Утром рано дорога позовет меня,
И лишь образ твой милый
Я в сердце с собой заберу…
Со слезами умиления на глазах и все еще держа Феликса за штаны, я вошла в комнату Хуго. Конечно, их мюзикл был смешон и нелеп, но на лицах сияло чувство, которое я никогда до сих пор не испытывала ни к одному мужчине и часто вообще сомневалась, что такое возможно…
Привычной дорогой Феликс вез бабушку домой. Она сидела тихо и молчала, только дышала чуть более резко и шумно, чем обычно, сосредоточенно складывая на коленях платочек в желтых крапинках и вновь разворачивая…
– Как ты, ба, все путем? – задорно подмигнул ей внук.
– Каждый раз думаю, что этот визит может стать последним, – задумчиво сказала бабушка. – Вы, дети, устали меня ждать?
Заходить в дом нам не пришлось. Хотя мы и предлагали фрау Шваб свое общество, она поблагодарила и простилась с нами у порога. После волнений этого дня ей, наверное, хотелось остаться одной, прилечь.
– Поедем к нам? – пригласил Феликс.
– Нет. – Я вспомнила, что завтра у меня урок итальянского, нужно подготовиться. Да и ядовитой желчи Энди с меня на сегодня хватит.
– Ну, раз в гости ты не хочешь, а у меня новая машина, которую нужно обкатать… – загадочно начал Феликс. – Хочешь, домчу тебя хоть на край света?
От радости я сразу не сообразила, что поездка на край света неизбежно окончится у дверей нашего с Катрин тайного убежища, о котором никто не должен знать. При мысли об этом я нервно заерзала в кресле. Что делать? Пришлось наложить на беднягу Феликса обет молчания:
– Обещай, что никому не скажешь, где я живу! Прежде всего Коре. Пусть мучается!
– А телефон?
– Ни в коем случае!
Итак, в Вест-Энд мы прибыли вместе, вдвоем поднялись в квартиру. С детским любопытством Феликс осмотрелся:
– А где Ослиная Шкура? – Он заметил ее фирменных кошек.
– Временно отбыла в неизвестном направлении. – Я постаралась, чтобы ответ был содержательным. Тут меня осенило, что стоит воспользоваться ситуацией и вытрясти из Феликса немного денег.
– Я заказала бы нам пиццу, но сейчас не при деньгах Мы вообще последнее время питаемся чаем с сухарями. – Как бы рассеянно что-то ища, я распахнула дверь пустого холодильника. – Катрин как раз поехала к родственникам в Италию, чтобы попросить денег.
– Так ведь ей зарплату платят! – удивился Феликс.
– Тем не менее она совершенно завязла в долгах, – отстаивала я нашу бедность.
– Извини, а ты на что теперь живешь? – Феликс с его чуткостью не мог не задать этот вопрос.
Я пожала плечами:
– Раньше, с Корой, я, естественно, забот не знала. А как ты думаешь, почему же я отправила Бэлу к отцу? Мне не на что его кормить! – В этот момент, и сама поверив, что докатилась до края, я всхлипнула.
Феликс пробыл не долго. Он спустился к банкомату, вернулся и протянул мне тысячу марок. Потом простился словами из песни:
– Доброй ночи, душа моя! – и уехал.
Я смотрела вслед его красивой машине: "Вот ты и познакомилась с лучшим человеком на планете! Определенно, Феликс слишком хорош для Коры, да и для всех нас… И для своей Америки тоже. Теперь ему долго копить придется. Если подумать, зачем ему вообще туда?…"
Номер телефона я все-таки продиктовала – за тысячу марок ладно уж.
