– Трогай потихоньку, – скомандовал Павел механику-водителю.
Самоходка тронулась, они въехали на мост, и Игорь немного увеличил скорость.
Когда до противоположного берега оставалось метра четыре, мост резко повело в сторону, и он рухнул. Самоходка, по инерции преодолев еще часть пути, упала.
Удар был настолько силен, что у членов экипажа клацнули зубы. В потрохах машины загремело, захрустело железо, и двигатель заглох.
Павел высунулся из люка. Самоходка преодолела реку, упав уже на берег. Корма ее была в воде, а нос с пушкой торчали над берегом.
Больше половины моста лежало в реке, и на деревянных опорах были видны свежие подпилы – кто-то из поляков хорошо поработал пилой. Небольшие нагрузки вроде лошади с повозкой или проходящих людей мост выдерживал, но самоходка была для подпиленных опор нагрузкой чрезмерной. На это и был расчет.
Окончательно придя в себя, Павел окликнул экипаж:
– Все целы?
Оказалось – все.
– заводи!
Со второй попытки дизель запустился.
– Первую передачу и понемногу пробуй выезжать.
Гусеницы провернулись, самоходка дернулась вперед и остановилась. Склон был всего-то просто тьфу – метра два, но крутой. Гусеницы беспомощно скребли грунт, а самоходка – ни с места.
– Выключай передачу, не мучай машину.
С другого берега за злоключениями Павла смотрели Куракин и вся батарея.
По мосту к месту обрушения подоспел комбат, следом – Куракин. Оба сразу обратили внимание на свежие подпилы в опорах.
– Сазонов, как у тебя?
– Экипаж цел, самоходка – тоже, только выбраться на берег сами не можем.
Комбат и командир взвода стали совещаться на мосту, поглядывая на карту в планшете.
– Сазонов, мы вкруговую объедем – по карте километрах в пяти еще мост есть. Пришлем тягач, он тебя вытащит.
Батарея, изрыгая клубы дыма, прошла по дороге дальше, по правому берегу.
Ситуация сложилась нелепая: экипаж и самоходка в порядке, а двигаться и тем более бой вести невозможно. Появись сейчас немецкий танк – расстреляет самоходку за милую душу, как в тире. У нее пушка в небо глядит, что зенитка, и рубка неподвижная – не как башня у танка, не повернешь в сторону. Оставалось уповать на удачу.
Экипаж выбрался из рубки. Уселись на крыше, закурили.
– Повезло нам, – сказал заряжающий.
– Это в чем же? – удивился Анатолий.
– Могли бы в самую середину реки рухнуть, а я плавать не умею.
– Да какая же это река? Ручей! Воробей вброд перейдет. Вот я на Каме жил – это река! По ней пароходы до войны ходили – большие, с грузами и пассажирами.
А Павел смотрел на берег, на остатки моста. Еще в танковой школе их учили, как вытаскивать танк из вязкого грунта – методом самовытаскивания. Под гусеницы, поперек боевой машины укладывали бревно и привязывали его к гусеницам. Танк давал малый ход и, опираясь на бревно, выезжал. Сейчас, правда, ситуация не та, но попробовать можно. Еще неизвестно, когда прибудет тягач или другая самоходка на помощь. А вдруг и другой мост тоже деревянный и подпиленный? Тогда сидеть им тут до вечера, а то и до утра. А бревна есть – от моста настил. Надо попробовать.
– Так, парни, есть идея.
И Павел вкратце разъяснил экипажу суть.
– Я в воду не полезу, – сразу заявил Василий.
– Тогда бери автомат и охраняй.
Василий полез в рубку за оружием, а Павел, Игорь и Анатолий стали раздеваться. Коли промочишь одежду, где ее потом сушить? Все равно прохожих нет, стесняться не перед кем.
Ногой Павел попробовал воду. Холодная, бр… р… р… р! Да и то сказать – октябрь, хоть и Европа, а зима на носу.
В воду попрыгали сразу, чтобы не так дух захватывало.
