16
На следующей неделе бессонница приняла угрожающие формы. Сокращая сон Глории сразу с двух концов - вечернего и утреннего, - она каждую ночь отвоевывала себе и тут и там по нескольку дополнительных минут. Теперь Глория вставала с постели совсем разбитая.
В клубном баре она наконец свела знакомство с несколькими европейцами, жившими здесь постоянно или временно, в основном английскими подданными, представителями разных фирм; был среди них и агент по страхованию драгоценностей короны, и коммивояжер парфюмерного торгового дома, и инженер по тормозным устройствам - механизмам, совершенно неизвестным и нежеланным на этих широтах, где предпочитают громкие клаксоны, а следовательно, представляющим собой огромный потенциальный рынок сбыта.
Но Глория проводила в баре мало времени. По вечерам, стараясь оттянуть, как только возможно, начало борьбы с бессонницей, она сидела на берегу пруда, у ворот отеля. Жабы, наглотавшись за день всевозможных насекомых, теперь мирно переваривали добычу, распевая хором свои жабьи гимны. Для исполнения они разделялись на три голоса: одни подражали жужжанию насекомых, другие - полицейской сирене, третьи - азбуке Морзе. Хор звучал мощно и слаженно, без единой паузы; морзянка и полиция - в октаву, а низкое пыхтение трансформаторной будки выполняло двойную роль - непрерывного баса и камертона. Иногда какой-нибудь пернатый солист, забравшийся в гущу дождевого дерева, перебивал эти жабьи хоралы коротенькой мелодичной трелью. Послушав с четверть часика этот концерт, Глория шла спать.
Тем не менее мужчины звали ее то туда, то сюда, и она изредка принимала приглашения. По вторникам английские подданные устраивали вечеринки, где танцевали кейк-уок в "адидасах" и бермудах, пыхтя и потея от жары на террасе между столиками, загроможденными бутылками. Как-то вечером один-единственный раз Глория расслабилась и позволила себе пропустить пять-шесть стаканчиков подряд.
Затем она вернулась пьяная в дым к себе в "Космополитен-клуб". Целую вечность копалась в сумочке, ища ключ, еще вечность нашаривала скважину, а потом, войдя в номер, выключатель ночника. И тут же вскрикнула от ужаса: в полутьме ей почудилось, что на кровати лежит чье-то маленькое продолговатое тельце. Она попыталась урезонить себя: ну ты и набралась, бедная моя старушка! Ан нет: при стуке закрывшейся двери тельце резко выпрямилось, несгибаемое, как правосудие, скрестило руки на груди и устремило на нее мрачный взгляд.
- Тебе известно, который час? - вскричал Бельяр. - Ты думаешь, это прилично - возвращаться домой в такое время?
- Идиот ненормальный! - простонала Глория. - Как же ты меня напугал!
- И это только цветочки! - взвизгнул карлик тоном выше. - Я чувствую, ты тут совсем распустилась. Ну да ничего, теперь я все возьму в свои руки, вот увидишь.
- Нет, ей-богу, ты идиот, - повторила Глория, нацеливаясь в темноте на кресло, и упала в него, прикрыв рукой глаза.
- Попрошу выбирать выражения! - отчеканил Бельяр сухо, но уже чуть менее уверенно.
- А тебе не кажется, что следовало бы меня предупредить? - спросила Глория, с трудом выбираясь из кресла, чтобы налить себе последний стаканчик.
- Я не шучу! - сердито прикрикнул на нее Бельяр, тыча пальцем в стакан, а потом грозя ей тем же пальцем. - Теперь я займусь тобой вплотную.
- Ну конечно, тебе легко говорить! - хихикнула Глория. - Сперва ты где-то пропадаешь, а теперь вдруг свалился как снег на голову. Вот когда ты нужен, тебя днем с огнем не сыщешь. Да за это время я могла десять раз подохнуть!
- Я прихожу когда могу, - проворчал карлик, быстро сбавив тон. - Ты думаешь, мне больше делать нечего? Посмотри, как я выгляжу. Все эти перелеты, часовые пояса и прочее - если тебе кажется, что это меня забавляет, то ты, милочка, ошибаешься, - добавил он, извлекая из кармана крошечное зеркальце. - Боже мой, ты погляди, какой ужасный вид!