Над учебниками итальянского я засиделась до ночи. Мой червь сомнения снова завозился: работа Катрин с задней парты казалась детской забавой, но, глядя в книги, я больше так не думала. Она, наверное, часами готовится, чтобы провести урок. Допустим, двенадцать студентов – не много, но они же не идиоты, и все равно не получится выдать икс за игрек. Я хорошо говорю на итальянском, этого не отнять, но ни одного правила не знаю. Учить грамматику слишком скучно, все мои познания исключительно от Эмилии. В свою очередь, наша Эмилия – не учитель. Кажется, она за всю свою жизнь только в школу и ходила, хотя ее природный ум, хорошая память и жизненный опыт заменили ей университеты. Мы с ней много общались, и ни разу у меня не было случая заметить сколько-нибудь существенные пробелы в ее образовании. Впрочем, повода обсудить особенности употребления сослагательного наклонения в итальянском языке тоже не нашлось.
Полночи я зубрила, писала для себя шпаргалки, один за другим злобно давила окурки в пепельнице и ругалась сквозь зубы: со школы я учебников в руки не брала, и вот дожила на старости лет!
Наутро я стояла перед двенадцатью парами глаз абсолютно чужих мне людей и гордо излагала, что фрау Шнайдер понадобилось срочно ехать к больной бабушке, лежащей на смертном одре. Странное чувство не покидало меня: где-то я уже это слышала… Не дойдя и до середины заготовленной речи, я расшифровала дежа вю: Катрин слизнула отговорку у Коры! Плагиаторша!
Начала-то я браво, но в ходе урока мало-помалу растеряла весь свой менторский тон и превратилась в большой комок нервов. Составленный накануне конспект стал вдруг совершенно бесполезен: от волнения я не могла найти в нем ни одной нужной фразы, ни одной пометки. Я отпихнула его на край стола. Все кончилось работой с произношением – единственное, на что я еще была способна. Мы повторяли один и тот же текст, пока он не навяз в зубах. Мне кажется, я до сих пор слышу, как ученики хором орут: "Cameriere, il conto per favore!" – и при одном воспоминании об этом меня прошибает холодный пот.
Слава Богу, урок все же кончился. Покорить сердца учеников мне не удалось: они непременно хотели знать, буду ли я заменять их учительницу в следующий раз.
– Надеюсь, не понадобится. Но кто знает, может, бабушка скончается не так быстро, как вам того хочется! – вырвалось у меня, и я, спохватившись, попыталась смягчить фразу: – Ведь иногда бывает, что переход в мир иной затягивается…
Супруги-пенсионеры дружно закивали в печальной задумчивости. Мы втроем обсудили бренность человеческого существования, и я узнала из разговора, что раньше они оба работали учителями. Кошмар какой!
У ворот на меня равнодушно взглянул горе-сутенер. Проходя мимо, я краем глаза попыталась рассмотреть его: ни "Ролекса" на запястье, ни толстенной золотой цепи на шее, ни даже темных очков в кармане рубашки – куда больше похож на страхового агента. Покинув двор Народного университета, я приостановилась и оглянулась в нерешительности. Что, если Катрин ошибается? Она – нервная женщина, не исключено, что у нее галлюцинации на фоне истерики. Нет ничего проще, сейчас проверим. Я укрылась в тени и холодке за огромным мусорным контейнером и теперь сама могла следить за нашим преследователем. Могла, но, как оказалось, только до фильтра второй сигареты. Эх, не стать мне частным детективом, терпения не хватит. Переминаясь с ноги на ногу, я сверлила глазами циферблат: постою десять минут, и ни секундой больше. Может, парень ночевать тут останется, или он – дилер, не уйдет, пока не подсадит на наркотики всех окрестных детей. Десять минут истекли, но я колебалась, все еще не решаясь покинуть пост, ведь ровным счетом ничего не выяснилось.
Тут из дверей показался мальчик лет четырнадцати, одна нога в гипсе.
– Папа, привет!
Мальчик отворил дверь и, неловко переставляя костыли, выбрался на улицу, на солнце. "Сутенер" сразу же пошел ему навстречу, принял из рук сына костыли, прижал его к себе, обняв за талию, и вдвоем они заковыляли мимо меня к автопарковке. Они прошли так близко, что я слышала, как мальчик восторженно рассказывал о занятии в Интернет-классе.
Катрин – паникерша! Пусть только объявится, я ей устрою! Но я чувствовала такое облегчение, что не могла ни на кого сердиться. Конечно, Катрин сегодня вечером позвонит, она обещала. А у меня хорошие новости: отбой тревоги и тысяча марок в кармане.
