Глава 10. Любовь на чердаке
У этой девушки была нахальная грудь и самые модные глаза.
Из объяснения задержанного
– Десять теплых ботинков и шапка в придачу!.. Это же представить невозможно, гражданин прокурор! На вас последняя надежда! Герард Гаврилович с тоской смотрел на желтый череп посетителя, почему-то покрытый синяками и свежими царапинами, смазанными йодом. Все его мысли были заняты преступником со сточенными клыками, который должен был через несколько дней появиться у зубного врача, а тут какой-то облезлый старикан, бормочущий про теплые ботинки, с мыслей сбивает! – Хорошо-хорошо, гражданин Кресало, – вздохнув, сказал он. – Давайте попробуем еще раз разобраться, что же с вами конкретно произошло… Итак, вы утверждаете, что лейтенант милиции Шламбаум, то есть, простите, Кардупа, потребовал от вас взятку за прекращение дела, возбужденного по факту совместной драки, в которой вы нанесли увечья пенсионеру Гвоздюку…
– Нет, не так все было.
– А как?
– Этот Гвоздюк хоть и пенсионер, а бугай еще тот! Такой изувечит и не заметит. А драка случилась оттого, что мы проверяли самогон на вкус и крепость.
– Самогон-то вам зачем? – укоризненно спросил Гонсо. – Водки вон теперь в магазинах – залейся. В любое время дня и ночи.
– Конечно, с водкой теперь не то что при коммунистах, – согласился Кресало. – Но самогон-то вкуснее, гражданин следователь! И безопаснее! Самопал осетинский хлебать – себя не жалеть!
Кресало наставительно поднял указательный палец вверх и укоризненно посмотрел на Гонсо – мол, не ожидал от вас, дорогой товарищ, такой глупости и незнания окружающей обстановки.
– И потом сам процесс! Пока агрегат наладишь, огонь разведешь, душа само собой томиться начинает, поскуливает так по-собачьи… А как первые капли из змеевика закапают, так она уже горит! И после первого стаканчика – петь хочется!
– Петь! Ну и пели бы! А вы мордобой устроили!
– Ну, погорячились, поспорили маленько, он первый на меня полез…
– Ну, понятно. Чего не поделили-то, товарищи бойцы?
Кресало вздохнул, покрутил раненой башкой и нехотя сознался:
– Бабу.
– Чего? – опешил Гонсо.
– Бабу.
– Ну, пенсионеры, вы даете! И кто она? Тоже пенсионерка союзного значения? Или на молоденькую потянуло?
– Была молоденькая… Когда-то…
– Кресало, вы можете по-человечески объяснить?
– Да я объясняю! Мы с Гвоздюком, когда молодые были, за одной девкой ухлестывали. Девка была, гражданин следователь, самый сок! Что вдоль, что поперек…
Тут глаза Кресало, как показалось Гонсо, даже затуманились.
– Но и вертихвостка, блин, была та еще. Она не только нам, а еще десятку парней головы морочила. Ну, вот Гвоздюк, когда мы уже самогону-то напробовались, и говорит: "А Верка меня все равно больше любила!" И так ему от этого хорошо стало… Аж весь замаслился, как блин! Ага, я ему говорю, любила она тебя, особенно когда мы с ней на ноябрьские на чердаке вдвоем пристроились! Уж так, говорю, любила, прямо по-всякому… Ну, тут он озверел и на меня с кулачищами… А я вижу, деваться некуда, он-то всю жизнь сильнее меня был, ну и успокоил его – тубареткой по башке.
– Табуреткой, – автоматически поправил его Гонсо, на которого рассказ старого зануды произвел сильное впечатление.
– Так я и говорю – тубареткой, – согласился Кресало.
– Ну и что с ней стало? – спросил заинтригованный Гонсо.
– С Веркой, что ли? А что с ней, вертихвосткой, могло стать? Выскочила замуж за ветеринара приезжего, ну и спились они оба – у того же спирту дармового было сколько угодно. Померла она давно, Верка… Вертихвостка чертова!