И в самом деле, он был бледен и растрепан, костюмчик смят, галстук и шнурки развязались. Вдобавок он оброс щетиной.
- О-о-о, не могу больше! - простонал он, падая на кровать. Глория смочила ему виски спиртным из своего стакана; карлик валялся на постели в бессильной позе дешевой тряпичной куклы.
- Так чем же ты занимался все это время? - спросила она. - И где был? Неужели остался в Сиднее?
- Дай мне поспать, - буркнул, зевая, Бельяр. - Мне необходимо забыться сном.
- Везет же некоторым, - вздохнула Глория. - Я вот теперь почти не смыкаю глаз. Знал бы ты, как я мучаюсь по ночам.
- Я займусь и этим, - проворчал Бельяр. - Только с завтрашнего дня.
- Болтай больше, - ответила Глория.
Наутро, когда она вышла из отеля, чтобы совершить обычную короткую прогулку по городу, Бельяр еще спал. Среди велорикш, дежуривших у входа в клуб, Глория в конце концов остановила свой выбор на экипаже, который выглядел намного лучше остальных: водитель явно заботился о его виде. Над рулем возвышалось нечто вроде маленького алтаря, украшенного горящими камфарными пирамидками, цветами и статуэтками, лобовое стекло было залеплено переводными картинками с изображениями местных божеств. Пара угольно-черных глаз, нарисованных сзади возле светоотражателей, оцепенело взирала на государственный лозунг - призыв к ограничению рождаемости, а под тентом, вдоль и поперек обклеенным скотчем, с обеих сторон пассажирского сиденья красовались два портрета одного и того же мужчины, вероятно актера или политика, а может и того и другого одновременно.
Сам рикша, по имени Санджив, был любезным пухленьким юношей в полотняных брюках и рубашке, с выцветшей розовой косынкой на шее. В первую же поездку он предложил Глории обслуживать исключительно ее одну. Волосы он брил наголо, только с макушки свисала длинная прядь, видимо оставленная на тот случай, чтобы его можно было вытащить из ада, если он туда угодит. Держался он приветливо и ровно, водил хорошо, счетчик у него всегда работал, экипаж приятно благоухал бальзамом, и Глория согласилась - почему бы и нет. Единственная проблема состояла в его хроническом насморке, заставлявшем беднягу непрерывно чихать и сморкаться на всех остановках у светофоров в свою розовую косынку, которая вдобавок служила ему головной повязкой, шарфом, поясом, компрессом, тряпкой для вытирания грязи, полотенцем, столовой салфеткой, продуктовой сумкой.
Когда Глория после обеда вернулась к себе в номер, она была бледна как смерть, и Бельяр не на шутку встревожился.
- Отдохни немного, - посоветовал он ей перед тем, как заснуть самому, - постарайся вздремнуть.
Глория и рада бы послушаться, но сон уже не шел к ней. То же самое случилось с наступлением ночи и повторялось каждую следующую ночь, так что в одно прекрасное утро она буквально впала в прострацию, не в силах даже шевельнуть пальцем.
Карлик, явно неспособный исцелить Глорию от этой напасти, только тем и занимался, что наверстывал собственный недобранный сон. И она проводила дни в одиночестве возле спящего Бельяра в комнате с задернутыми шторами - лежала вытянувшись на кровати, глядя широко открытыми глазами в потолок, ни о чем не думая и без конца считая обороты вентилятора.
В течение этих трех дней она будет выходить лишь на время еды, надевая черные очки и тупо уставившись сквозь них на опостылевший завтрак. Едва она вставала из-за стола, как дрозды налетали на остатки трапезы, вмиг расхватывали тосты, масло, джем с химическим запахом и взлетали на неподвижные лопасти вентилятора, чтобы там спокойно посмаковать свою добычу.
