Мрак вокруг красного абажура взорвался разноголосым шумом. Собравшиеся, уяснив состояние Эдика, сочли нужным заглушить его выкрики – неизвестно ведь, что еще он вздумает проорать, лучше, щадя Алицию, сделать вид, что не услышишь. Усилия девяти человек увенчались успехом. Голос Эдика потонул в общем гаме. Лешек кричал Генриху что-то о стеньгах и форштевнях, Анита настойчиво предлагала всем доесть два оставшихся бутерброда, Зося голосом валькирии заставляла Павла открывать бутылки пива.
Алиция присела на ручку кресла к Эдику и попыталась его образумить.
– Веди себя прилично, ты ведь находишься в Дании, здесь не принято кричать.
– Но я же писал тебе, чтобы ты была осторожна! Я тебя предупреждал! Ведь я же писал…
– Может, и писал, но я не читала.
– Алиция, вскипел чайник! – позвала из темноты Эльжбета.
– Ну дак я тебе сейчас скажу, – Эдик упорно придерживался темы. – Если ты не читала моего письма, я тебе скажу сейчас своими словами. И ему тоже скажу… А почему ты не прочла мое письмо?
– Потому что оно куда-то подевалось, и я не успела. Ну, хорошо, хорошо, ты мне все скажешь, но не сейчас же, когда у меня гости!
– Нет, сейчас же! Вот именно сейчас же!
– Ну ладно, пусть сейчас же, только минутку подожди, пока я приготовлю тебе кофе.
Я бестактно подслушивала их разговор, который представлял для меня исключительный интерес. Алиция пошла готовить кофе, а я взялась ей помогать, чтобы она поскорее управилась и продолжила прерванную беседу. Мы быстро приготовили кофе, но потом понадобилось принести сливки, потом сахар, соленые палочки, пиво, коньяк, швейцарские шоколадки и польский сырник, сигареты и фрукты. В освещенном проеме дверей материализовывались из темноты и в ней же растворялись какие-то фигуры, под торшером появлялись и исчезали какие-то ноги. Эдик получил свой кофе, успокоился и умолк, возможно, утомленный коротким, но изматывающим выступлением.
– И ведь это еще не все, – мрачно сообщила Алиция, опустившись на минуту в кресло рядом со мной. – Еще приедут Владя с Марианной.
– Господи боже мой! И тоже к тебе?
– Тоже ко мне. Если до этого Лешек с Эльжбетой уедут, будет, где их положить, если нет – мне придется снять для них номер в гостинице. Того и гляди у меня кончится постельное белье. Самое же плохое, я не знаю точно дня их приезда, так как они путешествуют.
– Где путешествуют? – автоматически поинтересовалась я, хотя мне было до лампочки, где именно путешествуют Владя с Марианной. Меня ошеломило это форменное нашествие на Аллерод. Ужасно, что из своего путешествия они приедут именно сюда!
Алиция тем не менее удовлетворила мое любопытство:
– Кажется, в Бельгии.
– Ну, тогда им и в самом деле по пути, ведь из Бельгии в Швейцарию иначе как через Данию не попадешь!
– Они вовсе еще не возвращаются в Швейцарию, им надо в Норвегию. Как ты думаешь, он заснул?
Я взглянула на пурпурные ноги Эдика. Они были неподвижны.
– Похоже, спит. Показательные выступления утомили его. Будешь будить или оставишь его так спать до утра?
– Пока не знаю. Интересно, что он мне писал в своем письме?
– А ты хоть получила это его письмо?
– Получила, но не прочла. Меня кто-то отвлек, когда принесли почту, а потом письмо куда-то задевалось. Ума не приложу, куда я его могла сунуть. Пыталась разыскать перед приездом Эдика, неудобно все-таки, да без толку. Понятия не имею, что он такое хотел сказать. Говорит, важное, но ведь по пьяной лавочке что угодно можно наговорить.
