Спустя четыре года Борис вновь вонзился в нее. Словно вернулся после долгого путешествия домой. Она издала короткий вскрик. У него даже не возникло мысли надеть презерватив.
Если бы Лариса попросила - надел бы. Она не только учила в школе детей.
Она была его учительницей. Первой учительницей. Она была его гуру…
Борис сдерживался из последних сил.
Чтобы отвлечься от преждевременного финала, он даже вызвал воспоминание о позавчерашней роковой рыбалке. Это помогло ровным счетом на десять секунд.
- Давай ты сверху! - взмолился он. - А то не вытерплю…
Лариса перевернулась, выскочила из объятий и повалила Бориса на спину. Настал ее черед. Если в общественном транспорте час пик не предвещает ничего хорошего, то в сексе все его ждут с нетерпением. И этот пик должен был вот-вот наступить.
Девушка, теряя над собой контроль, застонала. Меньше мыслей, меньше самоконтроля - и все получится! Рот Ларисы по-рыбьи хватал воздух. Глаза закрыты.
Сквозь накатывающее наслаждение Борис любовался ее лицом.
От разгоряченных тел шел пар.
6
Сидя над отверстием в доске сортира, взмокший после бега и прыжков Кофи быстро обсыхал. Слабо пахло дерьмом и аммиаком. "Аммиак выделяется из мочи при разложении мочевины", - вспомнил Кофи институтскую науку. Пот испарялся, и от этого становилось все холоднее.
Вождь уже начал жалеть, что примчался сюда без куртки.
Хорошо, если было градусов десять.
Кофи стал думать о далеком Губигу. Там в тени сейчас под тридцать пять. Все-таки каким неженкой создан человек! В десять градусов без одежды очень холодно. В тридцать пять чересчур жарко. Двадцать пять плюс-минус пять градусов - вот и весь интервал комфорта.
Тонкий слух жителя тропиков различил сквозь бешеный лай какие-то звуки.
Вождь выгнал из головы отвлеченные рассуждения, за которыми так любят убивать время белые Недобрая улыбка искривила большие коричневые губы.
Он приник глазом к щели. По бетонным плиткам дорожки к нему приближалась Любовь Семеновна Кондратьева. Постариковски медленно. Кофи выпрямился и вжался спиной в боковую стенку сортира. Так, чтобы в первый миг его не было видно.
Дверь распахнулась. Любовь Семеновна привычно сделала один шаг и собиралась сделать другой. Рукой она уже тянула за собой дверь, чтобы закрыться.
В этот миг она осознала, что не одна здесь. Ее пронзил ужас. Тонкий звук вырвался изо рта. Она хотела крикнуть: "Костя!" Дверь захлопнулась под неистовый лай верного Тузика, и кабинка вновь погрузилась в вонючий полумрак.
Старушка вдруг разглядела оскаленное черное лицо. Свирепое и беспощадное.
Тут же стальные пальцы впились в морщинистую шею.
Любовь Семеновна поняла, что мужа ее нет в живых. Эта мысль была последней. Она инстинктивно взметнула ручки к шее, чтобы разжать стальные пальцы.
И обмякла. Кофи убрал руки. Пенсионерка АО "Заря" Кондратьева сползла к его кроссовкам.
Вождь огляделся. Ага, вот то, что ему нужно! Он ухватился обеими руками за доску, в которой было вырезано отверстие. И дернул изо всех сил.
Сил было много. Доска с треском оторвалась. Кофи прислонил ее к стенке.
Приподнял бездыханное тело… И вдруг в голове загремели слова старого колдуна Каплу: "Мужчина народа фон доказывает свои победы с помощью ушей поверженных врагов!"
Уши! Он чуть не забыл! Это же Кондратьева, Кондратьева, Кондратьева!
У Кофи не было с собой даже лезвия.
Он лихорадочно осмотрел узкую кабинку.
Заплесневелый кусок хозяйственного мыла. Квадратики газеты на ржавом гвозде.
Пустая бутылка из-под подсолнечного масла. Оторванная только что доска…
Время шло. Кофи нетерпеливо зарычал. Взялся одной рукой за волосы, а другой за шею. Дернул старушечью голову вверх. И впился зубами в правое ухо.