Нащупали в воде бревна – они были соединены между собой железными скобами. Кряхтя от натуги, они выволокли бревна на берег и шанцевым инструментом, который был в каждой самоходке или танке, выдрали скобы.
Бревна были тяжелые, мокрые – вчетвером они едва уложили бревно перед гусеницами. Пригодились и скобы – их вбили в бревно, пропустив через отверстие в гусенице. Бревно оказалось прикрепленным к обеим гусеницам спереди.
Экипаж оделся: мокрое тело обдувал легкий ветерок, и становилось зябко.
Игорь уселся на свое место, Павел встал на берегу.
– Трогай помаленьку!
Он дублировал свои команды жестами рук – все равно за ревом двигателя толком ничего не слышно.
Самоходка медленно тронулась с места. Гусеницы подминали под себя бревно, и она медленно поднималась по склону. Вот она качнулась на изломе грунта и тяжко встала грузным телом на ровный берег.
Павел скрестил руки:
– Глуши!
Выбраться на берег удалось без тягача, и теперь требовалось снять бревно.
Пока экипаж работал кувалдами, сбивая бревно со скоб, Павел забрался в самоходку и вызвал по рации взводного.
– Ольха, Ольха, я Тополь-два!
Взводный отозвался сразу:
– Что у тебя?
– Мы выбрались на берег, тягач не нужен.
– Повезло. А мы через мост переправиться не можем, с поляками бой ведем. Давай по берегу к нам, поддержи огнем и гусеницами. У тебя пулемет есть?
– Трофейный, товарищ младший лейтенант.
– Только поосторожней, у них гранаты противотанковые. Машину Пашки Веденеева подбили.
– Понял, выполняю. Конец связи. – Павел отключился.
– Игорь, направо и вдоль берега – там наши с поляками бой ведут. Василий, приготовь пулемет. И всем смотреть в оба! Взводный предупредил – у поляков противотанковые гранаты, подбили машину Веденеева.
– Экипаж жив? – сразу всполошился Игорь. – У меня земляк там.
– Не знаю, взводный не сказал.
Павел осматривал местность через смотровые щели. С поляков станется, могут и засаду на подходах устроить.
Все-таки в танке воевать сподручнее: на лобовом листе есть пулемет в шаровой установке, и второй – спаренный с пушкой. Можно было вести огонь по пехоте, оставаясь под защитой брони.
В самоходке же не было штатного пулемета, как и места для его установки. Потому самоходчики довооружались сами ручными пулеметами ДП советского производства или трофейными МГ. В условиях боя с пехотой приходилось открывать люк, высовываться из рубки с пулеметом и вести огонь, потому все преимущества бронированной защиты сводились на нет. Практически – тачанка, только вместо коней – мотор.
Километра через два хода послышалась стрельба. Стреляли из пехотного орудия – винтовок, автоматов, пистолетов. Пушечных выстрелов слышно не было.
– Игорь, сбавь ход!
Надо было хоть немного осмотреться, определить, где неприятель. Все равно самоходка себя уже обнаружила ревом мотора и лязгом гусениц – такой шум разве что глухой не услышит.
Самоходок батареи еще не было видно, но по рации слышались переговоры. Павел узнавал голоса взводных, комбата. Он включил рацию на передачу.
– Ольха, я Тополь-два. Слышу стрельбу. Я почти на месте. Прием.
– Тополь-два, продвигайся вдоль берега. Там поляки засели, и местность вся изрыта – в воронках да буераках. Дави их гусеницами да из пулемета прочеши! Только про гранаты помни. Прием.
– Слушаюсь! Конец связи.
Самоходка Павла вырвалась из леса, тянувшегося по берегу. Почти сразу по лобовой броне ударила пулеметная очередь. Они что, думают, что корпус самоходки из фанеры?
– Толя, дай пару осколочных!
– Есть!
Наводчик поймал в прицел мелькающие фигуры и пару раз выстрелил из пушки осколочными снарядами, однако вреда большого не нанес.
– Игорь, дави их!
