– Это отличная идея, – помолчав, подытожил Хабаров. – Но… она не для меня.
– Саня, тебя же реабилитировали. Судимости нет! – пытался быть убедительным Лавриков.
– Жень, погоди! – перебил его Лисицын. – Саша, у меня человечек есть, оченно мне обязанный. Я его сыночка-наркоманчика летом из горящего "Мерса" спас. В кадровой службе МЧС тот человечек работает. Так что не вижу проблемы!
Хабаров усмехнулся пренебрежительно, холодно.
– Игорек, в этой стране важно только то, что ты был за решеткой. Нюансы никого не интересуют!
Наступившую паузу можно было погладить по колючей спинке.
– Позвонок, – с чувством сожаления произнес Олег Скворцов, – без тебя команды не будет…
Шло время. Снова была трепетно-багряная осень, потом сменившая ее снежная, не в пример предыдущим, зима.
Декабрь стыло хмурился. Колючий, пронизывающий ветер пригоршнями швырял в лица прохожих клочья поземки, клубился во дворах и переходах, брошенным щенком скулил в подворотнях и стучал, ломился в окна, как запоздалый путник.
– Зябко тебе, Мусенька, зябко, милая, – Василиса Семеновна с любовью посмотрела на пушистую белую кошку, свернувшуюся клубком у батареи отопления. – Ей-ей, заморозят нас, треклятые! Вишь, стужа-то какая, а тепла в доме нету.
Кутаясь в старый шерстяной платок, старушка по-хозяйски оглядела накрытый для приема гостей стол.
– Угораздило нашего деда в такую стужу помереть. Помню, вьюга, холодища… Восемь лет уж прошло, а как вчера. Ой! – встрепенулась она. – Что ж я, окаянная, свининки-то с чесночком не поставила? Под водочку первая закусь! Как в войну-то, бывало, свининки хотелось…
Василиса Семеновна поспешила к балкону.
– Мусенька, на диванчик иди. Дверь на балкон открою, холоду напущу, – она подхватила кошку на руки. – Поторопись, рохля! Гости сейчас придут. Разлеглась!
Приговаривая что-то про стужу, про своего помершего деда, про ожидаемых гостей, Василиса Семеновна вышла на балкон.
– О-на, холодища! Матерь Божья!
Она плотно прикрыла за собой балконную дверь.
Пошуровав в коробке из-под телевизора, с заветным свертком в руках Василиса Семеновна направилась назад, к домашнему теплу.
– Ой, господи! Матушки мои! Не зря с утра правый глаз чесался…
Беспомощно суетясь, старушка дергала, крутила дверную ручку-полуавтомат. Ручка поддавалась, вращаясь без усилий, однако никак не действовала на ригель замка.
По квартире разлилась трель дверного звонка. Кошка бодро спрыгнула с дивана и засеменила к двери, но, увидев, что хозяйка к двери не идет, вернулась к балкону, прыгнула на окно и замяукала.
– Ах ты, господи! Стучи, бабка Василиса! Стучи! – подбадривая себя, приговаривала старушка, барабаня пухленьким кулачком в стекло.
Кошка спрыгнула с подоконника, снова засеменила к входной двери и в ответ на очередной звонок жалобно замяукала, царапая обивку-дерматин.
– Горе-то какое… Матерь Божья! Стекло б разбить, да толстая я, все одно, не влезу. Помру тут… Замерзну… – она заплакала, слезы ледяными ручейками лились по щекам.
Прихватило сердце. Василиса Семеновна без сил опустилась на пол у балконной двери, прижимая бесполезный сверток со свининой к груди. Она жадно хватанула ртом воздух.
– Мусенька, лекарство там… Лекарство… – едва слышно прошептала она. – Спаси…
В комнате отдыха районного подразделения "Центроспаса" было тепло и уютно. Орлов и Лавриков играли в шахматы. Олег Скворцов с аппетитом дожевывал приготовленный женой бутерброд.
– Мужики, шеф график уже составлял? Кто в Новый год дежурить будет? – спросил он.