Вождь стал засовывать тело в яму. Безухой головой вперед.
Перебросить тело через ступеньку для сиденья было нелегко. Трупы гораздо тяжелее таскать, чем живых людей. Наконец Любовь Семеновна шлепнулась в жижу, которую они с мужем копили не один год. Кофи Догме приладил на место оторванную доску с вырезанным очком. Обратил лицо вверх - к Солнечному богу.
Который видит его даже сквозь крышу вонючей будки. И сквозь тучи.
Затем Кофи посмотрел на все четыре стороны сквозь щели в досках. Никого.
Хвала Солнечному богу! Собаки надрывались заметно тише. Не то чтоб их энтузиазм иссякал - нет. Просто они охрипли.
Постепенно они все заткнутся. Отдохнут.
До следующей порции лая. Кофи достал из кармана "Роллекс" и надел на руку.
Седьмой час утра. Электричка в начале восьмого. Опаздывать никак нельзя.
7
Борис и Лариса сидели на скамье в крохотном зале ожидания. На двух других лавочках изнывали семьи с детьми. Завтра - первое сентября. Конец дачного сезона.
- Я маму провожала, - ответила девушка на вопрос. - Она поехала брата проведать. У брата недавно сын родился.
Мама от внука просто балдеет. А ты чего такой странный: с двумя сумками, чьейто курткой?
- Друга жду, - сказал Борис Кондратьев и в который раз взглянул на часы. - Он у моих в Васнецовке часы забыл.
Давно должен прибежать сюда. Бегает он быстро… Может, с дороги сбился?
- А как у твоих дела? Я ведь их с того лета ни разу не видела.
Чистое молодое лицо Бориса стало чернее тучи.
- Тут, Лора, чертовщина какая-то. Позавчера дед с рыбалки не вернулся.
- Как?! - В глазах девушки загорелся ужас. - Константин Васильевич утонул?
Борис погладил ее по плечу.
- Надо же, ты его по имени-отчеству помнишь…
- Я и бабушку прекрасно помню: Любовь Семеновна.
"Она любит меня?" - спросил себя Борис и сказал:
- Мы рыбачили на трех лодках вокруг острова. На Вялье-озере. Там же, где с тобой тогда в лодке… Помнишь, как чуть не перевернулись?
- Зачем об этом спрашивать?
Лариса положила руку поверх его пальцев, но тут же отняла. Зрителей было предостаточно.
- Короче, мы с другом вернулись, а деда нигде нет. Если он утонул, то где лодка, весла? Удочка, в конце концов?
Разве что лодка опрокинулась…
- Бедная Любовь Семеновна! - сказала Лариса.
Борис увидел слезы в ее глазах. Он никого не встречал чище и отзывчивей этой девушки. Которая раньше была для него питерской студенткой, а теперь учит детей на станции Новолуково.
В зал ожидания стремительно вошел высокий, статный и довольно черный человек. Онемели капризные дети на скамейках. Попрятали глаза их хорошо воспитанные родители. У грузной женщины в окошечке кассы открылся рот. Желающие вновь получили возможность рассмотреть получше ее похожие на пеньки гнилые зубы.
А мулат решительно направился к парочке и плюхнулся рядом с Ларисой. Она инстинктивно прижалась к Борису. Никто еще ничего не сказал, а изощренный в любовных утехах африканец сразу все понял.
- А ты, Борька, времени не терял. Это я вижу. Познакомишь с девушкой?
В распахнутую дверь вокзальчика ворвался гул приближающегося поезда.
- Ну, ты даешь! - сказал Борис, поднимаясь. - Я тут уже икру мечу. Бери скорей куртку. И сумку. Это же наша электричка подходит. Тебя только за смертью посылать.
8
С высоты своего положения Катя пыталась увидеть то, что происходит внизу.
Она вытягивала шею, заглядывала слева, заглядывала справа…
Тщетно. Удавалось рассмотреть лишь стриженную, словно под горшок, голову с очками и длинным носом. Перхоть в темных сальных волосах. И белый воротник халата.
"Вот так мои пациентки пытаются разобрать, что я там с ними вытворяю, - подумала Катя Кондратьева. - А видят только мою голову между собственных ляжек".
