- Молодой человек… не надо столь лукаво обнадеживать. - Прогонов вздохнул. - Следствия… До окончания срока. - Он приподнялся со стула. - Просьба номер два, у меня в холодильнике мясо, знаете, икорка… Разрешите? Прощальный ужин…
- Конечно, Виктор Вольдемарович, конечно. - Я проглотил слюну, вспомнив, что не успел сегодня ни пообедать, ни поужинать. Домой заявлюсь за полночь, разогревать что-либо будет лень, опять сухомятка и сон…
Сопроводив Прогонова до машины, я отправился в УВД. У Кровопускова новостей для меня не имелось. Вечером Ярославцев явился домой, и, видимо, надо ожидать следующего утра.
Следующий день тоже яркими событиями не отличался. Ярославцев квартиру не покидал, к телефону не подходил, а жена его, Вероника, всем интересующимся, в том числе младшему лейтенанту Курылеву, отвечала, что у мужа приступ повышенного давления, он отдыхает и в переговоры вступать не намерен. Так несуетно минули еще одни сутки. Болезнь Ярославцева даровала нам некоторое затишье и возможность передохнуть в преддверии дня решающего, когда в международном аэропорту нам надлежало задержать некое лицо, под чужой личиной пытающееся незаконно покинуть страну.
За три часа до объявления вылета я выехал в аэропорт. План действий был отрепетирован, люди расставлены. Таможенный и паспортный контроль Ярославцев минет беспрепятственно, все его возможные контакты уже здесь, в порту, будут строго учтены; арестуют же его на подходе к трапу.
Еще не началась регистрация пассажиров, когда и пришло настораживающее известие - из дома объект так и не выходил… Мы немало переполошились, предчувствуя внезапный поворот событий. И - состоялся такой поворот!
Прошла регистрация, паспортный контроль, в течение которого каждый пассажир проверялся особо тщательно, но в итоге самолет улетел в Лондон с одним с пустующим местом…
Ломая головы, кинулись обратно, в город, оставив на всякий случай двух сотрудников в порту, но зная: без пользы оставив…
Разговор с женой Ярославцева все прояснил. В тот в вечер, когда в последний раз зафиксировали его возвращение на место жительства, он собрал чемодан, сообщив жене, что поздно ночью должен уехать в командировку в Сибирь. Всем, кто будет звонить, просил отвечать про пресловутое давление, мотивируя просьбу такого рода разными служебными хитростями и интригами с начальством… Послушная жена в точности исполнила наказ мужа. Личной машиной тот не воспользовался, вышел из дома, вероятно, в гриме - тут, впрочем, существовало много вариантов…
По справочной Аэрофлота выяснили той же ночью вылетел Ярославцев в Красноярск. В гостинице не останавливался. И, едва успела взволнованная его супруга сообщить нам, что в Красноярске живут его старинные, еще по институту друзья, как оттуда пришло сообщение о гибели ее благоверного…
Я срочно вылетел в Сибирь. И уже через несколько часов был посвящен в подробности довольно-таки странной истории.
Институтские друзья хором утверждали следующее: Ярославцев прибыл в Красноярск, дабы утрясти, как он туманно выразился, некие животрепещущие проблемы, касающиеся деятельности местных предприятий - каких именно, не уточнил, лишь сообщил день спустя, будто поставленные перед ним задачи выполнены. Затем же уговорил большую компанию вспомнить - благо, приблизились выходные дни - бытовавшую ранее традицию сходить в тайгу, в поход, на берег одной маленькой речки, впадающей в Енисей, и сплавиться по ней на плоту.
Погода стояла теплая, тайга цвела и пахла; в общем, убедил Ярославцев компанию без труда.