– Так у нас Казанова – самовыдвиженец! – лукаво прищурясь, откликнулся Володя Орлов. – Не далее как вчера на рыбалке божился, что нет счастья в личной жизни, так в работе будет его искать. Вам шах и мат, Евгений! – заключил он.
Лавриков с шумом сгреб шахматные фигурки в деревянный футляр.
– Я вот думаю, почему одним – все, а другим – черствый хлеб с подсолнечным маслом?
– О! Казанову на философию потянуло.
– Это не философия, Олежек. Это жизнь. Вот ты у нас ни дня не можешь прожить без снеди, заботливо приготовленной женской рукой. Людка твоя по этой части, прямо скажу, – никакого ресторана не надо! Но, вероятно, ради социальной справедливости, ибо каждой твари должно быть по паре, есть и другие. А эти "другие" только во сне видят добротный, сытный супер-бутерброд, приготовленный заботливой женой. Как раз один из тех, что ты, Олежек, сейчас так по-свински зажевал. Ужины с обедами, правда, снятся реже. Для таких вот измордованных жизнью бедняг существуют праздничные новогодние столы. Заранее заполучив халявное приглашение, бедняги весь год ждут их, стремятся к ним. Лишить их этого наслаждения все равно, что лишить умирающего от жажды в раскаленной пустыне глотка воды! Олежек, скажи, ты хочешь, чтобы я помер от жажды?
– Я хочу, чтобы ты не захлебнулся в водах той полноводной реки, которую именуют женским вниманием. Ибо сказано в Писании …
Дверь с шумом распахнулась, и возникший на пороге Игорь Лисицын оповестил:
– Хорош трепаться! По коням!
"Четвертая бригада, на выезд! Валюшкин переулок, 14. Заклинило металлическую дверь в квартиру. Двенадцатый этаж, – искаженный динамиком женский голос был резкий, диктующий. – Милиция и скорая на месте".
Дорога заняла минут семь.
– Осточертела эта мелочевка. Ну сколько можно?! – возмутился Володя Орлов.
Он последним из команды боком протискивался в тесные створки лифта "спальной" высотки.
– Сколько нужно, столько и можно, – спокойно ответил Малыш, изо всех сил стараясь уменьшиться в габаритах. – На мой вкус, чем пустяковее вызов, тем лучше!
– Тебе бы, лосю, только спать. И так едва в лифте умещаешься.
– Я бы, Вовчик, тебя попросил! Насчет лося. А в остальном… Балда! Там же люди! Чем меньше пострадавших, чем меньше причиненный им вред, тем им же лучше. Люди ведь, а не абстрактная ситуация!
– Ты смотри, какие слова знает! "Абстрактная ситуация"… – Лавриков ткнул Орлова локтем в бок.
– Он у нас вообще парень начитанный. Его на хромой-то кобыле… Пардон, лошади…
На площадке двенадцатого этажа их ждали соседи, участковый, бригада скорой. Какие-то причитающие люди метнулись навстречу.
– Приветствую! – Малыш пожал руку участковому. – Чего тут у вас?
– Позвольте я. Позвольте мне. Я все расскажу. Вы тут главный?
Худенькая седая дама в черной кроличьей шубке с букетом чайных роз в руках решительно направилась к Игорю Лисицыну.
– Анна Семеновна! – застонал участковый. – Сохраняйте спокойствие. Я сам все объясню!
– Помилуйте, голубчик, ваши способности я уже видела. У меня вся надежда на этих молодых людей.
– Мама, успокойся. Все будет хорошо.
– Ничего не будет хорошо. Оставьте меня! – сердито крикнула Анна Семеновна. – Молодые люди, – обратилась она к спасателям. – Эту дверь нужно взломать. Моя сестра внутри. Сегодня день памяти ее мужа. Она пригласила нас в гости. Мы пришли, – она указала на стоявших за ее спиной людей. – Но нам никто не открывает. Только слышно, как кошка мяукает. Кошка никогда звука не проронит. А тут – кричит! Умоляю вас, ломайте дверь!
– Анна Семеновна, – вновь встрял участковый, – без слез, пожалуйста. Сейчас все будет хорошо. Сейчас дверь откроем, – и, уже спасателям: – Ну, чего встали-то? Где сварка у вас? Давайте режьте!