- Колька, Гиппократ, ты еще долго собираешься мной любоваться? - поинтересовалась она у бывшего однокурсника Николая Одинцова. - Смотри, не перевозбудись.
Длинный нос Одинцова выехал из ее внутренностей.
- Одевайтесь, женщина, - равнодушно бросил гинеколог. - Срок беременности - девять или десять недель.
Катя присвистнула и стала выбираться из гинекологического кресла.
- Колька, ты что, одурел? - жалобно спросила Катя, натягивая трусики. - Я ж ничего не чувствовала до последних дней.
Николай Одинцов очень походил внешне на другого Николая. На писателя Гоголя. Кроме длинного носа и стриженной, словно под горшок, шевелюры, у гинеколога были тонкие губы, тонкие усики и бледная кожа. Темные волосы были жирными и покрытыми перхотью, против которой бессильны все достижения компании "Procter & Gamble". Даже очки, которых Гоголь не носил, ничего не меняли.
Одаренный такой внешностью студент Одинцов безуспешно штурмовал в институтские годы сердце Кати Кондратьевой.
Сейчас он безумно хотел ее. И безумно ревновал к тому счастливчику, которому Катя позволила сделать себя беременной.
Гинеколог Одинцов вынужден был скрывать эти нежные чувства. Первым делом он уселся за свой стол. Посоветовал, стараясь не вибрировать голосовыми связками:
- Можешь подождать часок, пока откроется кабинет УЗИ. Сама все увидишь на мониторе.
- Вот черт. - Катя закусила губу, чтобы не расплакаться. - Только этого не хватало. Как все не вовремя!
- Катенька, я еще ни разу не слышал от женщин, чтобы нежелательная беременность была кстати.
Она уже оделась и причесывала пышные рыжие волосы перед зеркалом, которое висело над раковиной. Не сдержалась и пустилась в ненужные, в сущности, объяснения:
- Я серьезно, Коль. У меня дед с бабкой пропали.
- Как пропали?! - Одинцов наморщил лоб, в точности как великий русский писатель. - Что значит "пропали"?
- А вот так. То и значит. Они в деревне жили. Дед с рыбалки не вернулся. Ни лодки, ни весел, ни деда, понимаешь?
Даже удочку не нашли… А бабка вообще неизвестно куда делась. Она дальше магазина никогда не отлучалась… И собака странно себя ведет.
Гинеколога охватил мистический ужас.
Он вспомнил фильм "Собака Баскервилей".
- Какая собака?
- Да Тузик наш. Он возле бабушкиного дома на цепи сидит. Был большой, лохматый и очень добрый. А теперь большой, лохматый и очень злой. Рычит, никого к себе не подпускает и лает куда-то в сторону озера. Может, по деду тоскует?
Дед с рыбалки всегда с той стороны приходил.
- Ну и ну… - Николай Одинцов развел руками. - А милиция?
Катя забросила на плечо сумочку и собралась уходить.
- Что милиция?! - крикнула она и повторила: - Что милиция?! Ищет милиция. Там на тысячу квадратных километров два милиционера. Старший лейтенант и сержант. Папа вчера оттуда вернулся. На него смотреть страшно. Осунулся, глаза красные, лицо серое. Это же его родители исчезли, представляешь? Родная мать! Родной отец!
Неожиданно она повернулась и бросилась в обход гинекологического трона, на котором только что лежала, к столу врача.
Одинцов вскочил, как ужаленный. Катя уткнулась лицом в белый халат у него на груди и разрыдалась.
- Катенька, - гладил ее трясущиеся плечи гинеколог, - Катюша, успокойся, все будет хорошо, все образуется, бабушка с дедушкой найдутся.
- Не-е-е-е-ет, - подвывала Катя в ответ. - Не найдутся, им по семьдесят с лишним лет…
Волна нежности и сострадания душила Николая Одинцова. Из тщедушного очкарика он в собственных глазах превращался в супермена. В защитника всех униженных и оскорбленных на земле.
Дверь гинекологического кабинета распахнулась. На пороге выросла длинноногая крашеная блондинка. И застыла с открытым ртом.