Самоходку стало швырять из стороны в сторону и раскачивать. Водитель сбросил ход. В одном месте Игорь крутанул машину на месте, давя окоп и сидевших в нем поляков.
Видя жуткую смерть своих соратников под гусеницами самоходки, поляки не выдержали, побежали. И тут уж не стерпел Павел. Откинув крышку люка и укрываясь за ней, как рыцарь за щитом, он поставил на броню рубки трофейный МГ, раздвинул сошки и дал длинную очередь по убегавшим. Слева от него откинулась крышка люка, и с автоматом в руке из люка высунулся Анатолий. Он тоже начал стрелять по полякам.
Через несколько минут бой стих. Поляки частично были уничтожены, другие успели скрыться.
Самоходка подошла к мосту и развернулась. Несколько САУ его батареи стояли на другом берегу, перед мостом.
Павел связался по рации с Куракиным.
– Ольха, я Тополь-два. Что мне делать? Поляки сбежали.
– Погляди там, чтобы не вернулись, нам надо мост осмотреть.
Предосторожность оказалась нелишней – все опоры моста были подпилены и тяжесть самоходки не выдержали бы. Был бы мост цел, самоходки просто проскочили бы его и сами подавили бы польскую группу. Но попробуй осмотри опоры моста под пулеметным огнем!
– Молодец, Сазонов! – подошел к нему комбат. – Сам на берег без тягача вылез и нам помог. Небось, бревно к гусеницам привязал?
– Его самое. Учили раньше в танковой школе. Мы на Т-34 даже бревна с собой возили – приторачивали к борту.
– На танке проще, а здесь рубка мешает, – согласился с Павлом комбат. – И нам, командирам, впредь наука будет. Как говорится – не зная броду, не суйся в воду. Хорошо, машины не повредили.
– Куракин сказал – машину Веденеева подбили.
– Правильно сказал: гранатой сожгли. Экипаж выбраться успел, а машине хана, выгорела вся.
– Жалко.
– Да черт с ним, с железом – люди живы!
В Красной Армии за подбитый гранатой танк или самоходку боец получал единовременную денежную выплату в сумме 1000 рублей. Если танк подбивали танкисты или самоходчики, выплаты получал весь экипаж. Командир танка и наводчик – по 500 рублей, заряжающий и радист – по 200 рублей, механик-водитель – тоже 500 рублей.
Если в начале войны нашими танками новой конструкции – вроде Т-34 и КВ – немецкие T-II, T-III и T-IV подбивались с больших дистанций и не могли серьезно противостоять, то уже к середине войны соотношение сил изменилось. T-IV приобрел длинноствольную пушку и усиленную накладками броню, выпускался до конца войны. Появились новые немецкие танки T-V "Пантера" и T-VI "Тигр". "Пантера" была значительно легче и маневренней "Тигра", а ее 75-миллиметровая пушка лишь ненамного уступала по бронепробиваемости "Тигру". Но в "Тигре" стояло лучшее танковое орудие Второй мировой войны.
На базе новых танков появились и самоходные орудия – вроде "Фердинанда". Правда, выпустить их успели немного, всего 90 штук. Самоходки выгодно отличались от танков значительно меньшей трудоемкостью в производстве и меньшей стоимостью. "Тигр" же обладал мощной защитой, но именно потому и значительным весом в 55 тонн. Его не выдерживали мосты, и в бою большой вес не всегда ему помогал. Его одиннадцатитонная башня поворачивалась наводчиком легко – гидроприводом, но полный оборот в 360° длился долгих 60 секунд. Для маневренного танкового боя – целая вечность.
Были среди наших танкистов асы, бившие T-IV, "Пантер" и "Тигров". Старший лейтенант Д. Лавриненко имел на счету 52 уничтоженных фашистских танка, старший лейтенант К. Самохин – 30, капитан А. Дьяченко – 31, лейтенант Кученков – 32, старший лейтенант А. Бурда – 30, старшина Н. Новицкий – 29 танков.
Были танковые асы и у немцев. Правда, на начальном этапе войны они столкнулись с устаревшими, легкобронированными и слабовооруженными советскими танками вроде БТ, БТ-5. И счет стал увеличиваться после получения немцами в больших количествах "Пантер" и "Тигров". Однако цифры впечатляют.
