Глория, оставшаяся в тридцати километрах от него, также пытается обрести спокойствие. Разбив лобовое стекло "вольво" и обратив машину в бегство, она укрылась в доме, захлопнула ставни и забаррикадировала дверь. Потом плеснула себе вина в стакан и спряталась в ванной, где не было окон; она и тут плотно прикрыла дверь и включила неоновую лампу над раковиной. Эта светящаяся трубка, как и все мы, просыпается с трудом и перед тем, как зажечься на всю свою длину, долго мигает, жужжит и потрескивает. Глория опустила крышку унитаза и села, поставив локти на колени, свесив голову на грудь и крепко сжимая в пальцах стакан. Итак, что же случилось?
Похоже, ее нашли. Вычислили, узнали, проследили. Глория понятия не имеет, кто они, эти преследующие ее мужчины, и чего они хотят, ей это абсолютно безразлично; единственная задача - избавиться от них. Прямое, явное сопротивление бесполезно: убийство Жан-Клода Кастнера ей не помогло, сегодняшнее изгнание незнакомца в машине тоже, конечно, не поможет. Ясное дело, они сплотились против нее. И будут упорно преследовать свою добычу. Возможно, их очень много. Возможно, они вернутся. Несмотря на все принятые меры, убежище молодой женщины, без сомнения, обнаружено. Значит, конец ее безвестности, конец покою и долгой социальной коме. Эти охотящиеся за ней люди принадлежат ее прошлому, отвергнутому прошлому, которое внезапно вырвалось из тьмы забвения, словно камень из пращи. Другие на ее месте попробовали бы как-то извернуться, договориться с этими типами, разузнать их намерения и действовать соответственно. Другие сделали бы именно так, но не Глория. Ей эта мысль даже в голову не приходит.
Она думала, что просидела здесь, под неоновой лампой, совсем недолго, как вдруг первая ранняя птаха встрепенулась, зевнула и хрипло чирикнула в пальмовых ветвях. Когда Глория вошла в комнату, рассвет уже забрезжил серой рамкой вокруг прикрытых ставней. Она еще немного полежала прямо в одежде под одеялом, уставившись широко открытыми глазами в темную пустоту. Но поднявшееся солнце застанет ее уже в шезлонге посреди сада, укутанную все тем же одеялом. Бельяр появляется около половины десятого.
У него усталый вид. Он явно не брился и не переодевался со вчерашнего дня. Глория, одолеваемая собственными заботами, не решается спросить, где он провел ночь, зная, что он все равно не ответит. Сегодня Бельяр мрачен и не расположен к беседам. Можно подумать, что он явился лишь с целью расслабиться и мирно вздремнуть до полудня, уютно свернувшись калачиком на теплом округлом плече молодой женщины.
Когда она, для приличия выдержав паузу, начинает посвящать его в события истекшей ночи, карлик сперва отделывается лишь междометиями - то ли обиженными, то ли саркастическими, но уж во всяком случае неодобрительными. Да, сегодня он определенно не в форме.
Уже не впервые Бельяр проявляет подобную неосведомленность о текущих событиях и степени их важности. С ним вечно так: иногда он знает все, что случилось в его отсутствие, вплоть до мелочей, неведомых даже самой Глории, а иногда, вот как сегодня утром, бывает абсолютно не в курсе - как будто с луны свалился, и приходится все ему объяснять и разжевывать, хотя, конечно, совсем не исключено, что Бельяр просто валяет дурака. Глория дергает плечом, чтобы немножко встряхнуть его.
- Да ты послушай! - говорит она. - Это просто невыносимо.
- Ну что там еще? - бурчит Бельяр. - На свете есть много чего невыносимого.
- Они опять заявились ко мне, - сообщает Глория. - Еще один тип был тут вчера вечером.
- Да ну? - откликается Бельяр, лениво выпрямляясь и прищелкивая языком, а значит, начиная проявлять хоть какой-то интерес к ее словам. - И что же?
- Я хочу, чтобы меня оставили в покое! - кричит Глория. - Пойми, ведь они теперь не успокоятся. Я думала, после того вечера все уляжется, но нет. Их много, и конца этому не будет. А я не желаю, чтобы они опять приставали ко мне. Это ты можешь понять?