Речка, с течением стремительным и бурным, извивами огибавшая поросшие хвоей бесконечные сопки, была живописна; единственное, что мертва благодаря долгим годам молевого лесосплава. Лесорубы работали справно, и неслись, кружа в водоворотах, бесчисленные бревна - часть из которых топляками устлала со временем дно, часть же гнила по берегам… Но плотогонов-любителей несшиеся по соседству вековые стволы сосен не смущали, напротив, это приносило им, судя по всему, еще какие-то острые ощущения игры, риска, необходимости быть настороже.
На одном из порогов громоздкий плот, несший компанию, сильно тряхнуло, и зазевавшийся Ярославцев очутился в воде… Его скрыли следовавшие за плотом бревна; никто не успел даже вскрикнуть, не то чтобы прийти на помощь…
Плот погнало дальше, за поворот, а причалить к берегу удалось лишь через пятнадцать минут…
Из шести свидетелей необъективными могли быть трое; остальные Ярославцева прежде не знали и… что говорить, внушали доверие. Работник районной прокуратуры, дав мне для ознакомления дело "Об утонутии гр. Ярославцева…", справедливо сказал: повинна стихия, а не страсти людские. И еще сказал: если в отстойники труп прибило - тогда труба дело!
Посмотрел я и на отстойники - зрелище угнетающее: тысячи огромных стволов, напирающих друг на друга в зоне впадения реки.
В чемодане Ярославцева, изъятого из квартиры его приятеля, у которого он остановился, мы обнаружили авиабилет Москва - Лондон и заграничный паспорт - последний шедевр Прогонова. Впрочем, не последний. Последним, видимо, будет плакат для внутренней агитации колонии "На свободу с чистой совестью!". Желать Прогонову этой творческой удачи я мог с полным основанием.
Итак, возник естественный вопрос: было ли утонутие? Если нет, тогда надо отдать должное: игру вел Ярославцев тонкую: давал нам контакты, оттягивая арест, приобрел с провокационными целями билетик, заставив уверовать нас в свой побег в чужедальние страны… Но имелись аргументы и за "утонутие". Во-первых, несмотря на все изящество, риск игры превышал уровень крайней ее опасности. Во-вторых, фактически Ярославцев ушел в никуда голым… К примеру, что стоило ему захватить с собой деньги, обнаруженные нами в тайнике, оборудованном под газовой плитой в его квартире, деньги, о которых и жена-то не знала…
- Как-то он хитренько смылся в эту Сибирь, - сказал я шефу. - Не нравится мне… И труп не обнаружен… Розыск объявлять?
- Хитренько, - согласился тот. - И что ж? Дела утрясать уезжал. Какие вот?.. А труп… тебе же насчет отстойников объяснили… Потом это не речка-вонючка в нашем пригороде, а приток могучего Енисея, сурового и глубокого. Маловато оснований для розыска… я так считаю. Тем паче… - Шеф как-то странно помедлил, отвернувшись. - Умер он. Так или иначе. Не будет уже Ярославцева. Того Ярославцева. Умерь пыл, в общем.
Вот, собственно, и все. Осталось огромное бумажно-хозяйственное дело, которое еще предстояло разбирать и разбирать… И я принялся вместе с другими разгребать эту гору, состоящую из десятков дел… Выделенных, как у нас говорят, в отдельное производство. Но какой-то осадок остался… Подобный тому, какой, вероятно, бывает у ловца, подстрелившего вроде бы дичь, но так и не нашедшего ее в сумрачных топях…
Спустя два месяца меня навестил энергичный Кровопусков, крепко получивший по шапке за необеспечение бдительного наблюдения, халатность и тому подобное.
- Тебя-то гложет досада? - спросил, ища сочувствия.
- Ну, так… - сказал я.
- Тогда слушай. Недавно на речке этой обнаружили труп утопленника… Нет, - покривился, - не Ярославцев… Какой-то тип бичующий, без документов, судя по всему, по пьяному делу в реку сверзился… Личность, несмотря на грандиозные старания, не установлена… - Он выдержал паузу. - Похороны, поскольку тело сильно пострадало, будут производиться в закрытом гробу. А тут на одном кладбище есть постоянно просматриваемое местечко… Насчет же "постоянно" я позабочусь. Со сторожем там… Мой вопрос, короче. Ну, как считаешь? Ты бы навестил свою могилу?