А однажды вечером в ресторане клуба Глория с ужасом обнаружила в столовой ложке, лежавшей возле тарелки, крайне беспокойного паука. Насекомое металось по кругу, не в силах выбраться наружу. Глория вздрогнула от гадливости и только миг спустя поняла, что видит в углублении ложки всего лишь отражение висящего над ее головой вентилятора.
Да, похоже, эти вентиляторы стали занимать слишком много места в ее жизни. Но лишь неделю спустя Глория, вконец истерзанная бессонницей, от которой ей уже мерещились в электрических лампочках огромные комары вместо нитей накаливания, забеспокоилась всерьез. Бельяр объявил, что не разбирается в таких вещах и умывает руки. Тогда Глория поделилась своими тревогами с боями.
Слуги относились к ней хорошо, им нравилась эта молодая женщина, она была улыбчивая, сдержанная, отнюдь не скупая и редко засиживалась в баре допоздна; они огорчились за нее. После долгого совещания муж госпитализированной вызвался шепнуть словечко управляющему. Беглая улыбка слегка перекосила безупречную линию усиков изысканного господина, который в конце концов записал на обороте своей визитки адрес местного эскулапа, работающего в клинике на улице Пагоды Каранисварар, дом 33, на углу оживленного торгового проспекта.
Бельяр со времени своего возвращения ни разу не покинул номер, где он спал практически круглые сутки. Перед уходом Глория с трудом растормошила его.
- Я ухожу, - сообщила она. - Похоже, я нашла специалиста по бессоннице.
- Интересно было бы взглянуть, - буркнул карлик и повернулся на другой бок.
Глория вышла на улицу в самый разгар послеполуденной жары; велорикши спали в тени, склонив голову на руль. "No problem", - сказал Санджив, расшифровав адрес на карточке и включая мотор своего мопеда.
Они прибыли в нужный квартал; вдоль улицы лепилось великое множество разных лавок - торговцев насосами, рессорами, трубами, красками, гипсом, веревками, а также парикмахерские, мастерские электриков, водопроводчиков и прочее. В общем, то же самое, что и во всем мире, с одной лишь разницей: здешние заведения ютились на пяти-шести квадратных метрах и как две капли воды походили друг на друга своими крышами из пальмовых ветвей, досок или соломы и полом из утрамбованной земли.
Санджив высадил Глорию из экипажа, и ей пришлось долго плутать по улице в поисках дома врача: во-первых, угловые здания не были должным образом пронумерованы, во-вторых, назначение лавок не всегда соответствовало вывеске. Наконец Глория отыскала табличку, указывающую местонахождение клиники доктора Гопала - она красовалась в витрине музыкального магазинчика, где бурно дискутировали двое мужчин с разрисованными лбами, но не было видно ни нот, ни инструментов, ни кассет.
Глория пребывала в нерешительности: в лавке слева были выставлены бок о бок две машинки - пишущая и швейная, лавка справа предлагала клиентам услуги ксерокса-телекса-факса. Над лавкой пара художников, кое-как устроившись на шатких мостках из веревок и бамбука, размалевывала рекламный щит; определить тематику было пока трудно - то ли алкоголь, то ли сигареты, то ли телевизоры, то ли стиральные машины. Санджив побежал справиться у хозяина "Ксерокса-телекса-факса", который и показал ему, где находилась клиника - в глубине двора, напротив храма богини - исцелительницы оспы, куда вел длинный извилистый проход.
Приемная клиники, с коврами и вентиляторами на последнем издыхании, была оборудована самыми современными средствами коммуникации. Молодая женщина с жемчужной сережкой в ноздре и кольцами на вторых пальцах ног регистрировала пациентов, сидя за компьютером. Извещенный о приходе Глории доктор Гопал тотчас же вышел к ней; его единственным украшением была гигантская гемма на указательном пальце правой руки.
В остальном, невзирая на величественную осанку архиепископа, доктор был одет довольно небрежно. Просторная клетчатая рубаха спускалась на зеленое полосатое дхоти, небрежно стянутое узлом на животе; ноги были обуты в дешевые "вьетнамки". Черные с проседью волосы, обильно смазанные каким-то жиром, волнами ниспадали на плечи, стекла массивных очков в оправе "под мрамор" так сильно увеличивали глаза, что зрачки и радужная оболочка вокруг них казались ненормально большими.