– Разбежались! – проворчал Лавриков. – Малыш, ломик дай!
– Коробку хочешь выбить?
– Поучаствуешь?
Вдвоем в считанные секунды они покрошили штукатурку по периметру дверной коробки, потом ломиками ловко поддели сам деревянный с металлической обгонкой каркас и вместе с накрепко запертой дверью уложили сооружение на пол лестничной площадки.
– Металлические двери у нас делать научились, а вот прочно их устанавливать, слава богу, пока что нет, – прокомментировал Лавриков.
Стряхнув крошки штукатурки с одежды, он первым вошел в квартиру. За ним последовали Лисицын, Скворцов и Орлов.
– Вот те на! – присвистнул Орлов. – Бабулька-то ваша где? Ничего себе вызов! Она, может, за поллитрой в магазин побежала под такую-то закусь, – Орлов с вожделением оглядел стол. – А мы тут, трах-тарарах устроили. В любом случае, нам здесь больше делать нечего.
Подхватив свой ранец, он направился на лестничную площадку.
– Орлов! – окрикнул его Лавриков. – Команды "Отбой!" я не давал.
– Только не надо мне указывать, что делать! Даже если ты сегодня вместо Хабарова! – Орлов был явно недоволен замечанием, но вернулся. – Дверь мы выломали. Дальше пусть доблестная милиция разбирается! Мы что, теперь старушку будем искать?
Он безрезультатно подергал за ручку дверь на балкон и безучастно развалился в кресле. Лавриков красноречиво глянул на него и кинулся к ранцу.
Визг металла о металл, еще секунда, и язычок ригеля был спилен. Лавриков рванул дверь на себя.
– Врачей сюда! Быстро!
Вдвоем с Лисицыным они внесли в дом Василису Семеновну, бережно уложили на диван. Лавриков проверил ее пульс.
– Жива, – кивнул он. – Все, ребята. Теперь пусть врачи занимаются.
Взволнованные родственники окружили пришедшую в себя Василису Семеновну, возле которой хлопотали врачи. Участковый шумно хвалил мужественную старушку. Кошка ласково терлась о ноги хозяйки и громко мурлыкала.
Уже на лестнице (в лифте решили не ехать) Олег Скворцов произнес:
– Позвонки, это 1587-й.
Тысяча пятьсот восемьдесят седьмой раз им не сказали спасибо.
– Диспетчер, я – "Четвертая". Работу окончил. Валюшкин переулок, четырнадцать. Извлекли бабушку с балкона. Замок-полуавтомат заклинило. Пострадавшая жива. На месте работают врачи скорой. Ждем дальнейших указаний, – передал по рации Лавриков.
Щелчок, шорох помех, напряженное: "Четвертая"! Пострадавший – ребенок. Руку в деревообрабатывающем станке зажало. Езжайте на пилораму на выезде из Рождествено в сторону Путилково. Справа от дороги. Скорая на месте, но они не могут ничего сделать. Вы ближе всех. Поторопитесь! Как поняли? Прием".
– Я – "Четвертая". Принято. Сева, слышал? Давай на Пятницкое! – сказал Лавриков водителю Севе Гордееву. – Ну, что? – он обвел всех внимательным взглядом. – Кому надоела мелочевка и хотелось жизни "с картинками"?
Место происшествия нашли сразу. Люди, завидев микроавтобус с броской надписью на боку "Центроспас", призывно махали руками, указывая путь, а потом что есть мочи бежали следом.
– Скорее! Женька внутри! – юркий пацан лет двенадцати, с бледным лицом и блестящими от испуга глазами выбежал из здания пилорамы навстречу спасателям и тут же снова исчез в полумраке деревянного, продуваемого всеми ветрами сарая.
Народ, собравшийся у входа, торопливо расступился, пропуская спасателей.
Чей-то женский голос надрывно запричитал. Какая-то старуха съязвила:
– Пока вас дождешься, десять раз помереть можно!
Деревообрабатывающий станок – массивное прямоугольное сооружение – возвышался в центре. Возле него топталось человек пять. Взрослые люди, чувствуя свою беспомощность перед страданиями ребенка, были злыми и нервными. Первым к спасателям метнулся молодой восточного типа мужчина с заплаканным покрасневшим лицом.