- Разве вы не видите, что у больной истерика? - заорал супермен Одинцов. - Немедленно закройте дверь!
- Жуть какая, Коленька! - всхлипывала Катя. - Ну кому это нужно?!
- Может, они тяжело болели и решили уйти из жизни сами? - предположил похожий на писателя гинеколог. - Вот как эти… Ну, коммунисты французские…
Как их? Дочка Маркса - Лаура, кажется.
И ее муж, Поль Лафарг. Помнишь?
От такой несусветной глупости Катя Кондратьева даже плакать забыла.
- Не помню, - призналась она. - Чтобы помнить, нужно было когда-то знать.
Ее слезы расплылись на груди гинеколога огромным серым пятном.
- Ну как такое можно не знать? - Николай Одинцов был неподдельно огорчен. - В тысяча девятьсот одиннадцатом году Лауру и Поля Лафаргов нашли мертвыми. Сорок три года они провели вместе, сражаясь за интересы рабочего класса.
Ей исполнилось шестьдесят шесть, ему - шестьдесят девять лет. Они решили, что старость помешает им бороться за интересы рабочего класса, и отравились.
Катя даже улыбнулась. Сейчас, с блестками слез в длинных ресницах, эта улыбка делала ее неотразимой. Она дотянулась рукой до длинного носа своего однокурсника и легонько щелкнула.
- Дурак ты, Колька, - вздохнула она. - Каким был, таким и остался. Я ж тебе русским языком объясняла, что дед Костя с рыбалки не вернулся. А бабушка вообще неизвестно где…
Гинеколог отважился протестовать:
- А что? Я прекрасно помню, ты еще на третьем курсе рассказывала, какой у тебя дед замечательный! Фронтовик, заслуженный колхозник, ветеран КПСС…
Сколько ему, ты говоришь?
- Семьдесят пять.
- Ну вот. Видишь? Это уже старость, куда ни кинь. Решил не быть никому обузой. Избрал достойный мужчины уход из жизни. Не на деревенской перине скончался в страшных мучениях, а ушел как воин. Как защитник отечества и ветеран колхозного строительства. Может, и бабка так? Только она какой-то свой, чисто женский путь избрала, а?
Катя всмотрелась в похожее на писателя Гоголя лицо.
- Боже, какой идиот! - сказала она. - Ты мне, знаешь, о чем напомнил? Об одном дикарском обычае. У меня друг есть.
Мулат, из Африки. Он рассказывал: в его племени еще лет пятнадцать назад существовал один обычай. Если жена заявляла, что муж из-за старости не выполняет супружеских обязанностей, племя устраивало праздник. Били барабаны, все плясали, пели и пили вино. А старик должен был на центральной площади совершить ритуальное самоубийство. Броситься на торчащее из земли копье.
Гинеколог не только внешне походил на Гоголя, но и, очевидно, душой. Коля Одинцов с детства был очень впечатлительный. От услышанного его передернуло. Одно дело Лаура и Поль Лафарги, которые цивилизованно, по обоюдному согласию, приняли яд. Другое дело - первобытная африканская жестокость. Он уже не казался себе суперменом.
- Катька! - вскричал Одинцов. - Уж не от своего ли черного друга ты залетела?
Одинцов был совершенно прав, поэтому в гинекологическом кабинете прогремела звучная оплеуха. Удар был такой силы, что молодой специалист Одинцов не удержался на ногах. Он шмякнулся на стоящий позади стул. Схватился за щеку.
- Сволочь! Расист! - в бешенстве завопила Катя Кондратьева. - Вот рожу!
Рожу ребенка всем вам на зло!
Она резко повернулась и устремилась к выходу. Ногой распахнула дверь в коридор.
Оттуда раздались сдавленный крик и стук упавшего тела. У гинеколога Одинцова округлились глаза. За дверью Катя обнаружила длинноногую крашеную блондинку. Девица медленно поднималась с пола, держась за голову. И одновременно - за правую ягодицу.
- Катерина, - раздался из кабинета стон Одинцова. - Что ты вытворяешь?..
- А пускай не подслушивает, тварь невоспитанная! - рявкнула Катя Кондратьева и ринулась к лестнице.
