Прекрасная итальянка с благоговейным страхом посмотрела на моего друга.
– Я не понимаю, как вы узнали, – сказала она. – Джузеппе Джорджано… Как он… – Она растерянно замолчала, но вдруг ее лицо засветилось от гордости и счастья. – Ах, я поняла! Мой Дженнаро! Мой милый прекрасный Дженнаро! Он всегда защищал меня от любого зла, он сделал это! Своей сильной рукой он убил это чудовище! О Дженнаро, какой же ты замечательный! Какая женщина может быть достойна такого мужчины?
– Значит так, миссис Лукка, – строгим голосом произнес не склонный к сантиментам Грегсон, беря леди за руку с таким видом, будто она была каким-нибудь хулиганом из Ноттинг-Хилла. – Я пока не совсем понимаю, кто вы и чем занимаетесь, но вы уже достаточно тут наговорили, чтобы я забрал вас в Скотленд-Ярд.
– Одну минуту, Грегсон, – сказал Холмс. – Я уверен, эта леди так же будет счастлива поделиться с нами информацией, как мы – ее получить. Вы понимаете, мадам, что супруг ваш будет арестован и допрошен в связи с убийством человека, тело которого лежит перед нами? Все, что вы скажете, может быть использовано против него. Однако, если вы считаете, что есть обстоятельства, которые могут его оправдать и о которых он сам хотел бы нам рассказать, вы имеете прекрасную возможность помочь ему, поведав нам всю историю.
– Теперь, когда Джорджано мертв, нам ничего не страшно, – взволнованно воскликнула леди. – Это был настоящий дьявол, чудовище. Ни один судья в мире не накажет моего мужа за то, что он его убил.
– В таком случае, – сказал Холмс, – я предлагаю запереть эту дверь, оставить здесь все как есть, пойти с леди в ее квартиру и на основании того, что она нам расскажет, решить, что делать дальше.
Через полчаса все мы сидели в маленькой гостиной синьоры Лукка и внимательно слушали ее удивительный рассказ о тех страшных событиях, свидетелями окончания которых нам довелось стать. По-английски она говорила быстро и легко, но не очень грамотно, и для лучшего восприятия я приведу ее рассказ в соответствие с нормами литературного языка.
– Родом я из Посилиппо, это городок неподалеку от Неаполя, – начала она. – Отец мой Аугусто Барелли был там главным адвокатом, а одно время даже депутатом от нашего округа. Дженнаро работал у моего отца, и я полюбила его. Конечно, ведь такого мужчину невозможно не полюбить. Но он не был богат и не занимал высоких постов, все, что у него было, – это его красота, сила, страсть, поэтому отец не дал согласия на свадьбу. Тогда мы сбежали из города и поженились в Бари. Мы продали мои драгоценности, чтобы выручить деньги на поездку в Америку. Это было четыре года назад, и с тех пор мы все время жили в Нью-Йорке.
Сначала удача сопутствовала нам во всем. Дженнаро удалось познакомиться с одним богатым итальянцем (он спас его от грабителей в районе, который называется Бауэри), и так у него появился могущественный друг. Звали его Тито Касталотте. Он один из владельцев большой фирмы "Касталотте и Замба", это главный поставщик фруктов в Нью-Йорк. Синьор Замба – калека, так что наш новый друг Касталотте сам заведует всеми делами фирмы, на которую работают больше трехсот человек. Он взял к себе и моего мужа, сделал его начальником отдела и всячески поддерживал. Синьор Касталотте был холостяком, и мне кажется, что к Дженнаро он относился как к сыну, а мы с Дженнаро любили его так, будто он был нашим отцом. Мы сняли и обставили домик в Бруклине. Будущее казалось нам светлым и безоблачным, пока не появилась черная туча, которая скоро затмила собой все наше небо.