– Помогите! Скорее! Это сын! Мой сын! Все, что хотите, отдам: дом отдам, деньги отдам, жену отдам! Только помогите! Спасите сына!
Мальчик стоял, склонившись над станком. Его левая рука вместе с окровавленной доской до запястья была зажата между направляющим и прижимным валом. Ребенок был апатичным и усталым. Совсем юная девушка-фельдшер пережимала ему артерию у плеча. Ее пальцы побелели, устали от напряжения и долгой фиксации. Бегло осмотрев ребенка, Лавриков сказал фельдшеру:
– Отпустите. Это бесполезно.
– Но кровопотеря…
– У него спазм сосудов. Сейчас жгут наложу. Отпустите.
Лавриков укутал ребенка в принесенное шерстяное одеяло и в считанные секунды наложил кровоостанавливающий жгут, прикрепив к нему записку с указанием времени и даты наложения, своей фамилии и должности спасателя.
– Сколько времени прошло? – спросил Лавриков у фельдшера скорой.
– Минут тридцать.
– Работаем! – жестко скомандовал он ребятам. – У нас не больше десяти минут!
Каждый из них знал, что дорога каждая секунда. Ребенок был в состоянии травматического шока. Есть у организма такая защитная реакция, когда не ощущается боль, когда, в общем-то, человеку все равно, что будет с ним дальше. Это как реакция на болевое воздействие за пределами болевого порога. И все бы ничего, но в результате травматического шока страдают почки, печень, ткани головного мозга, может остановиться сердце. К этому надо прибавить потерю крови, к которой детский организм приспосабливается много хуже взрослого, и то, что при обширной и длительной кровопотере развивается анемия. Так что с момента травмы и до госпитализации должно пройти не более часа. Иначе…
Спасатели принялись осматривать станок. Нужно было найти способ быстро и безболезненно освободить из тисков металла руку ребенка.
Лавриков улыбнулся мальчишке.
– Тебя как звать-то?
– Женя, – тихо сказал тот и внимательно посмотрел на большого сильного мужчину.
– Тезка, значит! – откликнулся Лавриков. – Не отходи от него, – сказал он фельдшеру и пошел к спасателям.
– Дядя Женя! – окрикнул его ребенок. – Вы мне скорее руку отрежьте, а то мама все время плачет. Я вырываться не буду. Я потерплю.
– Никто тебе руку резать не будет. Я не дам. Успокойся. Мы сейчас ее тихонечко вытащим, доктор ее перебинтует, и домой с мамой и папой поедешь.
Мальчишка кивнул.
– Сева, разжим, двухдисковую пилу по металлу, болторез и свет. Живо!
Гордеев кивнул и побежал к машине.
– Дядя Женя, только не арестовывайте моего отца. Пока папа дома обедал, я ему помочь хотел. Не арестовывайте, пожалуйста!
– Мы же спасатели. Мы только спасаем. "Четвертая", что вы ползаете вокруг этого станка, как сонные черепахи?! Что мы имеем? – повысил голос Лавриков.
При виде зажатой станком руки ребенка саднило все внутри.
– Я мыслю так, – начал Володя Орлов. – Используем гидравлический разжим. Снимаем кожух, снимаем барабан прижимного вала, разжимаем колодки и – порядок.
– Может, сразу барабан отожмем? – неуверенно предложил Олег Скворцов.
– Эта махина крутанется. Не удержим, – убежденно возразил Лавриков.
– Согласен, – поддержал его Игорь Лисицын.
Спустя пару минут, ловко управляясь с шуруповертами, Орлов и Лавриков уже выворачивали шурупы, крепившие защитный кожух станка. Лисицын приводил в рабочее состояние гидравлику. Скворцов ставил диски по металлу на только что вошедшую в спасательский арсенал двухдисковую пилу, резавшую металл без искр и вибрации.
– Не могу справиться. Болторезом давай! – Орлов нервно глянул на Лаврикова.
Тот ловким, плавным движением, точно все было сделано из сливочного масла, срезал ржавый болт, намертво сросшийся с гайкой.