Глория изложила свою проблему, после чего началась обычная беседа: Гопал по-английски расспрашивал пациентку об общем состоянии здоровья, о перенесенных в детстве болезнях, наследственности, симптомах бессонницы; она отвечала на том же языке. Врач отнесся к ее недугу без особой тревоги, объяснив, что эта болезнь известна и описана в Аюрведе. Порывшись в ящике стола, он извлек оттуда коробочку с коричневыми пилюлями, отсчитал несколько штук и высыпал их в коричневый бумажный пакетик со словами: "По одной вечером в течение десяти дней. Вот так. С вас тысяча рупий".
Глория еще не вышла из клиники, а доктор Гопал уже набирал личный номер управляющего отелем. На улице молодую женщину ждал Санджив.
- Хороший доктор? - спросил он.
- Вроде бы неплохой, - ответила Глория. - Кстати, вы могли бы проконсультироваться с ним по поводу своего насморка.
- Дорого! - вздохнул Санджив. - Очень слишком дорого для меня.
- Вот, возьмите, - сказала Глория, вынимая деньги из сумки.
- Спасибо вам! - воскликнул Санджив. - Это очень слишком щедро!
- Ничего, для меня это пустяки, - успокоила его Глория.
Доставив ее в "Космополитен-клуб", Санджив сразу же помчался назад в клинику. Глория вошла к себе.
Бельяр по-прежнему валялся в постели, но уже не спал и выглядел гораздо лучше - умиротворенным, выбритым, посвежевшим. Он пожелал узнать, как она провела время.
- Не советую тебе увлекаться визитами к этому лекарю, - сказал он ей чуть позже, пересыпая из руки в руку коричневые пилюльки. - Хочешь знать мое мнение? Я бы на твоем месте поостерегся этого типа.
"Этот тип", однако, долго и тщательно осматривал Санджива; не считая хронического насморка, молодой человек мог похвастаться отменным здоровьем.
- Я понял, что с тобой творится, - сказал доктор. - Сейчас дам тебе один порошочек, которым ты наверняка останешься доволен.
Порывшись в другом ящике стола, Гопал вынул пузырек, наполненный порошком такого же коричневого цвета, и отсыпал немного в крошечный пакетик из свернутой в несколько раз бумаги.
- Держи, - сказал он, - будешь вдыхать его два-три раза в день. Вот так. С тебя десять рупий.
Санджив вернулся к клубу и, сев на заднее сиденье своего экипажа, вдохнул порошок, как велел доктор. В самом деле, он тут же почувствовал себя просто замечательно. Развалившись на скамье, он устремил затуманенный взор на окно, за которым Глория и Бельяр обсуждали планы на будущее. По правде говоря, им стало казаться, что время здесь тянется слишком медленно.
17
В представлении Боккара время тоже тянулось слишком медленно. Ему абсолютно нечего было делать, кроме как ходить взад-вперед по улице Мучеников в ожидании приказов Персоннета.
В настоящий момент он как раз шел по ней назад. Под ногами у него хрустели осколки разбитого стекла "Securit", иногда тонированного, иногда прозрачного, рассыпанного кучками по тротуарам и водостокам возле машин с грубо выдранными магнитолами. Он остановился перед витриной салона татуажа, где демонстрировались все виды этого экзотического искусства. Помимо скромненьких рисунков для начинающих - крошечных цветочков, крошечных зверюшек, - здесь можно было увидеть и более развернутые сюжеты для истинных ценителей - роскошные сцены, представляющие Царицу ночи, Героя джунглей или мускулистых леопардов. Боккара соблазнился было этой красотой, но все же решил повременить. Да и часы напомнили ему, что настало время дежурного звонка из ближайшей кабины его шефу - Персоннета.
Шеф сообщил молодому человеку, что вроде бы самостоятельно напал на след Глории, обойдясь без его помощи; завтра они вылетают.
- И опять далеко, - добавил он. - Не так далеко, как в прошлый раз, но все же не ближний свет.