- Конечно, - говорит Бельяр. - Конечно. Только спокойно.
Глория закрывает лицо руками.
- Я хочу, чтобы меня оставили в покое, - повторяет она на сей раз совсем другим тоном - голосом человека, падающего в бездну.
Следующие две-три минуты она горько плачет, а Бельяр машинально похлопывает ее по плечу, тревожно озираясь: вдруг рыдания молодой женщины переполошат соседей.
- Тут надо подумать, - приговаривает он, - мы подумаем и вместе найдем выход.
- Я уже надумала, - шепчет наконец Глория в сложенные ладони.
- Что надумала? - обеспокоенно спрашивает Бельяр.
Но она только пожимает плечами.
- Ну что ты там надумала? - настаивает карлик.
- Ничего, - отвечает она, помолчав. - Все равно это невозможно.
Она сморкается, в ее голосе звучит бессильное гневное отчаяние: так бывает с маленькими девочками, когда они плачут, стараясь храбриться и зная, что никто им не поможет.
- Все равно, - твердит она, - все равно ничего у меня не выйдет.
- Что не выйдет? - допытывается Бельяр. - Что у тебя не выйдет?
Глория отвечает не сразу; похоже, она боится сказать ему правду. Обычно она не церемонится с Бельяром, часто сетует на его присутствие, а иногда и вовсе гонит его прочь, но ей все-таки важно его мнение, его сочувствие и даже его поощрение. Однако сейчас Глория боится, что он не одобрит ее замысел, хотя она тут же находит собственный страх унизительным. Наконец она решается.
- Я хочу уехать, - шепчет она. - Мне хочется уехать.
Бельяр погружается в задумчивое молчание врача, выслушавшего жалобу пациента.
- Мне хочется уехать, - повторяет Глория, выпрямившись. - Но ведь это невозможно, верно?
Новая пауза.
- Да нет, отчего же, - невозмутимо говорит Бельяр. - Если хорошенько прикинуть, то вполне возможно. Я лично не вижу к этому никаких препятствий.
- Ты уверен?
- Абсолютно, - отвечает Бельяр. - Абсолютно уверен. Что тебе мешает?
Глория скептически косится на карлика, который развивает свою мысль, воодушевляясь по ходу дела:
- Это не только возможно, но и крайне желательно. Ты загладила свою вину, искупила ее сполна. Все в порядке. Теперь ты вольна делать что угодно. Вот мой план: ты забираешь свои денежки и сваливаешь в теплые края.
- Что ты мелешь? - недоверчиво говорит Глория.
- Да-да, именно так, - заверяет ее Бельяр. - Я тебе точно говорю!
- Ну ладно, - осторожно произносит Глория после паузы. - Ладно, я сделаю, как ты велишь. Ты сказал - в теплые края?
- Совершенно верно, - отвечает Бельяр. - А я буду тебя сопровождать.
- Минутку, минутку! - протестует Глория. - Я прекраснейшим образом могу уехать одна.
- Не смеши меня! - бросает Бельяр. - Наконец-то мы заживем как люди!
10
Короче, она просто сумасшедшая, - объявил Боккара, осторожно трогая свои ранки, залепленные кругленькими, похожими на конфетти, пластырями.
- Во всяком случае, обороняться она точно умеет, - ответил Жув.
- Кончайте шутить! - возмутился Боккара. - Сколько еще времени все это будет заживать?
- Да нисколько, - усмехнулся Жув. - От силы три дня. Говори, что порезался при бритье. Что вы обо всем этом думаете, Персоннета?
Боккара со своего табурета у стены робко покосился на Персоннета, чопорно восседающего в кресле перед столом Жува: странный тип - тощий, аскетического вида, но притом одетый с претензией, как страховой агент-оригинал: бежевый костюм, темно-коричневая рубашка и светло-зеленый галстук. Медно-рыжие волосы острижены совсем коротко, как у солдата-новобранца, щеки впалые, лоб изборожден морщинами, две глубокие складки от носа к уголкам рта напоминают шрамы или африканские ритуальные надрезы, ледяной взгляд способен напугать Боккара. На лице лежит печать не то глубокой озабоченности, не то великой душевной скорби, а может, просто какой-нибудь хронической болезни - язвы, например, или чего другого. Он был так серьезен и сосредоточен, будто сидел в кабинете врача. Сам он до сих пор не произнес ни слова.