Однажды вечером, вернувшись с работы, Дженнаро привел с собой земляка. Звали его Джорджано, он тоже родом из Посилиппо. Это был настоящий гигант, вы сами видели его труп. И не только тело его, но и все, что связано с ним, казалось каким-то странным, страшным и непомерно большим. Когда он говорил, в нашем маленьком домике как будто гремел гром.
Каждая комната оказывалась для него тесной. Мысли, чувства, переживания – все у него было чудовищно преувеличено. Когда он говорил (хотя разговор его можно скорее назвать ревом), из него выходила такая энергия, что остальным оставалось только сидеть и слушать. Ему достаточно лишь посмотреть на человека своими страшными сверкающими глазами, чтобы подчинить его своей воле. Это был ужасный и удивительный человек. Слава Богу, что его больше нет!
Он стал приходить к нам снова и снова. Но я знала, что Дженнаро его визиты так же неприятны, как мне. Мой бедный муж вынужден был сидеть и выслушивать его бесконечные рассказы о политике и разные социальные вопросы – его любимые темы разговоров. Дженнаро ничего не говорил, но я знала его слишком хорошо, поэтому не могла не увидеть, что в его глазах появилось новое чувство, которого там раньше никогда не было. Поначалу я решила, что это просто неприязнь. Но потом постепенно я начала понимать, что это не неприязнь, это был страх… затаенный глубоко в душе, всепоглощающий страх. В ту ночь… В ту ночь, когда я это поняла, я обняла мужа и именем его любви ко мне, именем всего, что было дорого его сердцу, стала умолять его ничего не скрывать от меня и рассказать, почему этот огромный человек так омрачает его жизнь.
Он стал рассказывать, и от рассказа его сердце мое словно превратилось в лед. Бедный Дженнаро, когда он переживал свое самое трудное время, когда ему казалось, что весь мир был против него, когда несправедливости жизни едва не лишили его разума, он вступил в неаполитанское общество, которое называлось "Красный круг" и было связано со старыми карбонариями. Присяга и тайны этого общества были ужасны, и тот, кто однажды вступил в него, уже никогда не мог из него выйти. Когда мы переезжали в Америку, Дженнаро думал, что навсегда избавится от него. Представьте его состояние, когда однажды на улице он встретил того самого человека, который в Неаполе принимал его в общество, – это чудовище Джорджано, получившее на юге Италии прозвище Смерть, потому что руки у него были по локоть в крови! В Нью-Йорк он перебрался, скрываясь от итальянской полиции, и уже успел организовать здесь ячейку этой жуткой организации. Все это рассказал мне Дженнаро, и еще он показал мне письмо с нарисованным вверху красным кругом, которое получил в тот день, с указанием даты собрания местной ложи и предупреждением, что он должен обязательно присутствовать на нем.
Конечно, все это было очень неприятно, но худшее ждало нас впереди. Я начала замечать, что, когда Джорджано приходил к нам, а случалось это обычно по вечерам, он стал очень часто обращаться ко мне. Даже когда он разговаривал с мужем, эти страшные горящие звериные глаза всегда были устремлены на меня. Однажды вечером тайна его раскрылась. Оказывается, я пробудила в нем чувство, которое он назвал "любовью"… Любовь свирепого животного, жестокого дикаря. Когда он пришел, Дженнаро еще не вернулся с работы. Он ворвался в дом, схватил меня своими ручищами и прижал к себе. Я как будто оказалась в лапах медведя. Потом он стал осыпать меня поцелуями и уговаривать уйти к нему. Я начала отбиваться и кричать, и именно в ту минуту вернулся Дженнаро. Увидев, что происходит, муж тут же набросился на Джорджано. Но тот избил его до потери сознания, после чего бежал из нашего дома и больше не возвращался никогда. В тот вечер у нас появился смертельный враг.