Стоит ей сейчас сообщить о моем деле к Эдику? Может быть, оно как-то связано с его выкриками? Да и вдруг сама Алиция что-нибудь знает? Подумав, я решила пока подождать, сейчас не самый подходящий момент для серьезного разговора, в этой обстановке вряд ли она в состоянии уяснить что бы то ни было. Все равно потом придется повторять, только лишний труд.
Была уже полночь, когда хорошо воспитанная Эва подала сигнал к окончанию вечера – к большому огорчению гостей. Алиция включила свет по другую сторону дома, над дверью у калитки. Наконец-то стало светлее. Вся банда вывалилась на улицу, к машинам Роя и Генриха. Под торшером остался один Эдик, мирно спящий в своем кресле.
– Ну наконец-то тихо! – измученным голосом произнесла Зося, когда мы с ней вернулись на террасу.
– Оставь, я сейчас уберу. Павел, за работу! И включи свет в комнате. Алиция, оставь посуду, говорю тебе, лучше займись Эдиком!
– Эдика советую приберечь на конец, – сказала я Алиции, собирая на подное посуду. – Сначала приготовь ему ложе, а потом мы его туда перетащим.
– Дайте мне в помощь Павла – постель принести, – попросила Алиция с тяжким вздохом. – Какое счастье, что больше нечего обмывать!
Эльжбета под нажимом отца приступила к мытью посуды. Мы с Зосей наводили порядок на террасе. Лешек с Павлом перенесли в комнаты часть стульев и кресел и помогли Алиции приготовить для всех спальные места.
– Кто спит на катафалке? – тихонько поинтересовалась я у Зоси, убирая вместе с ней ящики и пуфики, игравшие роль столиков.
– Спал Эдик, – так же тихо, чтобы не услышала Алиция, ответила Зося. – Но думаю, сегодня его лучше уложить здесь, на диване. До катафалка ведь придется тащить его или через весь дом и потом по лестнице, или через сад и опять же по ступенькам.
– Так посоветуй это Алиции.
Катафалк стоял на возвышении в бывшей мастерской Торкиля, в свое время пристроенной им к дому со стороны садика.
Разумеется, это был не настоящий катафалк, а просто очень сложной конструкции кровать, приобретенная заблаговременно гостеприимными хозяевами дома в заботе о возможных больных гостях. Торжественность и высота этого сооружения, на которое приходилось взбираться, как на верхнюю полку в спальном вагоне, неизбежно ассоциировались с погребальными свечами и запахом ладана.
Выглядело это спальное место, прямо скажем, не очень уютно, но при ближайшем знакомстве оказывалось неожиданно весьма удобным. Алиции почему-то очень не нравилось, что мы между собой прозвали его катафалком, поэтому из уважения к чувствам хозяйки мы старались не произносить в ее присутствии этого слова.
– Может, ты и права, – согласилась Алиция с Зосей, бросив взгляд на Эдика, спящего в своем кресле, свесив голову. – Пожалуй, так и в самом деле будет проще.
– А кто же тогда будет спать на катафалке? – вырвалось у Павла. – Тьфу, я хотел сказать – на постаменте.
– Павел! – укоризненно прикрикнула на него Зося, подметив гневный блеск в глазах Алиции.
– Ну, на этом… как его… для больных гостей… операционном столе?
– Павел!!
– Ну ладно, молчу, молчу.
Я попыталась загладить бестактность Павла:
– А кто до этого спал на диване?
– Эльжбета, – Зося с готовностью приняла мою помощь. – Поэтому она пусть перейдет на пьедестал… то есть, я хочу сказать, на ту кровать…
– Эльжбета! – позвала Алиция, обескураженная всеми этими сложностями. – Будешь спать в гробу?
– Могу, – ничуть не удивившись, согласилась Эльжбета, появляясь в проеме кухонной двери с тарелкой в руках. – А у тебя есть гроб?
– Есть. В мастерской.
– Какое-нибудь новое приобретение? – вежливо поинтересовалась Эльжбета.
– Вроде ничего такого у тебя раньше не было.
– Было. Катафалк, – Алиция ядовито посмотрела на нас. – Раз уж они уперлись называть это ложе катафалком, могу я себе позволить сделать следующий шаг?