Герард Гаврилович с изумлением и невольным уважением смотрел на старого зануду, которого, как ему показалось сначала, уже ничего не интересовало в жизни, кроме теплых ботинков. А оказалось, что в нем бушуют страсти по женщине, которой давно уже нет на свете, и он готов драться за нее, как будто она все еще жива и от этого что-то зависит в его догорающей жизни.
– Что же вас в милицию понесло? Ведь вы уже сколько лет с Гвоздюком знакомы?
– Да лет пятьдесят, если не больше! А в милицию он из-за Верки пошел. Если бы мы, как обычно, из-за Ельцина или Сталина подрались, так он бы ни за что жаловаться не стал. А Верку, видишь, простить мне не может… Я вот думаю, может, он и не знал до сих пор, что мы с ней тогда на ноябрьские на чердаке? Со сколькими она путалась, но ему, понимаешь, главное было, чтобы не со мной… Да только было, друг ситный, давала она мне! И ничего тут уже не изменишь! – с нескрываемым торжеством заключил Кресало.
Еще какое-то время поудивлявшись силе старческого задора, Гонсо наконец вернулся к исполнению служебных обязанностей:
– Так что было потом? Лейтенант Кардупа вам предложил заплатить за прекращение дела?
– Да нет, я к нему сам пошел, в тюрьму-то неохота… Добрые люди научили.
– Да уж, добрее не бывает.
– Говорю, так, мол, так, сколько могу – готов заплатить. А он говорит: "Козлы вы старые с Гвоздюком! Песок уже сыпется, а все хорохоритесь! – Потом говорит: – Ладно, сделаю. Хотя Гвоздюк про тебя слышать ничего не хочет! Засужу, орет, падлу! Будет у меня всю жизнь на нарах париться!.. Что ты ему сделал-то, что он про тебя слышать не может?" Ну, я про Верку ничего говорить ему не стал. Поднимет, думаю, на смех!
– А чего же мне рассказали? – поинтересовался Гонсо.
– Так вы другое дело. Про вас люди только хорошее говорят, да я и сам сразу увидел, что вам довериться можно.
– Ну, ладно, проехали, – смутился Гонсо. – Дальше что было?
– А дальше он говорит: я тебе помогу, потому как мне тебя жалко. Только дело это рискованное, нас сейчас прокуратура очень плотно пасет… Ну, это я так понял. Он же, Шламбаум проклятый, так говорит, что его без бутылки не поймешь. Ты, говорит, стал козлом опущения… Какого опущения? Почему?
– Он, видимо, имел в виду козла отпущения, – разгадал шламбаумовское умозаключение Гонсо, в который раз подивившись неожиданной тонкости его мыслей. – Так говорят про того, на кого сваливают всю ответственность за происшедшее.
– Ну, это-то я знаю. Хотя вот почему, интересно, именно козел, а не баран?
– Потому что в Библии описан древнееврейский обряд возложения грехов всего народа именно на козла. Священнослужитель возлагал на козла руки в знак того, что все грехи переходят на него.
– А потом что с этим козлом было? – заинтересовался древней историей любознательный Кресало. – Жарили и съедали, что ли? Вместе с грехами? Опять в себя их запускали?
– Нет, после возложения грехов козла изгоняли в пустыню.
– Ага, это как в ссылку примерно…
– Вероятно. Но давайте вернемся к вашему разговору с лейтенантом Кардупой!
– Ну да, вернемся… А чтобы, значит, не быть козлом опущения, говорит, надо, как положено, "дать на лапоть"…
– На лапу?
– Да нет, он, проклятый, – именно "на лапоть" сказал. Шутка, видно, у него такая.
– Понятно, но сути дела это не меняет. Продолжайте, Кресало!