- На первый взгляд все выглядит не так уж страшно, - сказал он наконец, почти не разжимая губ.
- Вы шутите! - вскинулся Боккара. - Да она же просто опасна. Абсолютно чокнутая!
- Раньше я тоже думал, что это пустяки, - сказал Жув. - Даже не хотел зря вас беспокоить. Но теперь мне не дает покоя эта история с Кастнером. Он уже целую неделю где-то пропадает, разве это не странно? Я должен знать, что случилось. Мне совсем не хочется, чтобы она на него напала, ведь это я его к ней отправил. Ее нужно разыскать - если не в интересах клиента, то хотя бы ради нашего парня. Так вот, можете вы этим заняться?
- Вам же известно, как я работаю, - ответил Персоннета. - Я ничего не делаю без ассистентов. Но своего ассистента я лишился. Теперь ищу другого.
- А вы возьмите Боккара, - предложил Жув, - он давно об этом мечтает. И он у нас молодец.
- Ну конечно! - воскликнул Боккара. - Берите, не прогадаете. Качество отличное, дефектов ноль. Даже не сомневайтесь.
Персоннета бросил на него такой же ледяной взгляд, каким удостаивал все вокруг - оценивающий, бесстрастный взгляд стрелка, прикидывающего расстояние до мишени.
- Хорошо, - сказал он, посмотрев на свои часы в железном корпусе, - давайте попробуем. Выезжаем отсюда в три часа. А я пока заскочу домой.
Спустя несколько минут он уже миновал Батиньоль и зашагал по тому отрезку Римской улицы, что тянется над железнодорожными путями, ведущими к вокзалу Сен-Лазар. Внизу бежали параллельно друг другу два десятка рельсов по ним, между двумя рядами высоких жилых домов, время от времени проносились поезда. На оградительной сетке белели эмалированные таблички, запрещавшие прикасаться к проводам ("Смертельно опасно!") и выбрасывать мусор на пути.
Пройдя часть улицы, Персоннета свернул направо, к мосту Лежандра, подвешенному на чугунных крестообразных конструкциях над железной дорогой. Когда он достиг середины моста, внизу показался коротенький состав из четырех вагонов, курсирующий между Руаном и Парижем; серебристые вагончики, похожие на игрушечный поезд, бодро катили по рельсам с северо-запада на юго-восток. Поскольку Персоннета шел по мосту в направлении с юго-запада на северо-восток, маршруты человека и состава скрестились под прямым углом, и на какую-то долю секунды мужчина на мосту оказался точно над сидевшей в поезде женщиной, которую он только что взялся разыскивать.
После дискуссии с Бельяром Глория быстро организовала свой отъезд. Список необходимых дел. Уборка в доме, чистка раковины после краба и казнь кролика - это все утром. Днем - неудачная попытка рассортировать одежду и прочие вещи, которые она в конце концов просто запихнула в полиэтиленовый мешок и выставила за ворота к мусорному ящику. Короткая записка домовладельцу с приложением чека и двух связок ключей - это нужно будет отослать по почте. Покупка бутылки коньяка. Приготовление кролика "маренго" - под томатно-грибным соусом.
На следующий день она села на самый первый поезд, идущий в Руан, а там на автобус, который доставил ее в руанский пригород, где в бывшем монастыре размещался дом престарелых. После нескольких минут ожидания в коридоре показался старик под руку с сиделкой, чистенько одетый, свежий как огурчик. Глория обняла и поцеловала его.
- Мадемуазель, вы совершенно очаровательны, - воскликнул старик, - но, насколько я помню, мы с вами незнакомы. - Сиделка за его спиной сочувственно покачала головой сверху вниз.
- Смотри, папа, - сказала Глория, - я принесла тебе коньяк.
Сиделка за его спиной отрицательно покачала головой справа налево.
- Вы бесконечно любезны, - взволнованно произнес старик, - но я очень боюсь, что его у меня конфискуют.