– А, катафалк! Ну так бы и сказала. Пожалуйста, я могу спать на этом памятнике. Мне никогда не снятся сны.
Поскольку у меня нет никакого опыта в обращении с пьяными, к тому же я жутко устала – ведь прямо с дороги угодила на званый вечер – я не предложила своих услуг для транспортировки Эдика. Меня не было на террасе, когда Алиция, Зося и Лешек приступили к ней. Из дому я выскочила лишь на крик Зоси, столкнувшись в дверях с Павлом.
В свете, падавшем из комнаты, отчетливо предстало смертельно бледное запрокинутое лицо Эдика и его неподвижные широко раскрытые глаза, уставившиеся в черное небо.
Эдик был мертв.
* * *
Утром мы собрались в кухне, измученные бессонной, невыразимо тяжелой ночью. Алиция уже, наверное, в сотый раз что-то объясняла по телефону полицейским властям. Надо сказать, что полицейские власти взялись за нас с энергией, превосходящей всякие ожидания. С полвторого ночи до пяти утра через сад и дом Алиции протопали целые табуны полицейских в поисках орудия преступления – пока еще точно не известно, какого. Все их усилия установить с нами контакт на датском языке оказались тщетными, хотя они вновь и вновь предпринимали попытки. Результаты как поисков орудия преступления, так и попыток получить от нас хоть какие-нибудь сведения оказались плачевными, а измотаны мы были страшно. Слабым утешением служило лишь сознание того, что и четверым уехавшим гостям тоже не дали спать и что их тоже, в Роскилле и Видовре, терзают вопросами стражи порядка.
В нашем доме убили человека. Смертельный удар был нанесен сзади. Острое орудие пробило пиджак и рубашку, прошло между ребрами и достигло сердца. В доме не удалось найти ничего похожего на такое орудие. От потрясенных и растерянных друзей погибшего ничего узнать не удалось, ни у одного из нас никаких подозрений не зародилось.
Алиция держалась неплохо, главным образом благодаря Лешеку, который уже многие годы служил ей поддержкой и опорой. Возможность выплакаться ему в жилетку очень ей помогла. Лешек и Эльжбета сохраняли философское спокойствие – их отличительная фамильная черта. Зося, напротив, никак не могла взять себя в руки, и у нее все из них валилось. Павлу стоило больших усилий скрывать распиравшее его чувство восторга от сопричастности к сенсации. Меня же неожиданное убийство Эдика повергло в полную прострацию – по разным причинам. Нет, не для того я приехала на несколько недель в Аллерод, чтобы в самом начале наткнуться на труп!
Очередной звонок из полиции принес новую информацию.
– Эдика пырнули сзади, удар нанесен профессионально, каким-то особенным острым, тонким и не очень длинным орудием, – положив трубку, со вздохом сказала Алиция.
– Вертел! – вырвалось у Павла.
– Оставь вертел в покое, – раздраженно попросила я, а Алиция добавила:
– Никакой не вертел, они говорят – стилет. Возможно, пружинный. Не знаю, существуют ли пружинные стилеты, но у полицейских есть основания считать его таковым. И сейчас они приедут сюда, чтобы искать его, потому что ночью поиски были некачественными. Давайте ешьте скорее!
– Откуда они могут знать, что стилет, да еще пружинный? Ведь в Эдике ничего не было, – недоверчиво произнесла Зося.
– На это указывает, по их словам, характер ранения. Ешьте скорее!
– Ну, конечно, сейчас самое разумное – подавиться завтраком нам всем сразу! Или ты считаешь, у полиции еще мало работы?
– Ешьте скорее! – механически повторила Алиция, совершенно не способная воспринимать никакие доводы здравого смысла.
В соответствии с ее пожеланиями мы быстро проглотили завтрак и навели порядок на кухне. И оказалось, торопились совершенно напрасно, ибо датские фараоны прибыли лишь через полтора часа. Интересно все-таки, как они намерены с нами общаться?