Первым позвонил двоюродный полубрат, нет-нет, полудвоюродный брат Коры, если вообще можно так выразиться. Феликсу ничего не было нужно, просто хотелось поболтать.
– Как там Энди? Успокоился? – хихикнула я.
– Не знаю, я его не застал. Но беспорядок, что он оставил на кухне, не больше обычного.
– Ничего в ярости не разнес?
– Вроде бы нет.
– От Коры есть что-нибудь новенькое? – спросила я, особенно не надеясь.
– Ничего.
Едва я положила трубку – опять звонок. И, не дав мне рта раскрыть, Катрин затрещала прямо в ухо:
– Согласись, ты представить себе не могла, что твой дирндль – музейная редкость? Земля Аусзеер, позапрошлый век! Ко мне прямо на улице подошла одна дама, владелица магазина народной одежды. Она отвалила кучу денег за твое платье и еще подарила мне отличные кожаные брюки: так ей хотелось, чтобы оно красовалось в ее витрине. Я уж не стала говорить, что это сокровище из мешка со вторсырьем…
Почти не слушая, я ждала, когда фонтан иссякнет, чтобы вставить слово:
– Тебе вовсе не нужно было уезжать, Катрин. Я взяла у Феликса тысячу, а твой "сутенер" – безобидный отец семейства, который каждый раз забирает своего сына после компьютерных курсов. Кстати, ты виделась с тем коммерсантом, моим попутчиком?
Поток красноречия Катрин приостановился, она даже удивленно охнула, стоило мне сказать "тысяча марок", но сразу же вновь вернулась к своей поездке:
– Твой торговец сувенирами был очень мил, пригласил даже переночевать у него, но я пошла в гостиницу. На деньги, вырученные за платье, могу теперь ночевать хоть в люксе…
– А как дела с картиной? – спросила я и услышала в ответ привычный вздох.
– В первом антикварном салоне ее неприлично долго изучали и с лупой, и без, расспрашивали, откуда она у меня. Говорю: семейная реликвия, сама понимаешь. Потом владелец потащил меня к себе в кабинет и запустил CD-ROM, a на коробочке надпись: "Stolen Works of Art".
Расслабься, картина в списках не значится. Потом хозяина позвали в другую комнату, к телефону, что ли… Я бросилась к компьютеру и проверила Матисса. Представь, моя прекрасная одалиска действительно подлинник, к тому же объявленный в розыск. Как нам повезло, что я взяла не ее, а пейзаж!
Отрадно, что Катрин не загремела в кутузку, но получается, что самую ценную из четырех картин продать почти нереально.
– Ты сказала, что это было у первого антиквара, значит, он ландшафт не купил?
– Так я же не продала! Смешно, право слово, сколько он предложил. Тогда я побежала дальше. Второй антиквар попался весьма колоритный: золотое пенсне с овальными стеклами, причесан на косой пробор, сам в гольфах, на жакете пуговки с якорями, – я думала, такие только в кино бывают. Этот заплатил наличными, не задав ни одного вопроса. Наверное, был рад отделаться от грязных денег. Десять тысяч марок – неплохо?
Сумма производила впечатление. Впрочем, тот перекупщик не очень-то и разорился: полагаю, на самом деле картина втрое дороже.
– Ты возвращаешься?
– Честно говоря, не хочется. Я бы задержалась на пару дней. Здесь так чудесно! И когда еще поработаешь в сувенирной лавке! – Катрин совсем там размякла под альпийским солнышком.
Знаю я эту "пару дней"! Особенно не выбирая выражений, я напомнила, что во Франкфурте ее ждет работа и нечего там прохлаждаться, то есть бока греть!
– Пожалуйста-пожалуйста, замени меня еще пару раз! Ну зачем, в самом деле, мне торопиться? Деньги у тебя есть, ты продержишься. А Инсбрук – просто рай! Тут красотища! Горы! В каждом окне, во всех садах флоксы!