Через несколько дней прошло собрание ложи. Дженнаро вернулся оттуда с таким лицом, что я поняла: случилось нечто ужасное. Все было намного хуже, чем мы могли себе представить. Деньги это общество получало, шантажируя богатых итальянцев. Оказалось, что они добрались и до Касталотте, нашего доброго друга и покровителя. Но он отказался уступать угрозам и обо всем сообщил полиции, поэтому было решено с ним расправиться, чтобы участь его стала примером другим жертвам, которые решат взбунтоваться. Они задумали взорвать Касталотте динамитом вместе с его домом. Исполнителя приговора определяли жребием. Дженнаро, опуская руку в мешок, видел улыбку на безжалостном лице нашего врага. Конечно же, именно ему досталась фишка с роковым красным кружком. Нет никакого сомнения, что это было как-то подстроено. Теперь ему предстояло убить своего лучшего друга. Если бы он отказался, его товарищи жестоко отомстили бы и ему, и мне. Такой был у них дьявольский обычай: они наказывали не только самих людей, которых боялись или ненавидели, но и тех, кого те больше всего любили. Мой бедный Дженнаро об этом знал, потому и не находил себе места от страха. Предчувствие страшного жгло его изнутри и сводило с ума.
Весь тот вечер мы просидели, обнявшись, ища друг в друге силы противостоять трудностям, которые нас ждали. Нападение на Касталотте было назначено на следующий вечер. Но мы не стали дожидаться этого срока, уже днем мы плыли в Лондон. Разумеется, перед отъездом Дженнаро сообщил нашему покровителю, какая ему грозит опасность, и сообщил полиции информацию, которая давала им возможность защитить его и в будущем.
Что было потом, джентльмены, вы и сами знаете. Мы не сомневались, что враги наши будут преследовать нас везде. У Джорджано были особые причины мстить нам, но в любом случае мы знали, каким безжалостным, коварным и неутомимым он мог быть. И в Италии, и в Америке ходят легенды о том, насколько безгранична его власть. И сейчас он уж точно ни перед чем не остановился бы. Мой дорогой муж воспользовался форой в несколько дней, которая появилась у нас после побега из Америки, для того, чтобы найти убежище, где мне не грозила бы никакая опасность. Сам же он решил не прятаться, чтобы иметь возможность сотрудничать как с американской, так и с итальянской полицией. Даже мне не было известно, где он живет и чем занимается. Все это я узнавала из колонок объявлений в газете. Но однажды, выглянув в окно, я заметила, что за домом наблюдают двое итальянцев, и поняла, что Джорджано каким-то образом обнаружил наше тайное место. Наконец Дженнаро сообщил мне через газету, что будет подавать мне из определенного окна сигналы. Но, когда я их увидела, это были сплошные предупреждения об опасности, и они прервались на полуслове. Сейчас я понимаю, что он уже знал, насколько близко Джорджано подобрался к нему, и поэтому – слава Богу! – был готов к встрече с ним, когда тот его настиг. А теперь, джентльмены, я хочу спросить вас, нужно ли нам бояться закона и сможет ли хоть один судья в мире осудить моего Дженнаро за то, что он сделал?
– Что ж, мистер Грегсон, – сказал американский представитель закона, посмотрев на своего заокеанского коллегу. – Не знаю, как с вашей британской точки зрения, но я не сомневаюсь, что в Нью-Йорке супруг этой леди заслужил бы благодарность.
– Ей придется пройти со мной и поговорить с начальником, – ответил Грегсон. – Если ее рассказ подтвердится, я не думаю, что ей или ее супругу есть чего бояться. Но я вот все никак не могу понять, каким образом вы, мистер Холмс, оказались причастны к этому делу.
– Образование, Грегсон, образование. Я все еще грызу гранит науки в старом университете. Итак, Ватсон, еще одно трагическое и необычное дело, которое вы можете добавить в свою коллекцию. Кстати, уже восемь часов, а сегодня в Ковент-Гардене вечер Вагнера! Если поспешим, мы еще можем успеть на второе отделение.