Вскоре Глория вернулась на руанский вокзал и села в парижский поезд, который прибывал на Сен-Лазар.
Теперь она возвращалась. Возвращалась туда, откуда бежала.
Глория не стала менять свое жалкое обличье, она вошла в вагон первого класса одетой убого, как нищенка. Ее дорожная сумка была почти пуста, зато там лежала крупная сумма денег в пятисотфранковых купюрах, которые она еще раз пересчитала, запершись в туалете. Потом взглянула на себя в зеркало: сутулая спина, тупое лицо деревенской дурочки - настоящее чучело. Ну ладно, хватит любоваться, слишком долго она видела себя такой, скоро с этим будет покончено. Терпение, старушка, терпение!
На вокзале Сен-Лазар, проходя мимо камер наблюдения, она еще раз мельком увидела свою дурацкую фигуру, теперь уже в полный рост, на экранах контрольных мониторов, висевших над расписанием; давненько же она не красовалась на экранах! Глории нечасто приходилось смотреть на себя вот так, со стороны, и раньше, во времена своей скоротечной известности, промелькнувшей и закатившейся мгновенно, как падающая звезда. По телевидению прошли когда-то три-четыре эстрадные передачи (которые даже не удостоились повтора), где она всего-навсего исполнила под фонограмму свои "Excessif" и "Мы не уедем"; вскоре после этого начался судебный процесс, и ее несколько раз показывали, буквально на пару секунд, в самом конце "Новостей" в одних и тех же рубриках - "Происшествия" и "Судебная хроника". После этого она больше на экране не появлялась. И отныне видела себя только в супермаркетах, в отделах бытовой техники, на экранах видеомагнитофонов - когда их демонстрировали гражданам, или же в метро, как раз перед отъездом из Парижа, на экранах, установленных по всем перронам, чтобы машинисты поездов могли наблюдать за высадкой и посадкой этих самых граждан.
Однако теперь Глория будет избегать метро. Такси доставило ее в маленький спокойный отель на маленькой спокойной улочке близ Монмартра. Собственно, это был не совсем отель: так, нечто среднее между семейным пансионом и домом свиданий. При входе вместо конторки портье - небольшой нарядный холл, где молчаливая изысканная дама в английском костюме и жемчужном ожерелье без лишних формальностей вручила ей ключ - не гостиничный, а самый обыкновенный; кстати, на дверях комнат даже номеров не было. Глория внесла сумку, тотчас вышла и зашагала по улице Ренн в сторону метро "Севр-Бабилон".
Ей хватило трех-четырех часов, чтобы, не заботясь о ценах, обзавестись новым гардеробом, куда вошли: плащ, две юбки, две пары брюк, четыре японских несминаемых плиссированных платья и две почти одинаковые пары сандалий на пробковой подошве. Далее, увидев по дороге бутик "Герлен", она и там запаслась кое-какими мелочами: косметикой - правда, в минимальных количествах, - тонизирующим кремом, лосьоном для очистки кожи, легким спреем "Жарден де Багатель". И наконец, дойдя до улицы Гренель, Глория купила две дорогие кожаные сумки, куда и сложила все свои приобретения.
Вернувшись в отель, она переоделась и слегка подкрасилась; чуть позже другое такси доставило ее в квартал министерств, к невысокому элегантному зданию без вывески, по которой можно было бы определить его общественный статус. Два куста, подстриженных в форме шара, обрамляли входную дверь из прозрачного стекла в кованой раме. Надев в вестибюле белый халат, Глория поднялась по лестнице; на площадке второго этажа стоял мужчина, который при виде ее озабоченно нахмурился, но не проявил никакого удивления. Глория знала, что он воздержится от нескромных вопросов.
- Это я, - сказала она.
- Вижу, - ответил мужчина. - Добро пожаловать.
Высокий тощий субъект задумчивого вида, очках с металлической оправой, с голым черепом физика-атомщика, известный под именем Сезар, подвел ее к креслу.
- Располагайтесь, - пригласил он. - Рад снова видеть вас. Чашечку кофе не желаете?
Глория села в кресло перед зеркалом; для начала Сезар запустил три пальца в ее шевелюру, приподнял одну прядь, встряхнул другую, и все это молча, сосредоточенно, без всяких комментариев, медля с диагнозом.