Языковые трудности минувшей ночи, как выясилось, заставили их пошевелить мозгами, в результате чего для общения с нами был делегирован некий господин Мульдгорд – очень худой, очень высокий, совершенно бесцветный и абсолютно скандинавский полицейский.
Господин Мульдгорд, служебное звание которого навсегда осталось для нас тайной, отличался от других датских полицейских тем, что среди предков у него были поляки – достаточное основание предполагать и у него знание польского языка. Во всяком случае, его начальство очень надеялось, что ему удастся с нами объясниться. И действительно, мы в большинстве случаев понимали вопросы герра Мульдгорда, хотя его польский был весьма оригинальным. Он несколько расходился с принятой у нас повсеместно грамматикой и почему-то сразу заставил вспомнить библию.
Нас же господин Мульдгорд понимал значительно лучше, чем мы его, что для следствия было, конечно, важнее. А поскольку господин Мульдгорд произвел на нас весьма благоприятное впечатление, мы сразу же захотели ему помочь и очень старались.
Господин Мульдгорд приехал в сопровождении нескольких подчиненных, которых разослал по всему дому и саду, велев им искать тонкий и острый предмет из стали, а нас собрал в самой большой комнате, усадил вокруг стола, сел сам, раскрыл большой блокнот и приступил к допросу. Поскольку Алиция должна была присутствовать при обыске, за столом оказались люди, совершенно не знающие датского. И господин Мульдгорд, знающий польский.
Первый вопрос был задан приятным, доброжелательным тоном, причем в голосе полицейского явственно слышался живой человеческий интерес:
– Воистину на вече'ря было человецех, яко песку морского?
Мы дружно вытаращили на него глаза. Павел издал звук, как будто чем-то поперхнулся, Зося застыла с сигаретой в одной руке и зажигалкой в другой. Лешек и Эльжбета, до удивления похожие друг на друга, с непроницаемым выражением, не мигая смотрели на него. На вопрос никто не ответил.
– Воистину на вече'ря было человецех, яко песку морского? – терпеливо повторил господин Мульдгорд.
– Да что же это значит? – не выдержал Павел.
– Думаю, он просто интересуется, сколько нас было, – неуверенно предположила я.
– Да, – с благодарностью кивнув мне, подтвердил полицейский. – Аз глаголю – сколько штука вкупе?
– Одиннадцать, – вежливо ответил Лешек.
– Кто суть оные?
С трудом продираясь сквозь форму задаваемых вопросов, мы старались вникнуть в их суть, чтобы удовлетворить любопытство следователя. Не будучи твердо уверенными, на каком языке надо отвечать – хотелось, чтобы собеседник понял нас как можно лучше, – мы все-таки смогли довести до его сведения не только общее количество присутствовавших в момент убийства, но и сообщить их анкетные данные. Более того, мы уточнили и степень их знакомства с Эдиком. Господин Мульдгорд все старательно записал в своем блокноте. Потом опять начались трудности.
– Во оноже время, – сформулировал следователь свой следующий вопрос, – што она твориху?
– Кто "она"? И почему он спрашивает только о женщинах? – возмутилась Зося.
Лешек ее успокоил:
– Он имеет в виду нас всех. И пусть каждый из нас по очереди расскажет, что он запомнил.
– Я – ноги, – не задумываясь, выпалил Павел. – Я помню только ноги.
– Токмо ноги? – заинтересовался герр Мульдгорд. – Какова ноги?
Павел недоуменно смотрел на него, не понимая смысла вопроса.
– Ну откуда мне знать какие? Чистые, наверное…
– Пошто? – категорически прозвучал вопрос дотошного полицейского.
Павел был окончательно сбит с толку.
– Чтоб я лопнул, откуда мне знать, почему? Моют, наверное. Тут все моют…
– Павел, ради бога, перестань! – не выдержала Зося. А я подумала – какое счастье, что здесь нет ни одного из моих сыновей.
Господин Мульдгорд, по всему видно, обладал ангельским терпением.