- Жутковато, наверное…
- Не, давай без лирики, - напирал Кровопусков. - Он, конечно, мужик ушлый…
- Если он еще в книге жизни, то, наверное, придет, - сказал я. - Но проблема эффективности…
- Спорно, да, - кивнул Кровопусков. - Но - гложет меня, понимаешь…
- Точно, - высказался присутствующий при нашей беседе коллега Алмазов. - Должен прийти. Комары вон… на утюг летят… Инстинкт слеп. Лично наблюдал, - кашлянул он и замолчал, вращая глазами в поисках слов.
- Ну… типа того, - подтвердил Кровопусков, внимательно посмотрев на моего коллегу.
- Богатая мысль, - в свою очередь, сухо сказал я.
…Он вошел в купе, забросил чемодан наверх и отправился покурить в тамбур. Поезд тронулся - неслышно и плавно. По вагону проводница разносила чай, приглушенно играла музыка в динамиках, неслась в оконцах синяя темнота подступавшей ночи, редко прорезанная огнями. Дела он сделал, поездка, кажется, оказалась удачной, им будут довольны.
Исподволь вспомнил могильный обелиск. Чего-то в нем на хватало… Эпитафии, может быть? А какой? Какой именно?
- Кто ответит? - пробормотал он, отгоняя от себя пустое, ненужное раздумье.
Кто ответит?
― БРАЙТОН БИЧ АВЕНЮ ―
Фридман-старший. Нью-Йорк. 1989 год
Семен Фридман ехал в своем "кадиллаке" под эстакадой сабвея по Брайтон Бич авеню. Как всегда в этот утренний час, движение здесь было плотным, машины ползли практически в одном левом ряду - правый крайний и средний заполонили грузовики, приехавшие с товаром для магазинов и легковушки нарушавших правила парковки покупателей, привлеченных дешевыми распродажами в здешних лавочках, примыкающих одна к другой на протяжении всей улицы, вернее улочки, - двухэтажной, сумеречной от широкого навеса подземки, пройти которую из конца в конец пятнадцать-двадцать минут; улочки, подобных которой в Нью-Йорке великое множество по окраинам Бронкса, Куинса, да и того же Бруклина. Хотя, наверное, только здесь увидишь желтые флажки, трепещущие на ветру под эстакадой, флажки с надписью "Брайтон из бэк!" - то есть Брайтон вернулся, возвращен городу, воскрешен, и флажки возвещают истину: он, Фридман, ставший жителем русскоязычного еврейского гетто на Брайтоне в начале семидесятых, великолепно помнит заброшенные трущобы с выбитыми оконными стеклами, груды мусора, "цветную" шпану, обшарпанные квартирки в четырехэтажках грубой кирпичной кладки начала века, оплетенные крашенными битумом пожарными лестницами, с бельевыми веревками от стены к стене, где над пустынными внутренними двориками, отгороженными тюремного типа заборчиками из сетки с козырьками колючей проволоки сушилось исподнее негритянских семей…
Это уже потом лихая преступная Одесса, мудро выселенная с благословения милицейских властей, нагрянула сюда из Союза, обжилась и обстроилась, заселилась в пустующих домах и, окрепнув, погнала цветных прочь, в глубь Бруклина, отодвинув их, впрочем, не очень-то и далеко, до параллельной Брайтону Нептун-авеню, на задворки района, однако несомненно отвоевав всю его прибрежную часть. Ездили по Брайтону во времена битв загорелых одесситов и черных аборигенов ребятки на мотоциклах и прицельно били цепями "местных" на тротуарах, и те постепенно отступали перед беспримерной наглостью и напористостью пришельцев.