- Господи боже! - сокрушенно вымолвил он наконец. - Уж не сами ли вы стриглись в последнее время? - Глория с улыбкой кивнула. - Ну ладно, - сказал Сезар. - Я, конечно, попробую привести их в порядок такими как есть, но, может, все-таки начнем с самого начала?
- С самого начала, - ответила Глория. - Пускай все будет, как раньше. И цвет, и форма.
Сезар глядел на нее в зеркало, глаза в глаза, стоя сзади и бережно касаясь ее плеч.
- Это сколько же времени прошло? - тихо спросил он. - Года три?
- Четыре, - ответила Глория.
В теплом заботливом взгляде Сезара промелькнула растерянность, быстро перешедшая в иронию.
- А вы совсем не изменились, - сказал он. - Я имею в виду, конечно, не волосы. - И он схватил ножницы.
Полтора часа спустя, когда солнце уже клонилось к горизонту, Глория перешла Сену по мосту Согласия и зашагала по Елисейским Полям. Предвечерний свет сиял, как золотистый шелк, как теперешняя шевелюра Глории. Она вернулась в прежнюю ипостась высокой блондинки, она держалась прямо, она выглядела почти нормальной, и встречные мужчины уже начали оглядываться на нее.
Контора Бардо - ассоциация адвокатов - занимала весь третий этаж в доме по Тильзитской улице, между посольством Бельгии и посольством Зимбабве. Коричневый палас, абстрактная скульптура при входе. Глория сказала, что хочет видеть мэтра Лагранжа, и провела несколько минут ожидания в салоне, достаточно просторном, чтобы звуки отдавались там гулким эхом. Скоро вошел адвокат - молодой человек нервного вида, невысокий и строгий, как формуляр; он крайне сдержанно пригласил Глорию пройти в его кабинет, но, едва прикрыв за собой плотно обитую дверь, тут же возбужденно запрыгал вокруг молодой женщины, откидывая голову, всплескивая руками и бурно восклицая: ах, сколько лет, сколько зим! Ах, как он рад! Ах, она совсем-совсем не изменилась! Глория с улыбкой подумала: сговорились они все, что ли?
Лагранж вдруг мгновенно угомонился, перестал скакать, как упругий мячик, и сел за письменный стол, где еще несколько минут подергивался в кресле, остывая от волнения. Но даже утихомирившись, Лагранж не избавился от своей лихорадочной напряженности; его, как и Донасьенну, словно подпитывают какие-то сверхмощные батарейки: в результате этой непрерывной ажитации лицо адвоката то и дело искажает нервный тик, а экстравагантные костюмчики изнашиваются гораздо быстрее, чем у других людей. Глория вспоминает, как лет шесть назад ей случилось несколько раз лечь с ним в постель: целую ночь он успевал всюду, где только можно. Вообще говоря, клиентура у Лагранжа очень небольшая, и он не стремится ее расширять: денежки у него и так водятся, он может позволить себе вести лишь вполне определенные дела и раскатывать в "опеле". Но он честен - что есть, то есть.
Во всяком случае, с Глорией. Именно ему поручена деликатнейшая задача управлять ее имуществом и блюсти ее интересы.
- Глория, миленькая, - восклицает он, - я всегда в твоем распоряжении, не забывай, я всегда рядом. Я Всегда Рядом! - Он знает Глорию чуть ли не с детства, он практически единственный, кто в курсе всех ее дел.
В отличие от Сезара, он засыпает ее вопросами - пусть Глория сама решает, отвечать ей или нет.
Но ей сейчас хочется только одного - уехать.
- Куда? - вопрошает Лагранж.
- Как можно дальше.
- Как можно дальше, - мечтательно повторяет Лагранж. - Дальше Новой Зеландии или Австралии ехать некуда.
И тут в голове у Глории мелькают, точно кадры ускоренного фильма, воспоминания об австралийских рассказах Алена. Фауна, флора, аборигены, искатели жемчуга, бифштексы с вареньем, весь этот примитивный рай.
- Хорошо, - говорит она, - пусть будет Австралия.
- Ты уверена, что ты в этом уверена? - беспокоится Лагранж.