Они сняли металлический кожух. Скворцов, как самый маленький и худенький из всех, юркнул вниз, в образовавшийся лаз, к крепежам стоек барабана прижимного вала.
– Посветите! – попросил он и тут же вскрикнул: – Мать твою! Ампутация кисти! Пакет давайте!
В электрическом свете двух фонарей Скворцов отчетливо видел, что натворила бездушная силища деревообрабатывающего станка с хрупкой детской ручонкой.
Превозмогая тошноту, накатившую при виде отрезанной детской кисти, крови и торчащей из-под прижимного барабана изувеченной плоти, он как можно тщательнее упаковал кисть в полиэтиленовый пакет и подал Лаврикову. Тот вставил этот пакет в другой, на треть наполненный снегом, и передал фельдшеру скорой.
– Гордеев, свяжись с диспетчером. Нам нужен вертолет, – сказал он. – Парню в поселковой больнице нечего делать, а до Москвы не довезем. Пробки.
– Вы только гляньте, что сделали эти местные "кулибины"! – выбираясь на поверхность, сказал Скворцов. – Вал опускается вниз и включается поперечная пила. Автоматизация, мать ее! За это сажать надо!
Скворцов сел на уложенные в штабель доски, дрожащими руками стал стирать с комбинезона кровь.
– Олег, что со стойками?
– Стойки резать надо. Там ржавое все.
Визг пилы по податливому, точно пластилин, металлу.
– Осторожно, осторожно, мужики! Разжим сюда. Малыш, быстрее!
Лисицын приладил губки разжима между колодок.
– Аккуратней, Игорек! Орлов! Володя, помоги ему!
– Сейчас… Почти готово.
Наконец, удалось освободить руку ребенка.
Увидев, что стало с рукой, мальчишка пошатнулся, застонал.
– Быстро в машину его! – приказал Лавриков. – Носилки. Живо!
– Я еще повязку не наложила! – остановила фельдшер.
– В машине. Все в машине! Я сказал бегом! – рявкнул Лавриков.
Спасатели подхватили носилки с ребенком и побежали к скорой.
– Мужики, вертолета не будет, – оповестил Сева Гордеев, только что закончивший переговоры по рации.
– Б…! – выругался Лисицын, глядя вслед удалявшейся машине "03". – Сейчас оттяпают парню полруки в местной больнице.
Но все оказалось намного хуже. В больницу мальчишку просто не приняли.
На выезде из поселка микроавтобус "Центроспаса" едва не столкнулся с серой буханкой скорой, бесшабашно выскочившей на перекресток. Остановились. Лавриков выскочил из автобуса.
– Что?! – крикнул он.
– В город надо. Здесь не берут! – сказал водитель.
– Почему?
– По кочану! – рявкнул водитель. – Специалиста нет! Спасибо, хирурга в сопровождение дали!
– Следуй за нами!
Гордеев включил мигалки и резво тронулся с места. Лавриков связался с диспетчером, доложил ситуацию и еще раз настойчиво потребовал вертолет, так как в противном случае – на это он сделал особый упор – шансов у ребенка мало. Диспетчер ничем их не обнадежила, приказала ждать на связи.
– Сева, переключи меня на милицейскую частоту. Будем просить помощи у ДПС.
– Черт-те что! – сплюнул Скворцов, безуспешно пытавшийся оттереть кровь с комбинезона. – Как я люблю наш бардак, самый лучший бардак в мире!
– Внимание! Водителям всех машин освободить крайнюю левую полосу. Везем тяжелораненого ребенка! – голосом Севы Гордеева вещали внешние динамики. – Водителям всех машин немедленно освободить крайнюю левую полосу! Пропустить автомобиль "Центроспаса" и идущую следом скорую!
Но, как и следовало ожидать, водители уступать дорогу не хотели, и Сева лавировал, как мог, то и дело включая "ревун" и оттирая несговорчивых в средний ряд.
"Уступите дорогу! Везем тяжелораненого ребенка! Водители, освободите крайний левый ряд!"
– Да, что ж, вы, м…даки, оглохли, что-ли?! – в сердцах сказал Володя Орлов. – Мы так год до города добираться будем!