Редко мелькнет ныне на Брайтоне черный, не его это район, хотя давно уже стал Брайтон лоялен и от расизма далек. А уж кого вовсе не трогали - корейцев, все овощные лавки как были их, так их и остались, даже занюханный супермаркет "Met Food" на углу Оушен-Парк-Вей процветает, но корейцы, во-первых, еще те мафиози, а во-вторых, здорово в новых условиях обрусели, кроют матом, мешая его с английским, а русский воспринимают как должное при общении с покупателями. С кем поведешься…
Семен Фридман отпустил ногу с педали тормоза и тотчас пришпорил рвущийся вперед "кадиллак", продвинувшись в пробке едва ли на корпус машины. С лязгом и грохотом, осыпая тротуар оранжевой россыпью искр, притормозил наверху, на эстакаде поезд - то ли экспресс "Q", то ли тихоход "D", идущие в Манхэттен.
Сколько раз ездил Фридман этим маршрутом, сколько раз…
Вспомнилось: утренний морозец, пронизывающий февральский ветер с океана, собачье дерьмо на тротуарах, заплеванная лестница, ведущая на платформу, давка в старом, грязном вагоне - не теперешнем серебристом, с кондиционером… И - страх, разгоняющий утреннюю дремоту, - лишь бы не опоздать на работу, лишь бы… Сначала в магазин, где работал первые полгода продавцом рыбы, потом в порнокинотеатрик, в итоге разнесенный возбужденными зрителями из среды наркоманов, затем в "Лимузин-сервис"… Лишь бы не опоздать, отышачить за свой "полтинник", а вечером, без ног, - обратно в подземку, под низкие своды ее, поддерживаемые швеллером, грубо крашенным масляной краской. После - закупка жратвы, причем подешевле, чтобы съэкономить, почтовый ящик с устрашающей бесстрастными счетами за телефон, жилье, электричество… И - сон.
А перед сном - коротенькая мечта, покуда голова не утонула в подушке: устроиться бы на нормальную службу… Чтобы стабильная зарплата, страховки… Но что он может - эмигрант без языка, без профессии, корней и знакомств…
Боже, ну зачем уехал, за каким иллюзорным счастьем, для чего? Чтобы попасть в безжалостные челюсти поисков работы, нахождения ее - жалкой, грошовой - и полного ей служения, не дающего даже оглянуться вокруг?
Небоскребы Манхэттена, блеск витрин, мир изобилия, в котором нет только одного - слова "нет", - что это для него? Фон. Привычный фон недоступного музея, где также нет таблички "РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ", но все-таки она есть, есть!
Неужели так было? Неужели когда-то, смотря на сверкающие "кадиллаки" и "линкольны", неспешно катящие из того же спального Бруклина в деловой Манхэттен, он подсчитывал, глядя на них из оконца поезда сабвея: бензин - пятерка, проезд через туннель - пятерка, а уж цена парковки за весь рабочий день едва ли не то, что он за весь этот день зарабатывает…
Затем и сам он сидел за рулем всяких "линкольнов" с телевизорами, барами и даже банями, но толку? До "линкольнов" все равно добирался в вагоне подземки, а за бензин и толлы платили хозяева машин…
У аптеки на углу Брайтона он свернул на Оушен-Парк-Вей и прибавил газку. Здесь движение было свободнее, широкая трасса стрелой уходила в сердце Нью-Йорка, к голубеющим в эту утреннюю пору коробкам небоскребов-близнецов центра международной торговли, отчетливо различимых даже из Бруклина.
Поправил заколку на галстуке с крупным, полтора карата, бриллиантом.