– Так я, говорю, для того и пришел. А он говорит: а вдруг ты, сука переметная, утереть очко мне хочешь? Нет у меня к тебе сердечного доверия – заложить можешь запросто… Поэтому сделаем так. Ты круглую поляну в городском парке знаешь? Там у пивного павильона две березы растут? Приходишь туда сегодня в полночь и залазишь на верхушку одной. Потом подхожу я и забираюсь на верхушку другой… А потом мы оба начинаем деревья раскачивать, и когда верхушки приблизятся, ты передаешь мне деньги. Только смотри, говорит, чтобы тебя никто не видел! А то сразу на нары оформлю – будет тебе шиворот и выворот! А еще все время каким-то прапорщиком меня пугал. Хрюков его фамилия. Видать, полный разбойник!
Герард Гаврилович слушал Кресало со все нараставшим изумлением и недоверием. В полночь лезть на деревья, а потом раскачивать их… И зачем? Но с другой стороны, представить себе, что Кресало мог придумать такое, тоже было трудно. Правда, и от Шламбаума таких изысков ожидать было нельзя. Шламбаум брал без затей, как дитя. Придумать такую издевательскую операцию мог только капитан Мурлатов, известная язва. Так, даже не ради денег Кресало, для него это мелочь, а просто для развлечения.
– Ну, пошел я, значит, в полночь в парк. Страху натерпелся! Там ночью как на кладбище, того гляди покойники повылазят! И главное, дождь идет, ветер поднялся, не видать ни бельмеса… Ну, думаю, попал! А куда деваться? В тюрьму неохота! В общем, нашел я эти березы. Расстояние между ними действительно небольшое, достать можно. Но с другой стороны, ветер, мотает их то туда, то сюда… Но деваться некуда, натаскал я кирпичей под одну, чтобы лезть удобнее было, перекрестился и полез. Темно, мокро, сучья царапают, ветки по морде хлещут, а я лезу башкой вперед, ничего не соображаю… Вот так всю башку и расцарапал!
Тут Кресало наклонил для убедительности голову, и Герарду Гавриловичу стало ясно происхождение синяков и царапин на его черепе.
– В общем, как долез до верхушки, не помню, но долез. Обхватил ствол руками и ногами, чтобы не сверзиться, сижу дурак дураком. Хоть куковать начинай. Долго сидел, ну, думаю, обманул Шламбаум проклятый, пошутил надо мной, а я, старый мерин, поверил… А как вниз буду спускаться, даже представить страшно. И тут кто-то из кустов вылазит. Смотрю – он. Эй, говорит, мужичок, ты чего середь ночи на дерево залез? Лунатик, что ли? Какой, к черту, лунатик! Я это, товарищ лейтенант, кричу, Кресало! По общему делу!
Тут Герард Гаврилович не выдержал и хрюкнул, представив себе эту картину.
Кресало обиженно посмотрел на него, но продолжил свой трагический рассказ:
– Ага, Шламбаум говорит, раз по общему делу, придется тебя уважить… И на соседнюю березу полез. Да так ловко, стервец, полез, что я и глазом моргнуть не успел, как он на верхушке оказался. Сел он на ветку и кричит: давай раскачивай! Какой там раскачивай, когда меня и так ветром мотает, только держись! Ну, я стараюсь, а он, стервец, только покрикивает. Задницей, кричит, мужик, елозь, глядишь, пойдет!..
Кресало на какое-то мгновение примолк, видимо заново переживая случившееся.
– Задницей! Я уж чем только не елозил, но ведь ветер, из-за него, наоборот, нас друг от друга относит. Не помню, сколько я промучился так… Ну, думаю, нету больше моих сил, не получится ничего! И вдруг он раз – и рядом со мной оказался. Прямо как черт какой-то! И конверт с деньгами сразу хвать! Я и охнуть не успел, а его уже нет на дереве. Снизу кричит: "Эй, лунатик, может, тебе "Скорую помощь" вызвать? Или пожарников?" И опять в кустах пропал. А я си жу, весь поцарапанный, в крови, без денег… Передохнул малость и спускаться стал. Разодрал, товарищ прокурор, на себе все – и пиджак, и штаны. Домой шел, думал, что, если увидит кто, точно решит, что напился и в канаве валялся. Жена как увидела, плакать принялась…
– Что было потом?