9
В Петербургском государственном цирке один-единственный кабинет не был оклеен афишами, как обоями. Кабинет начальника отдела кадров. За двухтумбовым столом сидел толстый-лретолстый мужчина, в котором лишь богатое воображение могло узнать прапорщика Сергея Иванова.
Ничто не выдавало в его нынешнем облике бравого вояку из великой эпохи.
Пожалуй, ни в одной армии мира не существовало военной формы, в которой уместился бы сейчас Сергей Михайлович.
Посетителям представал нормальный современный российский чиновник. В меру бюрократ, в меру хитрый, в меру коррумпированный. После многолетней службы в должности старшины роты Иванов моментально освоил новое дело. Не зря говорят, что армия - школа жизни.
"Ни хрена себе, - промелькнуло у него в голове, когда он увидел вошедших. - Мы с Васькой черномазых на уши ставили, а Васькин сын с ними дружбу водит!"
- Присаживайтесь, хлопцы, - приветливо махнул рукой Иванов. - Тебя, Борька, не узнать. Совсем большой. На отца похож.
- Дети всегда внешне похожи на отцов, - улыбнулся Борис, устраиваясь на стуле.
- Я другое имел в виду. Ты мне Василия того, молодого, напомнил. Тебе сейчас сколько?
- Двадцать.
- А папе было двадцать четыре, когда мы познакомились. Зато мне тогда было именно двадцать. Так что вижу тебя, а вспоминаю нас. Тогдашних, навсегда оставшихся в прошлом. Какое было время, черт возьми… - Сергей Михайлович мотнул головой, отгоняя героические воспоминания. - Но давайте ближе к делу, хлопцы. Насколько я понял, ты, Борис, хлопочешь о трудоустройстве своего друга.
- Да. Он из Бенина. Страна небогатая. Присылают такую стипендию, что можно ноги протянуть.
- Ясно, - кивнул Иванов и впервые обратился к молодому вождю: - Паспорт с собой?
- Конечно!
Кофи достал из кармана зеленый бенинский паспорт и подал кадровику. Тот стал листать изрядно замусоленные почти за пять лет страницы.
"Ага, вот этот штампик! - обрадовался Иванов. - Тогда все в ажуре. Такой серьезный аргумент, что и Василий не обидится".
Он поднял глаза и сочувственно перевел их с Бориса на Кофи и обратно.
- Ничего не попишешь, хлопцы, - сказал Иванов и протянул раскрытый на нужной странице документ. - Вот российская въездная виза. А ниже, видите?
Штамп: "Без права работы по найму".
Если я человека с таким штампом приму на работу, - значит, его выгонят, а меня уволят и отдадут под суд. Скажут: "У нас своих безработных хватает, а начальник отдела принимает иностранцев". И сделают вывод: Иванов берет иностранцев за взятки.
Кофи сидел с непроницаемым лицом, как и положено вождю.
- Дядя Сергей, неужели ничего нельзя придумать? - взмолился Борис. - Если вы не поможете, незнакомые люди тем более не помогут.
Начальник отдела кадров набычился, насупился, напрягся. Его внешность должна была извещать о том, что под седой крышей мозга ведется титаническая работа. Проблему следовало спустить на тормозах.
- Кстати, Боря. Как там дома дела?
Отец твой давным-давно не звонил. А я его сам тревожить не решаюсь. Армейская субординация - это, понимаешь, на всю жизнь. Он - полковник, а я - прапорщик.
Лицо Бориса сразу помрачнело.
- Беда у нас, дядя Сергей. У отца родители пропали.
Сергей Михайлович насторожился:
- Что значит "пропали"? Ушли из дома и не вернулись?
- Именно так, - печально кивнул Борис. - Двадцать девятого августа дед с рыбалки не вернулся…
- Константин Васильевич?!
- Он. А тридцать первого августа или первого сентября бабушка куда-то подевалась…
- Любовь Семеновна?
- Да. Никто ничего не может понять.
А сегодня уже пятое сентября!
- Вот это да… - протянул бывший прапорщик. - Вот так фокус-покус, хлопцы.
Своего бывшего командира роты он искренне любил. И в Васнецовке не раз бывал. С Константином Васильевичем и Любовью Семеновной самогонку пил.
Песни пел.