– Пошто токмо ноги видевши очи твои? – спросил он. – А весь туловищ – нет?
– Нет! – поспешно подтвердил Павел. – Ноги был под лампа, а весь туловищ в темь.
Похоже, манера речи господина Мульдгорда оказалась заразительной. Зося попыталась призвать сына к порядку:
– Павел, как тебе не стыдно? На весь туловищ была тьма… Тьфу! Ну скажите же кто-нибудь нормально по-польски!
– Может, оставим туловище в покое? – предложил Лешек. – Мы вам просто покажем.
После того, как мы предъявили следователю торшер, тот совершенно логично потребовал от нас воспроизвести по возможности точно обстановку роковой ночи. Следствие переместилось на террасу, где мы расставили стулья и кресла так же, как и минувшим вечером. После непродолжительной дискуссии нам удалось довольно точно установить, кто где тогда сидел.
Перед моими глазами как наяву совершенно отчетливо предстали ноги в ботинках, и я рискнула высказать свое мнение:
– Вас, Лешек, и пана Генриха мы спокойно можем исключить из числа подозреваемых. – И, обращаясь к полицейскому, добавила:
– Вот этот господин и господин Ларсен весь вечер не вставали с места, что я могу подтвердить под присягой. Они сидели в креслах и весь вечер разговаривали. Я собственными глазами видела.
– А пани вставала?
– Ясное дело. Несколько раз. Ходила туда-сюда (я с трудом удержала себя, чтобы не сказать более понятным для него языком – семо и овамо), приносила сахар и сигареты, помогала Алиции приготовить кофе. И всякий раз, возвращаясь на место, я видела ноги Лешека и Генриха. Их кресла стояли рядом с моим.
Если начинать от дома и двигаться по часовой стрелке, то мы сидели в таком порядке: Эльжбета, Эдик, Лешек, Генрих, я, Алиция, Эва, Рой, Анита, Зося и Павел. То есть сидели теоретически, а на практике не только сновали туда-сюда, но и присаживались на чужие кресла. Лишь Генрих и Лешек ни на минуту не покидали своих мест, что единогласно подтвердили все. Дотошно изучая топографию, герр Мульдгорд проверил ее в деталях, в том числе и возможность совершения убийства Лешеком, не вставая с места. Несколько весьма добросовестных попыток убедили его в том, что это невозможно. Тем более не мог совершить убийства, не вставая с места, Генрих, который сидел еще дальше от Эдика. И в самом деле, этих двух можно было исключить.
Если исключить еще и Эдика, оставалось восемь человек, среди которых и следовало искать убийцу. Разве что какой посторонний…
Постороннего нельзя было исключить. В темноте и общей суматохе вчерашнего вечера и в сад, и на террасу могли совершенно спокойно войти сорок разбойников, и никто бы их не заметил. Вот только зачем этим разбойникам понадобилось убивать именно Эдика? В Данию он приехал первый раз в жизни четыре дня назад и все эти дни провел дома в злоупотреблении алкоголем, так что просто не успел никому ничего сделать плохого. Убили по ошибке?
Господин Мульдгорд, направив на нас внимательный, изучающий и даже подозрительный взгляд, попытался выяснить, чем и когда именно каждый занимался. Громадные усилия, потраченные им на это, оказались, к сожалению, совершенно бесплодными.
Затем он приступил к выявлению мотива преступления:
– Аще не возлюбила его присно некая особа?
Подчеркнув громадное значение своего вопроса внушительным тоном, полицейский, не сводя с нас бдительного взгляда, внимательно наблюдал за нашей реакцией.
Реакция была однозначной. Все попросту онемели. Ну как ответить на вопрос, сформулированный таким образом? Если давать прямой ответ, то можно сказать: да, его возлюбила Алиция. Но, во-первых, это не полностью соответствует истине, а во-вторых, следователю, мне кажется, хотелось узнать прямо противоположное: не питал ли кто к Эдику недобрых чувств. Мы о таких людях не знали, Эдик, как правило, подобных чувств в людях не возбуждал и трезвым в общении бывал очень мил.