- Минуточку, - сказал Боккара, - а куда именно? (Миг спустя его глаза изумленно расширились.) Что-что? (Он бурно задышал.) Нет, постойте, это никуда не годится, там же полно всяких мерзких хворей. Когда ж это я успею сделать себе все прививки?
- Не волнуйся, я уже все разузнал, - ответил Персоннета. - Теперь прививки необязательны.
- А малярия? - возопил Боккара. - Для иммунитета против малярии требуется долгая профилактика. Вы вспомните, сколько там комаров и сырости, при их-то дождях. Там же все время льют дожди, я точно знаю.
- Я уже навел справки, - устало ответил Персоннета. - Сезон дождей закончился. Теперь там, наоборот, должно быть очень жарко.
- Ну, раз так, - смягчился Боккара. - Тогда, конечно… Значит, легкое хэбэ? Но я все-таки постараюсь раздобыть москитную сетку. Да и насчет дождей тоже еще неизвестно. Я, пожалуй, захвачу непромокаемый плащ.
- О’кей, - сказал Персоннета. - Пожалуй, захвати непромокаемый плащ.
Принимая во внимание те самолеты, в которых мы уже путешествовали и, вероятно, еще будем путешествовать вместе с нашими героями, не стоит описывать тот, что ждал их на следующий день в аэропорту. В нем не было ничего особенного. Рейс Air India N 747 ничем не отличается от других, если не считать возможности выбора между вегетарианским и обычным меню, кораллово-красных сари стюардесс, узорчатого паласа под ногами да искусно подобранной музыки.
Словом, в этом рейсе не было ничего особенного, вот только по прибытии в Дели Персоннета заметил вдали что-то необычное. Томясь вместе с Боккара в очереди на таможенный досмотр, он вдруг увидел, как снаружи, у выхода, внезапно образовалась небольшая группа людей. Люди эти улыбались до ушей, хотя и выглядели вполне официальными лицами и были одеты кто в мундир пилота гражданской авиации, кто в костюм чиновника; кроме того, они держали огромные букеты и непонятный транспарант с несколькими словами на хинди - в общем, явно кого-то ожидали. Персоннета напрягся: ему почудилось, будто взгляды и сверкающие улыбки встречавших обращены к нему. Затем, когда они сблизились, выяснилось, что предметом их интереса был вовсе не он, а Боккара, который весьма скверно перенес полет и теперь двигался вперед, ничего вокруг не замечая, прижав одну руку к животу, а другую к губам.
И действительно, стоило молодому человеку переступить линию контроля, как засверкали фотовспышки и раздались бурные аплодисменты, сопровождаемые коротким тушем. Низкорослый усатый человек в темном костюме восторженно потряс руку Боккара, ухитрившись одновременно нашарить второй своей рукой очки в правом кармане и вытащить листок бумаги из левого; по этому листку он и начал зачитывать какое-то приветствие. Боккара, будучи не слишком силен в английском, цепенеет от изумления.
- Что он там болтает?
Огорченный Персоннета нервно комкает свой паспорт, точно пустую пачку из-под сигарет.
- Он говорит, что ты миллионный пассажир на этом рейсе, - переводит он. - И что они собираются это отпраздновать.
- И что теперь?
- Теперь, я думаю, нам придется на некоторое время расстаться.
И в самом деле, покончив с поздравлениями, низкорослый человечек перечислил всевозможные награды, подарки и круизы, счастливым обладателем коих стал Боккара. Когда шею молодого ассистента обвила первая цветочная гирлянда, Персоннета возвел глаза к небу. Обратно ему пришлось лететь в одиночестве, да еще место оказалось у прохода, а потому он тоже вряд ли захочет описывать этот рейс.
Париж. Холод - зверский, погода - собачья. Прохожие, закутанные до самых глаз, тоже злы как собаки. Донасьенна и та прикрыла наконец тело, хмурится и не снимает пальто даже в кабинете.
- Что-то я забуксовал на высоких блондинках, - признается Сальвадор.
- Мы буксуем по всему фронту, - отвечает Донасьенна. - Притом с самого начала.