Самый результативный немецкий ас К. Книспель – 168 танков, лейтенант О. Кариус – 150, обер-лейтенант Г. Белтер – 144, гауптштурмфюрер СС М. Витман – 138, оберштурмфюрер СС П. Эгер – 113, оберфенрих Рондорф – 106.
Во многом большую роль играла высокая выучка немецких танкистов, слаженность экипажей, наличие радиосвязи с началом войны на всех мощных боевых машинах, отличная обзорность командиров танков. А на войне – кто первый увидел, тот и победил. Было много других причин – в том числе великолепная оптика и прицелы, а также комфорт экипажей. Кроме того, немцы уделяли большое внимание снарядам. Снаряды к их пушкам при равном калибре имели большую бронепробиваемость из-за легированных сердечников, имевших присадки вольфрама и других металлов.
Через два дня батарея самоходок подверглась авианалету. Разведка ли немцев донесла или "рама" пролетела – как называли на фронте ненавистный всем самолет-разведчик "ФоккеВульф-189", – только внезапно послышался шум авиадвигателей, мелькнули хищные тени немецких пикировщиков Ю-87, и на батарею посыпались бомбы. Вопреки обыкновению бомбардировщики бомбили не с пикирования, а с низкого полета – метров с двухсот.
Экипажи проводили с самоходками регламентные работы – чистили пушки, протягивали ходовую часть, регулировали двигатели. САУ оказались без маскировки.
Экипажи бросились во все возможные укрытия – ямки, канавы, воронки. Взрывы грохотали один за другим, сверху сыпалась земля, осколки били по бортам боевых машин. Что говорить, поленились самоходчики отрыть щели для укрытия.
Это раньше, в 41–42-м годах, старались после остановки как можно быстрее вырыть хоть небольшую щель, поскольку немецкая авиация не дремала. Теперь же, в наступлении, когда позиции менялись часто, а в воздухе господствовали советские самолеты, рвение улеглось.
Батарея поплатилась одной сгоревшей самоходкой и пятью погибшими. А Павел сделал вывод – нужно всегда искать укрытие поблизости, при его отсутствии – рыть щель. А также не пренебрегать маскировкой. Ведь только случай уберег сегодня батарею от больших потерь. И еще – наши истребители, довольно быстро отогнавшие "юнкерсов".
Постепенно становилось холоднее, чувствовалось ледяное дыхание приближающейся зимы.
Военнослужащим выдали зимнюю форму одежды. Офицеры получили полушубки, рядовой и сержантский состав – ватники. И все – ватные штаны и шапки-ушанки.
По полушубку Павел не расстроился – неудобно в нем забираться и выбираться из самоходки, а потерянные секунды – если машина подбита – могли стоить жизни. А вот ватные штаны одобрили все. В рубке холодно, сиденья железные, и вокруг – стылое железо. Только и радости, что ветра нет да на голову не капает. Павел не раз вспоминал немецкие танки, имеющие обогрев от радиатора печки, только молчал об этом. Политрук вместе с особистами не дремали, за положительные отзывы о технике врага вполне могли припаять "неверие в силу и превосходство советского оружия" с последующими выводами.
В одном из маленьких польских городов, куда прибыла батарея, оказалась целая, неразрушенная баня. На фронте помыться горяченькой водичкой, да с мылом и мочалкой, – великая редкость. Летом еще как-то выкручивались, купаясь в реках и озерах.
Баня по случаю военных действий не работала, но комбат нашел работников бани. Как и чем он их прельстил, осталось неизвестным, но батарея вымылась вся. Намыливались, терли друг друга мочалками, смывали грязь горячей водой, а затем с величайшим наслаждением переодевались в чистое белье. Что может быть лучше? Многие на передовой не мылись месяцами, появились вши.