Я вздохнула не хуже Катрин, прислонилась к косяку и закатила глаза. Она все пела:
– Все гуляют, полным-полно туристов, немцев, итальянцев. При известной ловкости им можно всучить тирольский наряд за любую цену. Вот скажи, чем отличается императорская тужурка от тужурки со стойкой? А что такое каринтийская свадебная блуза или небеленая рубаха, ты знаешь?
Я швырнула трубку. Ничего себе, еще хватает наглости передо мной выпендриваться! Тьфу, не спросила, как мне ей позвонить! А я-то хороша! Второй раз на те же грабли: вместо прежней подлой подружки завела себе еще одну предательницу. Она хоть из вежливости спросила бы, как у меня урок прошел! Лучше всего было бы сейчас поехать за Бэлой, а потом прокутить мою тысячу на море.
Не люблю сидеть в одиночестве. Но во Франкфурте у меня ни друзей, ни знакомых. Поэтому я несказанно обрадовалась приглашению Бернда Копенфельда, директора Народного университета, когда он позвал меня вместе с двумя другими учительницами и Моникой, секретаршей, к себе на дачу на барбекю. Вообще-то он жил в южной части города, в районе Оберрад, однако ему принадлежал еще и садовый участок на берегу Майна.
Среди пасторальных кустиков, грядок с салатом и клубникой стоял маленький домик. Наша компания, сидя на террасе в кружевной тени яблонь, учтиво восхищалась садом и садовником. Цветы благоухали, дети Копенфельдов играли с ручным хорьком, осы кружились над пирогом со сливой, который супруга директора испекла собственноручно. Давненько не выпадали мне минуты такого блаженного покоя. Какое счастье, мое участие в светских беседах не требовалось: фрау Копенфельд и Моника, опять разодетая, как дива с обложки модного журнала, добавляли в полуденный воздух жужжания, обсуждая рецепты доктора Биолека и победу диеты над всякими хворями.
После кофе мы прошлись по бережку до знаменитой усадьбы Гербермюле, в стенах которой в девятнадцатом веке Марианне фон. Виллемер, отдыхавшей на лоне природы, нанес визит уже пожилой Гете. Пробил звездный час Копенфельда-германиста: он рассказал нам о названной даме, исключительной в своем очаровании, и процитировал стихотворение из "Западно-восточного дивана". Стихотворение-де сочинила Марианна, а великий поэт включил его в сборник и потом всю оставшуюся жизнь помалкивал, кто же истинный автор. Ничего не скажешь, материалом Бернд владел.
Когда учительницам налили десертного вина, они стали бубнить что-то мало мне понятное, ибо сугубо профессиональное. При слове "куриккулум" я почувствовала себя аферисткой, а когда речь зашла о структурной дидактике преподавания языков, глубоко задумалась о смысле жизни.
Спасли меня дети. Им явно хотелось рассказать гостям о своем питомце, но взрослые не обращали никакого внимания на их возню. У меня одной не было более важных занятий, поэтому вскоре дети потащили меня за обе руки к клетке.
Хорек звался Фредом и отличался редкостным умом.
– Ты знаешь другого зверя, который сам укрывается на ночь одеяльцем? – спросил меня мальчик, очень гордый своим зверьком.
Его тут же перебила сестра:
– Фред пролезет в самую узкую щелку! Может в ящик комода, даже если тот выдвинут всего на палец. Будь осторожнее, а то Фред спрячет свой кусочек отбивной тебе в трусы! – И дети засмеялись громко и дружно.
Мне разрешили погладить чудо-зверька, который, стоило только протянуть руку, тотчас вцепился мне в палец. Я завопила как резаная. На крик сбежались все присутствующие и оказали мне первую помощь. Сидя с забинтованным пальцем, я поймала себя на том, что уже сыта по горло семейным досугом. А угли для барбекю только-только разгорались…
– У тебя есть дети? – Девочка хотела утешить меня после той неприятности.
– Да. – И мне захотелось бегом побежать к Бэле.