– Позвонили из милиции, сказали, что дело прекращено. Я подумал, что, слава богу, не зря такого страха на березе натерпелся. А потом мне один человек шепнул, что зря я деньги давал – дело все равно закрыли бы. Ну, я прямо как ошпаренный стал. Бегом в милицию к стервецу этому Шламбауму, а он смотрит на меня и ничего как будто не понимает. Да еще капитана своего позвал. Тот послушал, нет, говорит, мужик, ты точно лунатик. Или пыльным мешком прибитый. Нормальный человек разве до такого додумается? Откуда нам знать, по кому ты по ночам лазишь и на ком задницей своей елозишь. Иди, говорит, а то я тебя прямо в психушку свезу, там тебе таких уколов понаделают, что ты своей задницей уже вообще елозить не сможешь… Ну, пошел я, а тут добрые люди посоветовали: иди в прокуратуру к Герарду Гавриловичу Гонсо, он один тебе помочь может, больше некому! Вот я к вам и пришел.
Герард Гаврилович посмотрел на пылающее надеждой лицо Кресало и понял, что отправить его просто так не удастся. Да и нельзя было поверить, что такое можно выдумать. К тому же на озорного капитана-разбойника очень даже похоже. Такое разудалое издевательство только он мог придумать. Да еще вполне мог в это время смотреть на Кресало и Шламбаума со стороны и помирать со смеху.
– Понимаете, гражданин Кресало, – осторожно сказал он, – история, которую вы рассказали…
– История будь здоров! Пальчики оближешь! – согласился Кресало. – Такую историю кому рассказать!..
– Вот именно, – покачал головой Гонсо. – Кому рассказать!.. Лучше бы пока вообще никому не рассказывать. Ну, ладно ночью – в это еще поверить можно было бы. Но зачем на березы лезть? Бред какой-то…
– Так это же он, гад, специально и придумал! – всплеснул руками Кресало. – Чтобы мне никто не поверил! Вот когда до меня дошло! Эх, дурья башка!
– Зачем же вы соглашались? Взятка, между прочим, преступление. Подкуп должностного лица.
– А что же мне, в тюрьму было идти? – резонно спросил Кресало.
– Ну, сказал бы, что радикулит, не могу на дерево лезть… Или что голова от высоты кружится.
– Эх, – огорченно крякнул Кресало и повесил раненую голову. – Не додумался. Уж такой вот я уродился – не могу врать. Сколько я из-за этого в жизни пострадал!
– В общем, все это надо серьезно проверить. Для начала удостовериться, что такое действительно возможно.
– Ну, так пусть ваши работники проверят. Я все покажу, как было! – сразу оживился Кресало.
– Да-да, – пробормотал Гонсо, – проверят. Вы поймите, гражданин Кресало, мне для этого надо сна чала дело возбудить. Потом вас обоих допросить. Может быть, и очную ставку провести. А уж потом, после всего этого, по деревьям лазить…
Герард Гаврилович в подробностях представил себе, как отнесутся в прокуратуре к его предложению провести такой следственный эксперимент – слазить в полночь на березы и раскачивать их…
– И лезть на дерево придется опять вам, кстати.
– Это еще зачем? – сразу насторожился Кресало. – Мне и одного раза хватило. Ищите кого помоложе.
– Но ведь надо удостовериться, что такое на самом деле могло быть – то, что вы тут так красочно расписываете. А вдруг вы на дерево вообще залезть не способны? В ваши-то годы?
– Опять на березу лезть, – закручинился Кресало. – Да не смогу я больше! У меня на башке и так живого места нет! Прошлый раз так пиджак изгваздал, что старуха меня потом неделю пилила. У меня костюмов лишних для экспериментов ваших нету. Да и голову мне беречь теперь надо…
– Ну, я не знаю, шляпу тогда придется надеть какую-нибудь, что ли! Вы поймите, пока я не буду знать точно, что вы в состоянии сделать то, о чем рассказали…
– Вот гад! – душевно произнес Кресало. – Ах ты стервец!
Герард Гаврилович вскипел – чего это он себе позволяет!
Но тут Кресало прояснил ситуацию:
– Знал, вражина, что никто мне не поверит! Все рассчитал. Да не на того напал! Давай, Герард Гаврилович, возбуждай!
– Чего? – не понял Гонсо.
– Как чего? Дело это самое, уголовное. Допрашивай меня по полной форме, как положено. А потом в парк пойдем, и залезу я на эту березу, чтобы ты убедился, что Кресало никогда не врет! Пусть я убьюсь к чертовой бабушке, но я туда залезу. Не на того напал!
– Гражданин Кресало, погодите вы со своим деревом! – нервно остудил пыл раскипятившегося старика Герард Гаврилович. – Надо же понимать: возбуждение уголовного дела – очень ответственное решение. Его вот так с бухты-барахты по одному вашему желанию не принимают. Так что для начала вы напишите мне заявление со всеми подробностями. Мы его проверим, если найдем достаточно оснований, будем возбуждать дело. Еще раз пригласим вас для дачи показаний и проведем очную ставку. А уж потом, если будет в этом необходимость, проведем и следственный эксперимент… Вы меня поняли?
– Чего тут понимать, – разочарованно буркнул Кресало. – Контора пишет, а люди сами по себе. Вмиг бы слазили. Вы на одну березу, заместо Шламбаума, я на другую… И все ясно. А теперь одно ясно – что ничего не ясно.
– Иначе, гражданин Кресало, нельзя, – утомленно сказал Герард Гаврилович. – Я ведь на службе, должен действовать строго в установленном порядке. Так, как предписывает Уголовно-процессуальный кодекс.
– Я не против порядка. И кодекс тоже уважаю. Как Кодекс строителя коммунизма. Раз положено, то положено. Только вы не тяните, а то у меня прямо душа горит от этой несправедливости! – вздохнул Кресало.
Глава 11. Опыт на себе
Постановили: получить для сравнительного исследования образцы потерпевшего гражданина.
Из постановления о назначении экспертизы
Герард Гаврилович не торопясь шел по утреннему парку, помахивая кожаной папкой с документами, и удивлялся, как быстро, всего за несколько ночных часов, природа словно омыла и очистила окружающий мир. Вокруг все сияло, блестело, дышало легко и радостно. Гонсо тоже ощущал непонятное возбуждение, какую-то необъяснимую приподнятость. В жизни бывают странные моменты, когда ты ощущаешь вдруг себя важным и нужным в этом мире человеком. Вот запомнился ясно, неопровержимо и уже не забудется никогда случай из армейской жизни. Перед отбоем, в некогда закрытом городе Коврове, их вывели на положенную вечернюю прогулку с песней. Рубили асфальт сапогами вокруг плаца, потом мимо столовой, кочегарки, караульного городка, потом повернули к штабу… И все время пели. Обычно во время этих прогулок пели только "молодые", а тут пели все, без натуги и усердия, но попадая каждым шагом, каждым взмахом руки в лад немудреной солдатской песни. И вовсе не страх перед дежурным по части офицером наполнял легкие и возносил молодые голоса высоко над головами в темное небо к остро мерцающим звездам. Ведь страх не поднимает, а желание угодить разве может вызвать ощущение правильности, нужности, красоты происходящего?
И потом, когда ввалились плотным клубком в казарму, это веселое, летучее возбуждение, которое делает людей неотразимо привлекательными, не пропало сразу. Казалось, что все вокруг свои, все прошлые и будущие помехи смешны своей ничтожностью, жизнь подвластна и неоглядна, исполнена какого-то ясного смысла, и, безусловно, верилось, что все теперь зависит лишь от тебя самого и будущее подвластно и светло.
Давно уже это было, а забыть невозможно.
Надо сказать, Герард Гаврилович никогда, даже в советские времена, не ощущал недостатка личной свободы. Наоборот, в юности он особенно ясно ощущал, что свободен даже с излишком, потому как не знает, что с этой свободой делать. Иди куда хочешь! Вот только куда? Он был из "отличников", которых потом, после победы свободы и демократии, опустят до "ботаников". Он думал, что достойными делами вполне возможно улучшить и облагородить жизнь.