Бойцы боролись с насекомыми сами. Из пустых бочек делали вошебойки: разводили под бочками костры и прожаривали одежду. Быть танкистом на войне – пыльная в прямом смысле слова служба. Танк или самоходка при движении поднимают клубы пыли, которая через все щели набивается в танк, садится на лицо и одежду. А уж при стрельбе танкисты были черными от пороховой гари, чумазыми, как трубочисты или кочегары на паровозах. Белье тоже пропитывалось копотью, становилось серым и пахло кислым запахом сгоревшего пороха. Верхняя же одежда – ватники, комбинезоны постоянно были в многочисленных пятнах от моторного масла, солярки и пушечного сала. Попробуй уберечься в этакой тесноте и в постоянном соприкосновении с замасленным железом. В общем, танкисты перед вами или самоходчики, можно было сразу узнать по внешнему виду, даже не глядя на черные петлицы с эмблемами. Немцы презрительно называли наших танкистов "русскими трактористами".
После баньки не грех и по сто грамм фронтовых пропустить. Многие солдаты, особенно из деревенских, вздыхали:
– Хороша банька! Парной только да веничка не хватает.
Сколько потом Павел ни бывал в польских или немецких банях, парной он не видел ни разу. Русские посещали баню для души, а рациональные немцы – только помыться, грязь смыть.
Вечером экипаж Павла заступил в караул. Павел, как сержант, – начальником караула, экипаж – часовыми.
Батарея стояла компактно – комбат не разбрасывал самоходки при постановке на ночевку в чужих землях. Это у нас, в России да в Белоруссии, иногда пренебрегали безопасностью: население-то свое, встречало освободителей с радостью. А в Польше ситуация была иной, и потому караульную службу несли исправно.
Батарея после бани отдыхала, и около десяти часов вечера Павел пошел проверять посты: не дай бог кто уснет на посту да ЧП случится. Было такое у танкистов три дня назад. Уснул караульный или отвлекли чем, только зарезали его и оружие забрали. Не иначе как местные.
Выйдя на улицу из дома, где они встали на постой, Павел увидел колонну идущих солдат. Их было много – не меньше роты, они курили и разговаривали. Павел вслушался и не поверил своим ушам: речь звучала немецкая. Павел так и замер на месте. Приглядевшись, он увидел при свете луны немецкие автоматы на груди, а один из солдат нес на плече МГ-34.
Один из пехотинцев, заметив Павла, спросил:
– Камрад, как село называется?
Павел, не растерявшись, тут же ответил ему на немецком.
– О! Эти труднопроизносимые польские названия! – выразил свое отношение к названию села солдат.
Остальные солдаты засмеялись, а у Павла по спине побежали мурашки. Экипажи спят, и, случись стрельба – многие погибнут, не успев сделать и одного выстрела.
Колонна прошла, а Павел, рванув к комбату, постучал в окно дома, где тот квартировал:
– Товарищ комбат! Это я, Сазонов!
– Что случилось? – Капитан открыл окно.
– Немцы! Целая колонна пехотная через село только что прошла!
Капитан спросонья сначала ничего не мог понять:
– Куда?
– Откуда мне знать? Наверное, к своим.
– Ну-ка, дыхни!
– Да я трезвый, как стеклышко!
– Сколько их?
– Не меньше роты!
– Вот вечно ты, Сазонов, приключения найдешь! То самоходку чуть не утопил, то немцев увидел.
Капитан зевнул. Он явно раздумывал, что делать. Немецкая пехотная рота – подразделение сильное. Бросить на них самоходки? Так пулеметов нет. Догонять пешими? Потери личного состава могут быть катастрофическими.
– Прошли немцы – ну и черт с ними. Ты лучше караул проверь.
– Слушаюсь.
Его дело, как караульного начальника, доложить. А решать командиру. Только откуда здесь, в нашем тылу, за семь километров от передовой немцам взяться?
Павел осознал, как близок он был к смерти. Схватись он за "наган", сделай выстрел да подними тревогу – и первая пуля досталась бы ему. А по Уставу караульной службы он должен был действовать именно так.
Всю ночь он проходил, беспокоя часовых, пока Анатолий из его экипажа не взмолился: