– Скажи, среди этих людей, за которыми ты наблюдаешь каждый день, есть ли такие, у которых такой вид, будто они хотят что-то скрыть от тебя?
– Все зависит от погоды… Если погода хорошая, у них на лицах написана сплошная невинность, а если солнце скрывается, у них вид настоящих висельников!
– Массимо, не смейся надо мной!
– А я нисколько не смеюсь! Вся правда состоит в том, что мне вообще не за кого зацепиться, чтобы решить, виновен он или нет! За этого слишком любезного администратора, который постоянно шушукается с разными клиентами и улыбка которого в любую минуту может быть расценена как заговорщическая? За этого директора, похожего на курицу, напуганную хищной птицей, и неловкое беспокойство которого могло бы быть лучшим для него прикрытием? За донну Империю, у которой такой величественный вид, что даже простой взгляд в ее сторону может расцениваться как оскорбление? Можно ли допросить такую женщину, не вызвав возмущения у всех служащих гостиницы? А шеф-повар? Действительно ли он такой конченый дурак, каким кажется, или же это игра? А его красавица-дочь, эта даже чересчур красивая Джозефина? Разве хоть один мужчина смог бы ей в чем-то отказать, даже если бы она попросила купить для нее наркотики? В "Ла Каза Гранде" все мужчины настолько очарованы ее красотой и кажущейся доступностью, что ей не составило бы труда превратить их всех в поставщиков героина или кокаина. Есть еще один парень из бюро обслуживания, у которого более развязный вид, чем у администратора, и он, как бы случайно, приходится ему родственником! Я мог бы тебе еще назвать лифтера, довольно лихого парня, который, как слышал Кони, грозился кого-то там убить. Он настолько влюблен в Джозефину, что готов выполнить ее любую, даже самую страшную просьбу. Не станем сбрасывать со счетов этого вечно печального начальника грумов Энрико, который никому не внушает опасений и, следовательно, мог спокойно заниматься любыми делами. Могу еще добавить, Элеонора, что все они, похоже, совершенно порядочные люди, и что мне, вероятно, придется искать сообщников и убийцу Маргоне где-то за пределами гостиницы.
Элеонора осталась весьма расстроена отчетом своего Массимо и легла спать с мыслью о том, что подыскивать квартиру в Милане ей придется не очень скоро.
Слишком сдержанные и легко шокируемые поначалу, англичанки наконец-то отказались от своей традиционной и анахроничной сдержанности и окунулись в жизнь, о существовании которой они даже не подозревали до приезда в Сан-Ремо. Выросшие в небогатых семьях, они и не помышляли о том, чтобы вскружить головы каким-то итальянским аристократам, и дружеское расположение парней из равного им социального сословия полностью удовлетворяло их притязания. По вечерам Сьюзэн все чаще задерживалась в бюро обслуживания. Мери Джейн все больше задумывалась над тем, как ей развеять неистощимую грусть Энрико. Одной лишь Тэсс пока что не удавалось вывести Пьетро из состояния вежливого безразличия. Она вошла в раж и поклялась, что положит конец этому равнодушию, ставшему оскорбительным как для нее лично, так и для всего Объединенного королевства.
Энрико и Фортунато решили взять отгул в один и тот же день для того, чтобы вместе со своими новыми подружками отправиться подышать свежим воздухом в оливковой роще на Монте Биньоне, но при этом у них возникла проблема с Тэсс. Друзьям пришлось долго уговаривать Пьетро, чтобы тот согласился присоединиться к ним. Свои возражения он аргументировал тем, что, если Джозефина по возвращении в Сан-Ремо узнает, что он в это время ходил куда-то с другой, она больше никогда не захочет его слушать. На это Фортунато возразил, что, наоборот, если Джозефине станет известно, что им интересуется другая девушка, то она из ревности захочет вернуть себе расположение Пьетро. Этот последний аргумент открыл перед лифтером такие радужные перспективы, что он принял предложение, и в одно прекрасное солнечное утро англичанки узнали что из себя представляют оливковые деревья.
Сами по себе сложились три пары, которые пытались было терять друг друга из вида, но раздраженный Пьетро возвращал заблудших на верный путь, ворча при этом, что он напрасно согласился на подобную прогулку. В конце концов, после того как, подражая пастухам древней Италии, пары перекусили в тени деревьев и разошлись в разные стороны, Пьетро, сидя рядом с Тэсс, принялся с иронией комментировать нравы и поступки своих соотечественников, которые, к сожалению, удалились слишком далеко, чтобы он мог точно так же высмеивать то, о чем они говорили.
Энрико принялся изливать Мери Джейн свою тоску по домашнему очагу и бамбини. Он поклялся, что еще никогда не встречал такую красивую девушку, как она, сказал, что никогда не сможет ее забыть и что сама мысль о ее отъезде заставляет его думать о самоубийстве. На это более рациональная, но все же польщенная англичанка ответила, что не стоит придавать столь большого значения обыкновенному флирту во время каникул. Энрико стал бурно возражать против этого и заявил, что самой счастливой минутой в его жизни станет тот момент, когда он сможет поцеловать Мери Джейн. Ей тоже очень хотелось поцеловать его, но пуританские традиции ее страны парализовали ее волю, открыв в ее воображении подобным поступком ворота в ад. Она нерешительно защищалась.
– Я еще никогда не целовалась ни с одним парнем…
– Очень надеюсь, что так оно и есть! Но я же не такой, как другие!
– Чем же вы так от них отличаетесь?
– Я люблю вас!
– Но это только слова!
– Тогда разрешите я вас поцелую, и вы сами увидите, люблю я вас или нет!
– Мой жених станет первым мужчиной, которому я позволю себя поцеловать!
– Тогда выходите за меня замуж!
– Вы что, в самом деле хотите жениться на мне?
– Хоть завтра, если вы этого захотите!
– И вы готовы навсегда покинуть эту страну, море и солнце, чтобы переехать жить в Лондон?
– С вами я поеду куда угодно!
И тогда Мери Джейн разрешила поцеловать себя и дала согласие стать женой Энрико Вальместа.
Фортунато не был столь наивен и прямолинеен с Сьюзэн. Он начал рассказывать ей о том, каким одиноким было его существование до двадцати шести лет, до тех пор, пока ему не встретилась та, с которой он смог бы создать семью. Он уже было совсем отчаялся, что это ему когда-либо удастся, но тут появилась Сьюзэн, и он понял, что она именно та, о которой он мечтал. Мисс Рэдсток оказалась не так застенчива, как Мери Джейн.
– Вы говорите, что любите меня, Фортунато… а ведь мы так мало знакомы…
– Это не так! Я знаю вас с самого рождения, потому что вы – именно та, которую я ждал, та, из-за которой ни одна девушка еще не подобрала ключ к моему сердцу.
– Что вы имеете в виду, когда говорите о том, что любите меня, Фортунато?
– Ма ке! То, что я вас люблю!
– Настолько, что готовы на мне жениться?
– Хоть сейчас!
– И переехать жить в Лондон, где почти никогда не бывает солнца и голубого неба?
– Повсюду, где будешь ты, аморе мио, в моем сердце будет светить солнце и небо будет голубым!
Так со Сьюзэн еще никто никогда не говорил, и она бросилась в объятия сына донны Империи.
Глядя на то, как обе парочки разговаривали и обнимались, Тэсс почувствовала, что в горле у нее пересохло. Сидевший рядом с ней Пьетро все так же продолжал иронизировать:
– Нет, вы только посмотрите на этих кривляющихся бабников! Можно подумать, что они не могли обойтись без всех этих ненужных условностей!
Стоявшая на коленях, чтобы лучше видеть, чем занимаются Мери Джейн и Энрико, Тэсс спросила:
– А как бы вы взялись за это дело, Пьетро?
Вместо ответа она ощутила ласкающую руку на том самом месте, что служит для того, чтобы на нем сидеть, но название которого они ни за что на свете не решились бы произнести вслух. Краска стыда в одну секунду залила лицо мисс Джиллингхем. Она быстро вскочила, склонилась над Пьетро, схватила его за лацканы пиджака и, применив все свои знания дзюдо, высоко вверх швырнула своего спутника, который больно ушибся, шлепнувшись на камни. Остальные тоже поднялись на ноги, чтобы лучше видеть что происходит. Ну а Лачи никак не мог понять что же с ним случилось. Он лишь на короткое время вырывался из-под града ударов, чтобы вновь взлететь в воздух и упасть на землю, и совсем потерял ориентацию. В конце концов он полностью смирился со своей участью, и от богатого итальянского воображения, говорившего ему о том, что он, возможно, доживает свои последние секунды на этой бренной земле, по его запыленным щекам потекли слезы, в которых, помимо всего прочего, угадывалась горечь от сознания утраты мужского достоинства. Эти беззвучные слезы произвели на Тэсс потрясающее впечатление. В этот момент все, что в ней было женственного, не выдержало, она стала на колени перед поверженным противником, нежно приподняла его голову и нежно поцеловала в губы. Не ожидавший такого оборота, Пьетро позволил ей проделать это над собой, а затем, войдя во вкус, ответил ей тем же и настолько страстно, что друзьям пришлось вмешаться для того, чтобы дело не зашло слишком далеко. На обратном пути к "Ла Каза Гранде" Пьетро думал о том, что в конечном счете с Тэсс ему было приятно, и, потом, она не была такой капризной, как Джозефина.
Вот так трое молодых итальянцев провели этот пикник на природе, после которого двое из них возвращались женихами своих английских невест и влюбленными настолько, что были готовы навсегда покинуть яркое солнце заальпийской Ривьеры с тем, чтобы отправиться жить в лондонском тумане. В Сан-Ремо, как и повсюду, от любви теряют голову.
После этой прогулки для некоторых "Ла Каза Гранде" стала чем-то вроде рая. Донна Империя хорошо приняла Сьюзэн, благодаря ее приятной внешности и положению служащей Ее Величества. Сердце у нее слегка сжалось при мысли о том, что ее Фортунато будет жить так далеко от нее и что ей не придется часто видеть будущих внуков, но они пообещали ей приезжать каждый год на месяц в "Ла Каза Гранде" и принимать у себя маму во время ее отпуска. Директор считал, что их помолвка будет великолепной рекламой для его заведения. Ансельмо заявил, что эти парни сошли с ума, но его отношения с ними не изменились. Обиженными остались только супруги Пампарато, особенно Альбертина, которая задумывалась над тем, как поведет себя Джозефина, узнав, что у нее отняли Фортунато. Чтобы заранее определить ее реакцию, она решила ей об этом написать.
Реакция последовала незамедлительно, и об этом узнала не только Альбертина, но и все, живущие и работающие в "Ла Каза Гранде". Через сорок восемь часов после того, как Альбертина отправила письмо, в гостинице появилась Джозефина со сверкающими от гнева глазами. Не удостоив Ансельмо даже взглядом, она направилась прямо к бюро обслуживания и со всего размаха влепила пощечину как громом от этого пораженному Фортунато к большому изумлению и радости присутствующих при этом клиентов, реакция которых зависела от продолжительности их пребывания в Италии. Не дав сыну Империи возможности опомниться, Джозефина прошипела:
– Так, значит, ты, сутенер, нашел тип девушки, за которым гонялся? И где же эта чертова англичанка? Сейчас я ей выцарапаю глаза!
Имевшие подданство Ее Величества клиенты при этом глухо заворчали, а дон Паскуале, которого уже успели известить о происшествии, появился рядом с Джозефиной.
– Как тебе не стыдно, Джозефина? Может, тебе хочется, чтобы я вызвал полицию и чтобы она вышвырнула вон отсюда тебя и всю твою семью?
– Вы не посмеете!
– Тебе так хочется это проверить?
Директор говорил таким тоном, что Джозефина поняла, что он не шутит, и немного притихла. К несчастью, когда мир был уже почти установлен, появились вернувшиеся с прогулки Сьюзэн, Тэсс и Мери Джейн, и Сьюзэн, подойдя к стойке бюро обслуживания, без всякой задней мысли поцеловала Фортунато. В ответ на звук этого поцелуя послышался рев тигрицы.
– Так это она, да?
Выпустив когти, синьорина Пампарато бросилась вперед на мисс Рэдсток, но, встреченная хуком справа в подбородок и ударом колена в солнечное сплетение, крестообразно распласталась на полу, не имея возможности самостоятельно подняться. Публика была этим шокирована, однако несколько присутствующих при этом спортсменов зааплодировали такому великолепному удару. Фортунато, дон Паскуале и Ансельмо рванулись к ней, чтобы прекратить доселе навиданный в "Ла Каза Гранде" скандал, но юная англичанка, слишком возмущенная неожиданным нападением, жертвой которого она едва не стала, утратила все свое самообладание. Элегантным движением плеча, сопровождавшимся легким отходом назад для того, чтобы усилить действие приема, Сьюзэн перебросила Фортунато через стойку, и тот, шлепнувшись на пол, замер там без сознания. Дон Паскуале оказался вовсе нетяжелым для крепких рук Тэсс и поэтому нырнул в багаж только что прибывших туристов. Собиравшийся было успокоить свою подружку Пьетро получил удар носком туфли в колено и, с глазами, полными боли, сел на пол. Когда нежный Энрико увидел, как хрупкая Мери Джейн бросилась на Ансельмо, он подумал, что администратор сейчас переломит ее пополам, и зажмурил глаза. Открыв их, он увидел, как восьмидесятикилограммовый Ансельмо перелетает через свой стол и исчезает за ним, после чего на поверхности стола возникла неизвестно как оказавшаяся там его нога в туфле.
Обняв своих подруг за плечи, Тэсс, в патриотическом порыве перепутав страницы истории, заявила:
– Мы показали им второе Ватерлоо!
После убийства Маргоне, пока владельцы гостиницы из Генуи еще не назначили нового заместителя, его функции временно исполнял Ансельмо. Сидя в своем новом кабинете (за стойкой администратора ею заменил Пьетро, а Энрико совмещал обязанности начальника грумов и лифтера), он был застигнут врасплох неожиданым появлением крайне возмущенного Пампарато.
– Значит, мою дочь теперь хотят убить?!
– Спокойнее, Людовико, спокойнее!
– И вы еще смеете говорить мне о спокойствии, когда убивают мою дочь?
– Она просто получила то, что заслужила.
– Если вы так говорите, я ухожу отсюда!
– Ну и проваливайте! Сегодня же вечером, чтобы духу вашего здесь не было, и вашей жены и дочери тоже!
– Что? Вы согласны на мой уход? Вы что, забыли, что "короля кроличьего паштета" знают во всей Италии?
– Плевал я на ваш паштет!
– Этого не может быть! Да вы в своем уме?
– Нет, я уже не в своем уме, и все это из-за Пампарато!
Ансельмо вскочил со своего кресла и, схватив Пампарато за плечо, процедил ему прямо в лицо:
– Заруби себе на носу, придурок: вы, Пампарато, вот где у нас сидите! И ты, и твой паштет из кролика, и твоя дочь, и твоя придурковатая жена! Можете убираться отсюда хоть сегодня, никто об этом не пожалеет! А на кухне тебя сможет заменить любой мальчишка, потому что, если хочешь знать, ты по-свински готовишь, Людовико! А теперь мне некогда развлекаться с тобой, у меня полно работы. Выбирай: либо ты вернешься на кухню, либо можешь собирать свои вещи! Говори, что ты решил, и проваливай отсюда!
Пампарато был мертвенно-бледен. Он посмотрел Ансельмо прямо в глаза.
– Ты оскорбил меня, Ансельмо! Ты оскорбил всю мою семью и мое умение! Однажды тебе придется за это расплатиться! Клянусь святым Репаратом, моим заступником с самого детства! Так вот! Я никуда не уеду и посмотрю, хватит ли у тебя смелости выставить меня за дверь!
– Пошел вон, клоун!
Дон Паскуале долго раздумывал, как ему поступить: попросить ли англичанок вернуться к себе на родину, или подыскать в Сан-Ремо другое жилье, но, не желая ссориться с авторитетными кругами, пригласившими их в Италию, и понимая, что им осталось жить здесь всего лишь какой-то десяток дней, он решил замять скандал. Великодушие директора заставило всех побежденных в этой схватке держаться на той же высоте. Сьюзэн и Фортунато помирились между собой, и он убедил англичанку в том, что между ним и Джозефиной, преследовавшей его, ничего не было. Напуганный столь частыми проявлениями силы Тэсс, Пьетро прохладно относился к англичанке и вновь обратил свой взгляд к Джозефине, надеясь окончательно отвратить ее от Фортунато. Энрико же по-прежнему обожал Мери Джейн и каждый день открывал в ней новые положительные качества, среди которых умение постоять за себя занимало далеко не последнее место.
В одно прекрасное утро Сьюзэн решила, в виде исключения, подольше полежать в постели и заказала себе завтрак прямо в номер. К ее великому удивлению, с подносом в комнату вошла Джозефина. Англичанка сквозь зубы процедила ответ на ее приветствие и, опасаясь нового нападения, решила держаться начеку. Открывая шторы, Джозефина неожиданно спросила:
– Мисс… Почему вы хотите отобрать у нас наших парней?
– Но…
– Вы ведь знаете, что у вас с ними никогда ничего не получится.
– Почему вы так думаете?
Джозефина указала на поднос с завтраком.
– Фортунато никогда не сможет есть по утрам эту гадость, которую вы называете порриджем!
Сьюзэн поняла, что ей предстоит новое сражение за честь и славу английской кухни. Горя патриотическим негодованием, она уже было встала на ноги, как тут Джозефина неожиданно расплакалась, что свело на нет воинственный порыв мисс Рэдсток. Дочь Альбертины, всхлипывая, произнесла:
– Ма ке! А что теперь будет со мной?
– Вы найдете себе другого жениха!
– А мой сын найдет себе другого отца, да?
– Ваш сын?
– Ну, бамбино, которого я сейчас вынашиваю и чей отец – Фортунато.
– Ох!
На этот раз Сьюзэн упала на подушку и обильно смочила ее слезами. Довольная Джозефина вышла из комнаты.
К одиннадцати часам Фортунато чувствовал себя настолько счастливым, что ему хотелось призвать в свидетели своего счастья каждого клиента, который обращался к нему за ключом. Он поднялся и выставил грудь колесом, когда еще более красивая, чем обычно, Сьюзэн подошла к нему и положила на стойку какой-то сверток.
– Это для вас, дарлинг!
Крайне удивленный, он неловким движением развернул сверток и застыл от удивления, обнаружив там целлулоидную куклу.
– И это для меня?
– Точнее – для вашего ребенка.
– Простите, не понял?
– Для бэби, который будет у Джозефины и отцом которого являетесь вы!
– Но… но, Сьюзэн, это… Этого не может быть! Кто… кто мог вам сказать такую глупость?
– Ваша жена!
– Моя…
Если бы Фортунато в эту минуту сказали, что папа римский назначил его личным секретарем, это поразило бы его меньше.
– Ма ке! О какой жене вы говорите?
– О Джозефине! А может, у вас их несколько? Надеюсь, вас не удивит, что после всего этого я попрошу вас подготовить мой счет? Я иду собирать вещи!
Сьюзэн быстро направилась к лифту, и Фортунато ничего не успел сказать в ответ. Когда он пришел в себя, то сразу же побежал к матери и рассказал ей обо всем, что произошло, заодно поведав о своем отчаянии оттого, что не может защитить себя от вымыслов Джозефины. Донна Империя молча поднялась.
– Я сама это улажу!