Теперь я тоже учительница и запросто могу оттеснить потенциальную подружку Йонаса. Но смогла бы я так жить, как чудное семейство Копенфельдов? Домик под сенью Дерев, двое малышей, домашний любимец… Чего же я на самом деле хочу – свободы или привязанности? К чему я стремлюсь – к приключениям или в тихую гавань?
Определенно в свободе есть свои прелести. Я решила вечерком пройтись по центру, хотя ноги с самого утра жали кожаные сандалии этнографини. День только начинал клониться к закату, на город спускались летние сумерки, теплые и светлые.
В уличном кафе я заказала маленькую порцию мороженого – ассорти без сливок: после пирога фрау Копенфельд есть мне не хотелось. На площади, где я сидела, было людно, как, впрочем, на каждой площади в центре любого города погожим вечером, где сотни туристов и горожан засиживаются до темноты за кружкой пива. В таких местах полно карманников: я покрутила головой с видом эксперта по вопросам воровства. И всегда находятся дамы, которым невдомек, что не стоит вешать сумочку на спинку плетеного кресла, сидя на самом ходу. Чего же они тогда так вопят, когда, желая расплатиться, вдруг не находят свою сумочку на прежнем месте? Удивительная беспечность… Ни одна женщина и ни одна сумка из тех, что были рядом со мной, не ускользнули от моего пытливого взгляда: не меньше двух сумочек я могла бы хоть сейчас прихватить у своих соседок и спокойно удалиться.
Бог мой! Эрик! В трех метрах от меня сидел благоверный моей Катрин! Сердце подпрыгнуло и бешено забилось в горле. Только без резких движений – я достала темные очки и водрузила их на нос.
Эрик был не один. Сначала я глазам своим не поверила, но нет, так и есть: рядом с господином Шнайдером сидели маленькая тайка и ее тошнотворный муж. Те, что приходили на консультацию к Катрин. По левую руку Эрика царственно высилась огромная, плохо выкрашенная блондинка. Не хватало только "сутенера из Гросс-Герау". В этой живописной группе он бы хорошо смотрелся, прямо-таки жаль, что он оказался фиктивным.
Мог ли Эрик узнать меня? Всего лишь на секунду столкнулись мы на лестнице. Но после того, как обнаружилась пропажа, что ему стоило связать мою скромную персону с этим происшествием. Интересно, он сразу заметил, что вместо натюрмортов на стенах четыре пустых крючка? А может быть, он зашел всего лишь за какой-нибудь забытой в прихожей папкой и только вечером узнал о краже? Как бы ни хотелось поверить в такую версию событий – не очень-то верилось, я просто уговаривала себя. Самое умное – быстрее расплатиться и раствориться в сумерках. Я махнула официантке – Эрик посмотрел на меня.
По дороге к станции метро я нервно огладывалась. Потом долго путала следы: несколько раз пересаживалась, выходила из вагона и вскакивала обратно за секунду до отправления. Хоть путь и был долог, наконец я благополучно добралась домой, но страх все же не отпускал меня.
7
И без того тревожный сон гнали прочь несвойственные мне угрызения совести: упреки Энди не прошли бесследно. Будь на моем месте Кора, она рассмеялась бы в лицо всякому, кто вздумал бы читать ей мораль.
Ведь хорошо знаю, как это неприятно – всякий раз, когда меня подводят мои безголовые подруги, мне больно. И что же, выходит, на меня тоже нельзя положиться: сына бросила, лишь почувствую чье-то доброе отношение, сразу начинаю клянчить деньги, нимало не заботясь о том, как и когда буду отдавать долги. Ладно еще муж, но Энди! А Феликс?! На моих щедрых благодетелей деньги с неба не падают, а я, бессовестная лентяйка, с легким сердцем сорю деньгами, заработанными чужими потом и кровью. Чувствуя себя последней тварью, испорченной и неблагодарной, которая еще и наживается на хороших, добрых людях, я заплакала. Мне захотелось исправиться, но перед моим мысленным взором встала покойная матушка, которая погрозила пальцем, как укоряющий ангел, и я словно вновь услышала ее назидательный тон; "Благими намерениями вымощена дорога в ад!"