Дело шестое
Исчезновение леди Фрэнсис Карфэкс
– Но почему турецкие? – спросил мистер Шерлок Холмс, внимательно рассматривая мои туфли. Я сидел, откинувшись на спинку стула, и мои вытянутые ноги привлекли к себе его не ведающее покоя внимание.
– Они английские, – несколько удивившись, ответил я. – Я купил их в магазине Латимера на Оксфорд-стрит.
Холмс устало улыбнулся.
– Бани! – пояснил он. – Бани! Почему вы пошли в дорогие и расслабляющие турецкие бани вместо того, чтобы взбодриться в обычной отечественной?
– Потому что последние несколько дней я чувствовал себя, как больной ревматизмом старик. Турецкие бани в медицине считаются альтернативным лечением… После них ты чувствуешь себя так, будто заново родился, твой организм очищается полностью. К слову, Холмс, – добавил я, – я, конечно же, не сомневаюсь, что связь между моими туфлями и турецкими банями для любого наблюдательного человека просто очевидна, но я все же был бы вам признателен, если бы вы мне на нее указали.
– Цепочка логических выводов довольно проста, Ватсон, – сказал Холмс, и глаза его озорно блеснули. – Если бы я, к примеру, спросил у вас, с кем сегодня утром вы ехали в кебе, это был бы тот же самый элементарный уровень дедукции.
– Если честно, этот ваш пример мало что объясняет, – несколько резко отозвался я.
– Браво, Ватсон! Очень достойное и вполне обоснованное замечание. Ну хорошо, о чем мы? Да, рассмотрим для начала второй пример – кеб. Посмотрите на левый рукав и плечо вашего пальто. Вы увидите там брызги. Если бы вы сидели посередине кеба, их бы не было вовсе, а если бы и были, то с обеих сторон. Таким образом, становится понятно, что вы сидели сбоку, из чего следует, что рядом с вами находился попутчик.
– Да, действительно, это очевидно.
– Предельно просто, не так ли?
– Хорошо, а туфли и бани?
– Та же детская забава. Вы зашнуровываете свои туфли всегда одинаково. А сейчас я вижу, что шнурки ваши завязаны хитрым двойным бантиком. Сами вы их так никогда не завязывали. Значит, вам где-то пришлось разуваться. Кто мог завязывать ваши шнурки кроме вас? Сапожник? Вряд ли – туфли у вас почти новые. Что остается? Баня. Как видите, проще простого! Но про турецкие бани я заговорил неспроста.
– Что вы имеете в виду?
– Вы говорите, что пошли туда, потому что вам было нужно развеяться. Дорогой Ватсон, позвольте мне кое-что вам предложить. Что вы скажете о Лозанне? Билеты первого класса, все расходы оплачиваются с королевской щедростью.
– Превосходно! Но зачем нам туда ехать?
Холмс откинулся на спинку кресла и достал из кармана записную книжку.
– Одним из самых опасных представителей человеческого рода на земле, – сказал он, – является женщина, лишенная собственного дома и друзей. Сама по себе она безобиднейшее и часто очень полезное существо, но никто другой не является причиной стольких преступлений, как она. Она беззащитна, она переезжает с места на место, у нее достаточно средств, чтобы ездить из страны в страну и жить в гостиницах. Чаще всего след ее теряется среди всевозможных пансионов и отелей. Она – отбившийся от наседки цыпленок в мире лисиц. Если ее сожрут, этого никто может даже не заметить. Очень боюсь, что нечто похожее случилось с леди Фрэнсис Карфэкс.
Этот внезапный переход от общего к частному успокоил меня. Холмс заглянул в свои записи.