К подобным побрякушкам он относился брезгливо, но сегодня предстояла ответственная встреча с арабскими бизнесменами, а они-то побрякушкам внимание уделяют, и скромничать тут - значит проиграть первый раунд. Восток падок на внешние приметы, как богатый, так и нищий. А с мудрым Востоком Фридману попросту не доводилось встречаться. Жизнь его была иной. Собственно, она уже прожита, жизнь… От бедности - к богатству, от мечты об этом "кадиллаке", на котором он сегодня едет - лениво и привычно, до скептических раздумий: купить ли собственный вертолет? Чтобы летать на нем по выходным в казино Трампа "Тадж-Махал" в Атлантик-Сити, а на зимние каникулы куда-нибудь во Флориду… Нет, не стоит, пожалуй… Вертолет - либо прихоть зажравшихся пижонов, либо транспорт для облета горячих точек бизнеса, либо - инструмент в криминальных крупномасштабных операциях. Последними он, Фридман, занимается, но его стиль не из голливудских сюжетов… Его стиль тих и благочестив бумаги, переговоры, банковские операции, перекачка денег из Америки в Новую Зеландию, оттуда в Таиланд, затем обратно в Америку, куда они приходят уже как деньги иностранные, не облагаемые налогом…
Да и какой он преступник? Он бизнесмен. Да, когда-то приходилось мараться и с наркотиками, и с проституцией на том же Брайтоне, вскоре, правда, заглохшей, ибо морально устойчивые жены советских эмигрантов незамедлительно сообщали в полицию о гнездах разврата, оберегая собственные семейные гнездышки, да и наркотики еврейская община пропускала через себя, как вялый посредник, от случая к случаю, рвения в таком бизнесе не проявляя. И он, Семен Фридман, тоже не на этом делал свои деньги. Иные стези вывели его из-под гнета черного наемного труда в мир воистину неограниченных возможностей и беспечного бытия, превратившегося со временем в нескончаемую сытую, красивую игру, в которую уже можно и не играть, однако тогда будет попросту нечего делать… А игра же поначалу несла в себе изрядный риск, хотя без него преодолеть убогий застой эмигрантского существования было невозможно.
Начал Семен с контрабанды, выкупив на все свои сбережения и под громадный кредит похищенное с военной базы оружие, отправленное через знакомого пуэрториканца в какую-то из латиноамериканских республик. После занялся мошенничеством с бриллиантами, через подставных лиц предлагая покупателю настоящий камень, а в итоге всучая подделку… Далее пошло-поехало: заказы на партии оружия укрупнялись, наладились связи с Большой Мафией, откуда деньги поступали Фридману авансом, на полном доверии, появились свои судовладельцы, перекупщики и доставалы, а главное - организовался канал связи и контрабанды с Советским Союзом через Германию, где интересы Фридмана представлял родной дядя, постоянно проживающий в Дюссельдорфе. В Союзе же действовал брат Валера - парень не промах. От Валеры прибывали иконки, картины, камушки, валюта, изделия подлинного и лже-Фаберже.
Канал стабильно функционировал в течение трех лет, после чего наступила долгая пауза: в Союзе начались аресты многих исполнителей, методично рушились все цепи, и, казалось бы, наступил конец, однако, парадоксальным образом новый толчок бизнесу дала перестройка.
В суматохе возрастающих связей с Западом, тысяч сделок, появления свежеиспеченных дельцов, вылезших подобно комарам из личинок по весне, карательный аппарат, ранее четко, как паук на шевеление паутины, реагировавший на любое несанкционированное движение, растерялся, да и прибавилось ему хлопот, аппарату: политические партии, уличная преступность, всякие группировки, в том числе армейского толка, великолепно вооруженные и беспредельно агрессивные… Куда же уследить за железными ветеранами теневой экономики, зарабатывавшими миллионы еще в те времена, когда и не снились они новоявленным бизнесменам, даже и не подозревающим, как сейчас их "влегкую", с усмешечкой использует старая гвардия, к которой, в частности, принадлежали и Фридман-старший, благодаря эмиграции избежавший уголовного преследования, и Фридман-младший, в прошлом - выпускник Физтеха, отказник, а ныне - человек с разрешением на выезд на постоянное местожительство в США…
Младшего брата Фридман-старший ожидал обнять в зале аэропорта в самое ближайшее время. Ожидал с нетерпением.