый бок, положил могучую руку поверх Ангелины и приготовился спать. Однако сон не шел. Вместо стремительного бегства сознания в царство снов перед духовным взором Болотова возник Чирков с его ухмылочкой, с его бесцветным голосом.