– Леди Фрэнсис, – продолжил он, – единственный прямой потомок покойного графа Рафтона. Возможно, вы помните, что имущество его переходило по мужской линии. Ей же досталось весьма скромное наследство, но зато она получила очень дорогие старинные испанские ювелирные изделия из серебра и бриллиантов необычной огранки, которыми она очень дорожила, настолько, что даже не захотела оставить их у своего банкира и всегда возила с собой. Довольно грустно представлять себе эту леди Фрэнсис, красивую женщину, еще не старую, которая, благодаря странному стечению обстоятельств, оказалась последним держащимся на плаву судном из того, что еще каких-нибудь двадцать лет назад было многочисленной флотилией.
– Так где же она сейчас?
– Где леди Карфэкс? Жива она или мертва? В том-то и вопрос. Она дама строгих привычек, четыре года она неизменно раз в две недели писала мисс Добни, своей старой гувернантке, которая давно уже не работает и живет в Камберуэлле. Эта мисс Добни и обратилась ко мне. Уже почти пять недель прошло, а о леди Карфэкс ни слуху ни духу. Последнее письмо пришло из отеля "Националь" в Лозанне. Оттуда леди Карфэкс, судя по всему, уехала, не оставив адреса. Родные волнуются, а люди они очень богатые, поэтому готовы пойти на любые расходы, чтобы разыскать ее.
– Неужели кроме этой мисс Добни никто ничего не знает? Ведь переписывалась же она с кем-нибудь еще.
– Есть еще один надежный источник сведений, Ватсон. Это банк. Одинокие леди должны на что-то жить, и их банковские расчетные книжки – это своего рода краткие дневники. Она пользуется услугами банка "Сильвестерс". Я просмотрел ее счета. В последний раз она расплачивалась по счету в Лозанне, но этот чек был выписан на крупную сумму, так что, по-видимому, у нее должны были остаться наличные деньги. После этого она выписала только один чек.
– Кому, где?
– Мисс Мари Девин. Но выяснить, где он был выписан, невозможно. Оплачен он был в "Креди Лионне" в Монпелье чуть меньше трех недель назад. Сумма – пятьдесят фунтов.
– А кто такая мисс Мари Девин?
– Это мне тоже удалось выяснить. Мисс Мари Девин была горничной леди Фрэнсис Карфэкс. Почему она выписала ей этот чек, мы пока не смогли установить. Впрочем, я не сомневаюсь, что ваши поиски скоро прояснят ситуацию.
– Мои поиски?
– Отсюда и полезное для здоровья путешествие в Лозанну. Вы же знаете, я не могу выбраться из Лондона, пока старый Абрахамс так опасается за свою жизнь. Да и вообще, мне нежелательно выезжать за пределы страны. Скотленд-Ярд без меня заскучает, к тому же это вызовет нездоровое волнение и в уголовном мире. Так что поезжайте вы, мой дорогой Ватсон. И если когда-нибудь вам вдруг покажется, что моя скромная консультация стоит того, чтобы не пожалеть двух пенсов за слово, смело прибегайте к услугам телеграфа. В любое время дня и ночи она будет ожидать вас на другом конце Континентальной линии.
Итак, через два дня я оказался в Лозанне в отеле "Националь", где меня принял месье Мозер, его знаменитый управляющий. Леди Фрэнсис, как он сообщил мне, действительно жила здесь несколько недель. На всех, кто встречался с ней, она произвела самое благоприятное впечатление. На вид ей было не больше сорока. Выглядела она прекрасно и, судя по всему, в молодости была очень красивой женщиной. О каких бы то ни было особенных драгоценностях месье Мозер не знал положительно ничего, но слуги рассказывали, что в спальне леди стоял какой-то тяжелый сундук, который всегда оставался наглухо закрытым. Мари Девин, горничная леди Фрэнсис, снискала такую же всеобщую любовь, как и ее хозяйка. Более того, она даже была помолвлена с одним из главных официантов отеля, и получить ее адрес оказалось вовсе не сложно. Монпелье, Рю де Траян, дом 11. Все это я записал и подумал, что и самому Холмсу не удалось бы так ловко раздобыть эти сведения.